— Нравится! — Му Яньли радостно подняла голову, в этот миг в ее сердце, казалось, расцвели тысячи фейерверков. — Спасибо, папа!

Тогда человек, которого она называла отцом, поднял руку и погладил ее по голове, после чего забрал у малышки парчовую шкатулку… и прямо у нее на глазах разбил о землю.

«Дзинь!» — звук удара фарфора о камень.

Глиняные фигурки не могли говорить. Изогнув брови и широко открыв глаза, они все также радостно смотрели на нее, только их лица были разбиты, и улыбки растрескались. Му Яньли на мгновение оцепенела, а затем, испуганно вскрикнув, разрыдалась. Она хотела броситься за своими глиняными куколками, но белый сапог с вышитыми на нем божественными весами обрушился на них со скрипом, от которого волосы встали дыбом. Головы кукол были раздавлены…

Когда отец убрал ногу, перед ней была лишь кучка серых осколков…

А ведь еще совсем недавно они аккуратно выстроились в ряд и наивно улыбались ей… Почему? Почему так получилось? Разве это не подарок на ее день рождения? Что она сделала не так, чем вызвала гнев отца и навлекла беду на эти невинно убиенные глиняные фигурки.

— Человек Голоса Небес не может иметь привязанностей, — не обращая внимания на слезы девочки, абсолютно холодно и равнодушно бросил этот мужчина. — Если что-то очень нравится, теряешь самообладание. Если что-то очень нравится, теряешь беспристрастность суждений. Ты — потомок богов, определяющий высшую справедливость в мире людей… поэтому истинный подарок твоего отца в том, чтобы научить тебя тому, что ты никогда не должна говорить слово «нравится» в отношении чего-либо.

Не может иметь пристрастий… не может иметь привязанностей…

Не иметь пристрастий, не иметь привязанностей, не иметь пристрастий, не иметь привязанностей… Эта зловещая мантра, словно самое страшное проклятие, разрывала ей мозг! Курятся благовония перед ликами богов, торжественно звучит хвалебный гимн… Голос Небес… безбрежный и вездесущий…

Сколько ночей напролет, близкая к безумию, она лежала под парчовым одеялом, за пологом из тонкого шелка и, сжимая голову, беззвучно выла.

Не в силах найти выход.

Не в силах найти ответы…

Кто есть отец? Кто есть мать?

Однажды она попыталась обнять свою родную мать, госпожу Линь, но та была сумасшедшей. Госпожа Линь набросилась на нее и истыкала ножницами ее руки. Дошло до того, что она пыталась вонзить ножницы ей в горло…

Не иметь личных чувств.

Не иметь пристрастий!

Темной ночью, когда боль была такой, что не хотелось жить, она в одиночестве стояла на коленях перед статуями богов, декламируя вслух строки о недопустимости богохульства, но в сердце своем проклиная этих идолов и сожалея лишь о том, что не может разбить их вдребезги и стереть в порошок!

Вот так из девочки она превратилась в девушку, а из девушки в молодую женщину.

Теперь за ее спиной тысячи людей преклоняли колени, декламируя строки древней мантры, вырезанные на ее костях:

— Безбрежный Голос Небес не может иметь пристрастий…

Однажды, словно охваченная безумием или одержимая злым духом, она задрожала всем телом. Ей хотелось подняться во весь рост и одним взмахом меча обезглавить всех людей Цитадели Тяньинь, превратить их в фарш и покончить с собой.

Но в этот момент до ее ушей, казалось, донесся мягкий и нежный голос. Очень сладкий и юный, этот голос тихонько напевал ей:

— Тростник высокий, тростник длинный, смотрят друг на друга издали через гору и воду. Тростник на этой стороне — это родные места, тростник на той стороне — необъятное море[305.2].

Она открыла глаза и увидела, что на ее собственную статую с небес пролился свет и пестрыми пятнами светотени лег на землю.

В это время она уже стала главой Цитадели Тяньинь.

Сердце забилось чаще. Ошеломленно глядя на этих резвящихся солнечных зайчиков, она словно попала в мир той колыбельной и увидела просторы Сычуани, побеги тростника на берегу реки и летящий по ветру пух.

