Тасянь-Цзюнь лишь со смехом поднял руку, и в его ладони тут же появился длинный меч.
Наклонив голову, он взглянул на испуганного школьного учителя:
— А сам угадай.
— Не убивай! — в ужасе закричал господин Ма, продолжая пятиться назад. — Не убивай меня!
Отступая все дальше, он обо что-то споткнулся и упал. Стоило ему повернуть голову, и его взгляд уперся в широко открытые глаза его мертвой жены. Почти сорвав голос в надрывном крике, теперь он мог только рыдать и причитать:
— Нет-нет-нет! Не надо, не надо, прошу… не надо… а-а-а! А-а-а-а!
В ответ занесенный над головой учителя Ма меч вонзился ему в бедро, пригвоздив его ногу к полу!
— А-а-а!..
Прищурив глаза в самой что ни на есть дружелюбной улыбке, Тасянь-Цзюнь медово-сладким голосом спросил у него:
— Осмелюсь спросить господина учителя… есть ли разница между актрисой и продажной певичкой?
— Ч-что? — от неожиданного вопроса господин Ма на миг остолбенел, но так как он сейчас был не в состоянии думать ни о чем, кроме пронизывающей его тело страшной боли, то снова зарыдал. — Что…
— Это же ваши слова, — протянул Тасянь-Цзюнь. — Господин учитель сказал это перед Помостом Покаяния Цитадели Тяньинь. Что актеры, что шлюхи, «все они бесстыжие людишки, не знающие, что такое честь и достоинство. Кто бы мог подумать, что в наше время кто-то будет подменять значения слов, чтобы прикрыть столь недостойное занятие, как проституция. Не ожидал я, что в этой области Верхнего Царства мораль и добродетель падут так низко».
Сохраняя полную невозмутимость, Тасянь-Цзюнь говорил четко и выразительно, в точности имитируя тон и манеру речи школьного учителя. Закончив эту речь, он выдержал многозначительно паузу, после чего, насмешливо хмыкнув, чуть повернул в его сторону свое выразительное лицо и уточнил:
— Достаточно ли хорошо я процитировал по памяти слова господина учителя?
Разрываясь между болью и страхом, учитель Ма, наконец, начал что-то смутно понимать. Припомнив, что и в самом деле использовал эти слова, чтобы осудить мать Мо Вэйюя, он, жалко размазывая по лицу сопли и слезы, поспешил оправдаться:
— Нет-нет-нет, это просто глупость! Я просто был сбит с толку! Это… — он шумно сглотнул слюну, все его лицо покрывали мелкие капельки пота, — шлюха — это шлюха, а актриса — это актриса… это не одно и то же, совсем разные вещи…
— А почему это они разные? Этот достопочтенный уже переменил мнение, и теперь считает, что господин учитель говорил весьма разумные вещи, — с насквозь фальшивой улыбкой на губах Тасянь-Цзюнь подошел ближе и снова поднял меч. — Кстати, раз уж зашла речь, этот достопочтенный не очень хорошо пользуется своими мозгами, в этом деле ему всегда недоставало личного руководства мастера. У господина учителя такой ловкий язык, так почему бы ему не подарить его этому достопочтенному?
— Не… нет! Нет! Нет! Образцовый наставник, пощадите меня! Мудрейший учитель, помилуйте! — обливаясь потом, бессвязно причитал господин Ма. — Умоляю вас, явите великую милость, доброту и праведность…
Слушая его льстивые речи, Тасянь-Цзюнь развеселился не на шутку:
— Какой еще образцовый наставник и мудрейший учитель? У тебя ушей нет? Называй меня не иначе как ваше величество.
— Ва… ваше величество? — господин Ма обомлел, но потом решил, что в общем-то какая разница: ради выживания можно и убийцу отцом родным назвать, так что он тут же начал снова и снова выкрикивать, — Ваше величество! Ваше величество! Ваше величество, пощадите! Ваше величество, смилуйтесь!
Тасянь-Цзюнь присел на корточки и, схватив его лицо за подбородок, с улыбкой сказал:
— Эй, образец морали и добродетели, задам тебе вопрос: в конце концов, этот достопочтенный окончательно потерял стыд и совесть или все же господин учитель бесстыжий человек?
— Я, я, я! Это я, конечно, это я! Я такой… такой…
Однако какой прок в помиловании?
