— Я должен осмотреть окрестности и сориентироваться на местности, иначе мы заблудимся окончательно. — Тристан собрал свои вещи и оружие, а затем легко закинул на плечи лямки заметно отощавшего рюкзака. — Жди меня здесь, милая! — он ласково погладил меня по щеке. — Обещаю, я найду дорогу к замку Чейт и вернусь за тобой.

— Но каким образом ты собираешься ее искать? — взволнованно спросила я. — Я не вижу ничего, кроме полей и снега!

— Ты не права, малышка, — улыбнулся он. — Там, впереди, к западу от нас, — стригой немного поколебался, словно прислушиваясь к своему внутреннему голосу, но потом все-таки взмахнул рукой, указывая выбранное направление, — я ощущаю присутствие двух могучих сил. Темной магии, родственной моей душе, и печати людского Господа, удерживающей на одном месте то, что спит несколько веков и почти уже истощилось, но по-прежнему надеется на свое пробуждение и освобождение. А еще я понимаю, — он возбужденно раздул крылья своего точеного носа, — что сильнее всего на свете это спящее нечто хочет мести! Оно переполнено гневом и поджидает удобного момента, подходящего для того, чтобы излить ярость, подпитывающую его волю к жизни. Оно давно уже должно было умереть, но пока еще живо и не успокоится, пока не отплатит за причиненные ему мучения…

— Ты надеешься на то, что сумеешь освободить спящую магию? — потрясенно вскрикнула я. — А разумно ли выпускать на волю древнее зло?

— Нет, это глупо и безмерно опасно! — Он разочарованно нахмурился. — К тому же такое деяние совершенно не в моей власти. Но, увы, не разобравшись в природе чейтской магии, мы не сможем найти «Завет». Предупреждаю тебя, Санта, нас ждет практически неразрешимая задача, ибо печать Бога остановит любого стригоя, даже такого древнего, как я, а власть Темного Отца немедленно уничтожит людей, осмелившихся сунуться в развалины замка. Не знаю, кто и как сможет проникнуть туда, на подступах к чему замерли и спасовали даже время, жизнь и смерть.

Я уныло скорчилась, руками обняв себя за плечи. Мне стало страшно, а душу терзали нехорошие предчувствия. О каком зле он говорит?

— Но, как бы там ни было, — закончил Тристан, — а мы обязаны попробовать проникнуть в Чейт и разобраться, что там происходит. Жди меня, — упрямо повторил он и зашагал прочь, легко скользя по снежному насту. — Я вернусь! — донесся до меня его прощальный окрик. — Вернусь!..

Я долго стояла, провожая взглядом его удаляющуюся фигуру, и делала это до тех пор, пока Тристан не превратился в маленькую черную точку, упрямо ползущую по белому снегу. Отраженный от наста свет слепил глаза, выжимая из них слезы. Я вынула из кармана чистый носовой платок и промокнула свои мокрые ресницы, но, увы, за краткий промежуток времени стригой окончательно исчез из моего поля зрения, оставляя меня в одиночестве. Теперь я была абсолютно одна и клянусь, еще никогда не ощущала себя настолько слабой и беззащитной, брошенной в необитаемой местности и вынужденной самостоятельно противостоять любой, грозящей вот-вот свалиться на меня неожиданности. О нет, пока что мое уединение разделяли лишь свет, безмятежность и снег, но бурно колотящееся сердце не желало успокаиваться, подсказывая: это затишье — временное, и вскоре оно сменится чем-то страшным, судьбоносным и сокрушительным…

Минуты и часы моего вынужденного бездействия текли размеренно и чрезвычайно однообразно, способствуя неторопливым философским размышлениям. Я пообедала галетами, запив их чаем из маленького термоса, а потом принялась задумчиво ходить взад и вперед, методично утаптывая снег. Десятки вопросов переполняли голову, как вода переполняет чашку, переливались через край, но оставались вместе с ответами где-то далеко-далеко. На что способен «Божий Завет»? Как его добыть?.. Меня терзала какая-то муторная неопределенность предстоящих решений, которые совсем не хочется принимать, и беспредметность проблем, успешно разрешить которые мне что-то мешает. Что же мне делать? В мозгу всплывали обрывки разрозненных воспоминаний. Вот я, длинноволосая, одетая в футболку и шорты, бегом взбираюсь на вершину крутого холма, склоны которого покрыты первой весенней травой. Когда это происходило? Неужели в некоей прошлой жизни? И словно набат, в сердце глухо бухает одно и то же слово: «Салуццо». Да, именно там я и выросла! А вместе со мной в комнатах монастыря ди Стаффарда я мысленно вижу тех, кого убила недрогнувшей рукой: Натаниэля, Ариэллу, мою дорогую Оливию!..

Память, что же ты со мной делаешь?! Зачем наказываешь меня столь жестоко, ведь я погубила своих друзей, тех, кого любила сильнее жизни… Я закрыла ладонями лицо и зашагала быстрее, как будто хотела сбежать от болезненных воспоминаний. Да, так она всегда и проявлялась — эта моя привычка убегать от безрадостных мыслей или сложных ситуаций. Обычно я спасалась от них прогулками, утренними тренировками и физическими упражнениями на природе. Как тогда, после достопамятной ссоры с Натаниэлем, произошедшей в моей спальне. Полезная привычка! Вроде бы ничего особенного не делаешь, просто течешь вместе с людским потоком или, наоборот, прислушиваешься к звуку собственных шагов, отраженных в пустынном воздухе. Можно расслабиться, выбросить из головы ненужные, немного гадостные в такое время мысли и упоенно впитывать впечатления, которые дает мир. Звуки птиц. Чей-то смех. Причудливые тени от фонаря, случайно спрятавшегося в кроне дерева. Десятки цветов, которым и названия-то нет, чередующиеся на изменчивом небе. И все это приходит к тебе одновременно, ударяет по твоим органам чувств, рождая в душе восторг от такого простого осознания — ты живешь…

Когда-то я читала, что человеку на бессознательном уровне приносит удовольствие любое ритмичное движение. Да я и сама чувствовала, как бег или ходьба довольно быстро успокаивают меня, сглаживая возникшие проблемы. Но сегодня многократно проверенное средство не помогало. Я разочарованно улеглась на куртку, прикрывшись серебряным покрывалом, ибо солнце стремительно клонилось к закату. Тристан еще не вернулся, и поэтому я все больше переживала за его благополучие, а также тревожилась по поводу сомнительного успеха нашей миссии. Я вертелась с боку на бок, пытаясь прогнать неспешный хоровод своих совершенно несвоевременных размышлений, но упрямый разум не подчинялся. Незаметно для себя я начала погружаться в сон, и последними моими мыслями стало: «Господи, я уже точно знаю, что некогда ранее принадлежала к числу твоих сторонников. Господи, не покинь меня и теперь! Ты ведь понимаешь: я не смогу в одиночку справиться с тем, что мне суждено совершить. Господи, помоги! Я не прошу слишком много. Господи, прояви милосердие и даруй мне помощников. Я же не прошу у тебя целую армию. Пошли мне хотя бы двух друзей. Ну чего тебе стоит, ведь ты же всемогущий! Услышь и пойми: мне нужна всего лишь пара нормальных, сильных и крутых парней! Пара нормальных парней…»

И тут я уснула…

— Застрял, анафема! — Отец Григорий, проваливаясь в снег выше чем по колено, медленно обошел вокруг забуксовавшего грузовика и удрученно покачал кудлатой головой. Конрад открыл дверцу кабины, выпрыгнул из машины и вопросительно посмотрел на иерея.

— У нас что-то сломалось?

— Не у нас, — священник сердито похлопал ладонью по колесу, — у этой анафемы.

— Починить сможешь, падре?

— А то! — Отец Григорий деловито поднял крышку капота. — У меня в деревне как-то соседский мотоцикл японский сломался, так и тот разобрал и собрал…

— И он потом ездил? — опасливо поинтересовался оборотень.

— А то! — Иерей повернул к вервольфу свое красное обветренное лицо, невозмутимое, будто сковородка, и не отражающее ни единой мысли. — И ездил, и сено косил, и коров доил!

— Да-а-а? — шокировано протянул Конрад, но тотчас же осекся, поняв, что его разыгрывают. — Ясно!

Отец Григорий довольно прижмурил плутовски смеющиеся глаза и начал самозабвенно копаться в карбюраторе грузовика. Фон Майер неопределенно пожал плечами и, мечтая о баночке пива, в свою очередь тоже обошел вокруг машины, а затем заглянул в кузов…