— Замолчи!

Мо Жань улыбнулся, его плечи едва заметно затряслись:

— Ладно, забудем, ведь, по правде говоря, мы в самом деле не одной крови. Так что эта фальшивая семейка, чужой дом и этот Пик Сышэн… в конце концов, что тут есть такое, с чем мне было бы тяжело расстаться?

Брызги алой крови разлетелись повсюду, забрызгав его лицо.

Он смотрел, как Сюэ Чжэнъюн падает прямо перед ним, и в голове было совершенно пусто… изначально он не собирался убивать его… но из-за своего вспыльчивого темперамента этот человек вечно сначала бросался в бой, а потом… он и правда сам искал себе погибель. Чуть успокоившись, Мо Жань поднял налитые кровью глаза и мрачно взглянул на потрясенную и убитую горем госпожу Ван. Облизнув уголок рта, он перешагнул через тело дяди и направился к ней.

Сюэ Чжэнъюн был еще жив. Вцепившись мертвой хваткой в полу его одежды, он не собирался выпускать ее из рук. Казалось, этот уже давно немолодой мужчина сгорает от гнева, но скорбь и огромная душевная боль в какой-то момент перевесили его злость. Тогда охваченный безумием Мо Жань не знал и знать не хотел, что мог значить тот взгляд его дяди, и почему в его глазах стояли слезы. Он с трудом расслышал тихие слова Сюэ Чжэнъюна:

— Не надо… не вреди...

— В конце концов, она все видела, поэтому должна умереть, — очень спокойно и ровно сказал Мо Жань, после чего добавил, — только Сюэ Мэн не вовлечен в это, по этой причине… принимая во внимание, что вы оба растили меня столько лет, его жизнь я пока забирать не буду.

Какое сопротивление могла оказать госпожа Ван Мо Жаню? Даже и говорить не стоит. У нее не было сил бороться, поэтому она могла лишь плакать и вслед за мужем сказать про него:

— Скотина…

Однако, когда лезвие вошло в ее тело, и хлынул поток алой крови, сознание госпожи Ван начало угасать, и, последний раз взглянув на Мо Жаня, она пробормотала:

— Жань-эр, зачем ты…

Рука Мо Жаня дрогнула и затряслась, так что, в конце концов, он отдернул ее и, опустив голову, посмотрел на свою ладонь. Вся кисть была влажной и липкой от крови. Зажатый в ладони ярко-алый кинжал был скользким и отвратительно вонючим. Горячим. Но очень скоро он остынет и станет холодным. Так же как его так называемая семья и его так называемые родные люди.

С самого начала он чувствовал беспокойство и страх, потому что всегда знал, что рано или поздно все они узнают правду. Ведь на самом деле Сюэ Мэн, Сюэ Чжэнъюн и госпожа Ван… Эти люди не были его родными людьми. Их родной племянник давно уже погиб от его руки.

— Чушь!

Этот гневный крик прервал воспоминания Мо Жаня.

Ошеломленный Мо Жань поднял голову и в недоумении осмотрел весь зал, прежде чем, наконец, его взгляд не упал на Сюэ Чжэнъюна.

Этот выкрик и правда принадлежал Сюэ Чжэнъюну.

— Я вырастил этого ребенка и прекрасно знаю, что он не мог обидеть невинную девушку. Не смейте клеветать[257.4]!

— …

Сердце Мо Жаня забилось быстрее. Грудь затопило какое-то едко-кислое чувство, ресницы затрепетали, и он поспешил прикрыть глаза.

Все по-другому.

В той жизни и этой… слишком многое пошло иначе, и все изменилось.

Старый ремесленник так испугался, что тут же скатился со стула на пол и, беспрерывно кланяясь, зачастил:

— Нет-нет, я не обманываю, господин бессмертный, умерьте свой гнев, я только… я просто… я правда… — он был лишь жалким человеком, мелким ремесленником, который никогда прежде не бывал в таком обществе и в таком положении. Теперь, когда глава известной духовной школы обвинил его в дурных намерениях, он позеленел от испуга и в итоге больше не смог произнести ни одной внятной фразы.

Словно дикий зверь, готовый наброситься и разорвать его на части, Сюэ Чжэнъюн, тяжело сглотнув, рыкнул:

— Убирайся!

— …

— Вон!