Посреди извинений, признаний, криков и рыданий Тасянь-Цзюнь, собрав в центре ладони духовную силу, с ослепительной улыбкой на губах разорвал ему глотку.
Покончив с этим, мужчина в черных одеждах огляделся вокруг и, с удовлетворением отметив, что внутри не осталось никого живого, поднялся на ноги. Стерев с рук пятна крови, он толкнул дверь и вышел из дома.
Снаружи его ждал Хуа Биньань.
— Закончил вымещать свою злобу?
— Почти.
— Можешь теперь вернуться со мной в Цитадель Тяньинь, чтобы подготовиться?
Мельком взглянув на него, Тасянь-Цзюнь ответил:
— Идем.
Хуа Биньань покачал головой.
— И правда, ну что мне с тобой делать? Такая мелкая обида, а ты уже сорвался. Несколько слов о твоей матери, и ты дошел до…
— Тогда почему бы этому достопочтенному не сказать пару слов о твоей матери?
— …
Едва заметно переменившись в лице, Хуа Биньань, в конечном итоге, отвернулся и ничего не ответил.
— Пошли. Разве ты не сказал, что завтра возьмешь сердце образцового наставника Мо и поместишь его в этого достопочтенного? Так чего стоишь столбом? Этот достопочтенный не может ждать.
С этими словами, взмахнув полами одежд, Тасянь-Цзюнь широким шагом направился к Цитадели Тяньинь.
Пробившись сквозь пышные розовые облака, по светлеющему небу медленно разливался золотистый свет утреннего солнца.
Прекрасную картину наступающего утра разрушили истошные крики ужаса: это рано вставшие соседи обнаружили останки семьи господина Ма. Подобное зверское убийство должно было вызвать целый шквал людского возмущения, но, к сожалению, осталось почти незамеченным. Все дело в том, что на данный момент все глаза и уши городских жителей были прикованы к куда более волнующему событию — исполнению судебного приговора.
На помосте для наказаний Цитадели Тяньинь ярко горели факелы. Растопленный воск медленно таял, испуская приятный аромат сосновой хвои и кипариса. Две служанки Цитадели Тяньинь в наброшенных на плечи расшитых золотой нитью плащах своими нежными и белыми, как нефрит, руками зажигали светильники, что стояли по обе стороны от помоста… медленно и торжественно, один за другим.
Стоит отметить, что, как ни странно, но в Цитадели Тяньинь и рядовые ученики, и личная охрана главы, и даже вся прислуга, вне зависимости от пола, были поразительно хороши собой. Можно предположить, что дело было в особенностях методов совершенствования, что практиковались в этом ордене, а может, принимая новых людей, Му Яньли уделяла особое внимание не только их способностям, но и внешнему виду.
— Небо и земля обладают ясным разумом, по заслугам оценены будут добродетель и порок.
Одна за другой загорались бронзовые масляные лампы в виде зверей. Подобно ярко-алому шелку, пламя трепетало и развевалось на ветру.
Повсюду были люди. На помосте и за помостом, на севере и на юге, на западе и на востоке.
Площадь перед помостом для наказаний переполнилась так, что яблоку негде было упасть. Немного дрожа от волнения и душевных переживаний, Сюэ Мэн сидел на трибуне, предназначенной для людей Пика Сышэн. За последние три дня Сюэ Чжэнъюн обращался за помощью ко всем, кого знал, но все его усилия оказались тщетны. Заклинатели всего мира слепо верили в справедливость и беспристрастность непревзойденных Божественных Весов, а также до смерти боялись Мо Вэйюя, который смог овладеть запретной техникой Вэйци Чжэньлун.
— Он ведь спас нас, — люди с Пика Сышэн, не жалея сил, пытались убедить каждого, кто готов был их выслушать. — В тот день он раздробил свое духовное ядро, чтобы спасти нас. Если у него на уме какие-то коварные планы, зачем было идти на такой шаг?
Однако после всего к Мо Жаню относились с подозрением, поэтому ни одна духовная школа не захотела встать на их сторону, и даже Гуюэе и Дворец Тасюэ предпочли хранить молчание, сохраняя нейтралитет.
Утерянная несколько тысяч лет назад запретная техника вдруг появилась вновь. Сопоставимо ли это со стоящим тысячи лет, подобно непоколебимому утесу, Храмом Суда?
Только полный идиот поверит первому и усомнится во втором.