В зарослях тростника стояла женщина и с улыбкой протягивала ей руку.

— Тростник на этой стороне — это родные места… тростник на той стороне — необъятное море…

— Мама… — пробормотала она.

Госпожу Линь она всегда почтительно называла матерью. И только одному человеку она говорила «мама».

Конечно же, это была ее мачеха, девушка, которая воспитывала ее с детства. Может быть посторонние и не поняли бы, почему она не ненавидела эту женщину, которая ради личной выгоды разрушила чужую семью, но этим людям никогда не понять…

Лишь только в те несколько коротких лет, когда рядом была госпожа Хуа Гуй, в ее черно-белой жизни были смех, нежность, теплые объятья и сладкая как мед родительская любовь.

Но никто в такое не поверит.

Тростниковая колыбельная, которой Хуа Гуй укачивала ее в детстве, была единственной песней, которую она слышала когда-либо в жизни, помимо «Безбрежного Голоса Небес».

Только эта песня смогла подавить ее внутренних демонов, а также определила ее душевную тягу к демонам в жизни.

— Сестра Му!

Ей показалось, что ее младший брат Хуа Биньань хрипло кричит ей прямо в ухо. Никогда прежде она не слышала, чтобы он говорил с ней таким голосом. Казалось, в этот миг он полностью утратил контроль над собой.

Но она больше ничего не могла сделать. Последнюю каплю божественной силы она потратила на то, чтобы смягчить удар при падении, но совсем не для того, чтобы спастись.

Стиснув зубы, она пошла по Дороге Мученичества: шаг за шагом, потом ползком, извиваясь словно личинка, она все же смогла добраться до обрыва.

А потом…

Прежде чем кто-то успел среагировать, она бросила все силы, что у нее остались, чтобы подобраться к самому краю демонического моста!

— Му Яньли добровольно отдает свою жизнь, чтобы исполнилось ваше заветное желание, и вы наконец смогли вернуться домой.

Увидев это, Ши Мэй словно обезумел. Он бросился к ней, но было уже поздно. Напоследок Му Яньли оглянулась, чтобы бросить на него последний взгляд.

Эта женщина всегда была такой холодной и равнодушной. Ее лицо почти ничего не выражало, и даже ее белая кожа, казалось, была покрыта тонким слоем инея.

Но в этот миг, повернувшись к своему младшему брату, часть крови которого принадлежала племени исконных врагов ее предков, она одарила его на удивление очаровательной и теплой улыбкой.

А потом ее брови изогнулись, и она упала на спину.

— Сестра!..

Му Яньли, эта холодная и беспристрастная женщина, улыбнулась и, глядя в небо, сказала этим безбрежным небесам, которым кланялась тысячи раз:

— Да пошли вы со своим «нельзя иметь личных чувств».

В тот же миг мост снова вспыхнул, и алое пламя Дороги Мученичества быстро окутало все ее тело. Прежде чем этот бушующий огонь полностью поглотил ее бренную оболочку, она изо всех сил пыталась бросить последний взгляд на врата, ведущие в Царство Демонов.

Ей казалось, что из-за этих врат доносится такой ласковый и нежный, до боли знакомый голос. Так когда-то в жаркий летний полдень, сидя на низкой плетеной кушетке, мама обмахивала ее маленьким шелковым веером и с ленцой тихо напевала…

Тростник высокий, тростник длинный,

Смотрят друг на друга издали через гору и воду.

Тростник на этой стороне — это родные места,

Тростник на той стороне — необъятное море…

— Глава Цитадели Му!

— Барышня Му!

Внезапно «марионетки», что пришли за ней к Дороге Мученичества, вышли из-под контроля. Один за другим эти люди устремились к ней, чтобы преклонить колени перед той, что использовала свою божественную кровь и плоть, чтобы вымостить дорогу для демонов. Но она уже стала первой из тридцати недостающих ступеней этой жертвенной лестницы, и ее мертвое тело было связано и погружено в демоническое пламя.

Обессиленный Чу Ваньнин упал на землю. Его пальцы были холодны как лед, перед глазами маячили размытые тени людей.

До этого он думал, что все эти люди — марионетки, которых Му Яньли привела для жертвоприношения, но сейчас до него дошло, что это не так.