Старик тут же вскочил на ноги и хотел сбежать, но человек из Цитадели Тяньинь преградил ему путь. Не имея возможности двигаться вперед или отступить назад, в конце концов, он просто упал на задницу и, дрожа всем телом, пробормотал:

— Ох, матушка-заступница, да что же это такое делается-то?..

— Глава Сюэ, не надо прикрывать смущение гневом, — сказала Му Яньли. — Почтенный старец, не стоит бояться. Расследуя любое дело, Цитадель Тяньинь ищет правду и вершит справедливость для всех людей этого мира. Мы никогда не подтасовываем факты и не подставляем невинных, — сделав паузу, она помогла подняться старому ремесленнику, после чего вновь обратилась к нему. — Прошу почтенного старца продолжить давать показания.

— Мне правда больше нечего сказать… — старик так испугался, что не хотел еще что-то говорить, — умоляю вас, бессмертные владыки, святые наставники, герои и просто добрые люди, отпустите меня. Мне правда больше нечего вам сказать. У меня такая плохая память, ох, у меня правда очень плохая память.

В этой тупиковой ситуации до этого хранивший молчание Мо Жань вдруг обратил взгляд на Сюэ Чжэнъюна и низко поклонился ему.

Смысл этого поступка был понятен без слов. Сюэ Чжэнъюн и Сюэ Мэн в тот же миг лишились дара речи, и лишь госпожа Ван недоверчиво пробормотала:

— Жань-эр?

— После того, что случилось на горе Цзяо, я собирался сразу же по возвращении все честно рассказать дяде, но и предположить не мог, что в итоге все так обернется, — сказал Мо Жань.

— …

Взгляд Мо Жаня поражал невозмутимостью и спокойствием. Он был настолько спокойным и лишенным эмоций, что казался почти мертвым.

— Раз хозяйка Цитадели Му прибыла лично, значит, все доказательства и свидетели наверняка уже найдены и любые слова оправдания лишены смысла. Верно, я не второй младший господин Пика Сышэн.

Он сделал паузу, прежде чем легкие и мягкие, как перышко, слова покинули его рот и, зависнув над залом, подняли шторм в тысячу волн.

— Я сын Наньгун Яна[257.5], правителя девятого города из семидесяти двух городов Духовной школы Жуфэн.

— Что?! — толпа в ужасе отпрянула.

— Господа, разве вы не хотите услышать всю историю от начала и до конца? — Мо Жань закрыл глаза, прежде чем продолжить. — В том году я и правда устроил пожар в Тереме Цзуйюй и своими руками уничтожил несколько десятков жизней.

Госпожа Ван пробормотала сквозь слезы:

— Жань-эр, как ты… зачем ты…

— Однако по поводу того дела в Сянтани, когда кто-то обесчестил и довел до самоубийства девочку из лавки тофу… — коснувшись этого вопроса, он на какое-то время замолчал.

В прошлой жизни никто не захотел слушать его правду. В гневе все осуждали, оскорбляли и поносили его, так что он не счел нужным объясниться. Все равно в глазах других людей он был отвратительным монстром, совершившим чудовищные злодеяния, так что от еще одного пятна крови на его имени хуже ему не стало.

Однако в этой жизни он, наконец, захотел все рассказать.

— Ту девочку погубил не я.

В зале Даньсинь воцарилась тишина. Все собравшиеся смотрели на Мо Жаня, ожидая, что он расскажет никому не известные подробности того покрытого пылью времени мутного дела.

Вскинув свои изящные брови, Му Яньли спросила:

— О? В том деле есть еще какие-то тайны?

— Есть.

— Тогда прошу изложить их для нас, — уступила Му Яньли. — Мы готовы выслушать.

Но Мо Жань покачал головой:

— Прежде чем рассказать о смерти девушки из лавки тофу, я хочу поведать вам об одном важном человеке.

— О ком же?

— Об одной известной актрисе.

Когда Мо Жань заговорил об этом, его взгляд рассеялся, словно через широко распахнутое окно он смотрел в бесконечно далекую небесную даль.

— Некогда в округе Сянтань жили две юные актрисы, игравшие на пипе, одна носила фамилию Сюнь и звали ее Сюнь Фэнжо, а вторая… известная миру под фамилией Дуань, звалась Дуань Ихань.

Услышав эти имена, некоторые из присутствующих невольно поддались ностальгии и унеслись мыслями в прошлое: