— Надо же, — ребячливо обрадовался он, — и не болит уже совсем, анафема такая!

— Ох и здоров же ты, мужик. — Самопровозглашенный лекарь шумно перевел дух и насмешливо пихнул своего пациента кулаком в пузо. — Поди, никак не меньше двух центнеров весишь?

— Обижаешь, чадо, два с гаком! — важно приосанился иерей. — К тому же у меня дома признают только один показатель здоровья: можно пить и нельзя пить!

— Самое большое заблуждение человечества состоит в том, что Россию считают пьющей страной, — с делано серьезным видом сообщил оборотень. — На самом деле это не так, ибо по последним данным Россия за год выпивает гораздо меньше, чем те же Америка, Германия, Австралия, Канада и Китай… — тут он выдержал эффектную паузу, — вместе взятые!

— Ну да, не просто пьющие мы, — согласно прогудел иерей, — а сильно пьющие! Зато честные и толерантные!

Конрад лукаво подмигнул и протянул священнику свою широкую, приветливо раскрытую ладонь:

— Вот даже как? Ну тогда будем знакомы, отче. Я — рыцарь Конрад фон Майер, вервольф и, милостью Божьей, эрайя — ангел смерти! Родился в 1286 году от Рождества Христова в Лотарингии, затем стал монахом-тамплиером, чудом избег пленения и с тех пор скитаюсь по земле никому не нужный и всеми презираемый.

— Ишь ты, рыцарь он, значит! — иерей окинул заинтересованным взглядом статную фигуру Конрада и одобрительно крякнул. — В Тампльской башне, значит, жил. Видывал знаменитые крепости Средневековья…

— И даже пробовал! — шально ухмыльнулся оборотень. — Красное бургундское вино, белое — шампанское…

— Вервольф? — Иерей скептично поскреб свою седую гриву. — Волкодлак по-нашему. А ты, чадо, часом, не родней ли приходишься тем кровососам, которые по ночам нынче в Риме шастать повадились?

— Нет, — сконфуженно покраснел рыцарь. — Я кровь не люблю, только пиво…

— Пиво! — иерей скорбно вздохнул и почесал кончик своего сильно зудящего многозначительно красного носа. — Ить кто ж его не любит-то?! — Вопрос явно не нуждался в ответе, но поскольку выпивки не намечалось, то вера отца Григория в народные приметы сильно поколебалась. Тогда, не придумав ничего лучше, он пожал руку Конрада и в свою очередь представился:

— Агеев я, Григорий, по батюшке — Аристархович.

— По батюшке? — не понял рыцарь.

— Обычай у нас такой имеется, — пояснил иерей, печально отпинывая в сторону бутылочные осколки. — Когда тебя по батюшке величают — это хорошо, а вот когда по матушке… — он снова крякнул и глухо кашлянул: — Выпить бы не мешало, рыцарь…

— Можно и выпить, — согласился Конрад, — только это ведь опять приключений искать на свои… — он иронично усмехнулся, — головы.

— В деле поиска приключений главную роль играет отнюдь не голова, — с пониманием подтвердил догадливый священник. — А с другой стороны, наши головы, много ли они стоят?

Скорее всего, оный вопрос тоже носил риторический характер, но вместо ответа Конрад ловко запустил пальцы в вырез причудливого одеяния отца Григория и вытянул скрытый под его рясой крест.

— Великий приор Карл де Молэ, привратник Белого братства, экзорцист и воин Господень! — легко перевел он и ошеломленно присвистнул. — Видимо, много стоят, ибо довелось мне как-то воочию видеть господина Карла, хороший он был человек. Значит, неспроста мы с тобой, отче, еще живы и здоровы…

— Вот еще что к кресту прилагается. — Отец Григорий продемонстрировал свой перстень. — Только где находятся те врата, которые я открыть должен, никому не ведомо…

— Если кто о них и знает что-то конкретное, то лишь Селестина! — убежденно произнес вервольф, показывая два хранимых им креста — нормальный и потемневший. — Трое нас, ангелов смерти: я, ты, отче, и девушка. Да вот, к несчастью, попала она в лапы стригоев…

— Дева-воительница? — озарено охнул иерей. — Это ее крест столь страшно помутился? Слушай, чадо, уж не о ней ли мне архангелы говорили?

— О ком же еще! — убежденно кивнул Конрад. — Не иначе, как о ней. А мне они слово назвали, по которому я тебя опознать должен.

— Свершилось! — благоговейно провозгласил отец Григорий, воздевая руки к серому небу. — Определилось наше предназначение, и, следовательно, настало время вступить в битву с адскими тварями и защитить земное царство Господа нашего.

— Легко сказать, вступить. — Конрад немного растерянно поправил ремень своего ружья. — А с чего начать, у кого совета спросить, если вокруг твари одни…

— Они не одни, — поморщился иерей, — их много. А уж коли мы в наставлении нуждаемся, то, значит, придется нам надежного наставника и пастыря искать…

— Точно, — мгновенно приободрившийся вервольф похвально похлопал Агеева по плечу, — соображаешь, отче! Есть у нас такой пастырь…

— Папа Бонифаций! — подхватил иерей. — Вот только как мы в его апартаменты проберемся, если они охраной окружены да забаррикадированы намертво?

— Проберемся, — уверенно пообещал Конрад, — наше дело правое, победа будет за нами. — Он залихватски присвистнул и бодро зашагал по улице, направляясь в сторону площади. — Крепись, отче, нас еще героями назовут!

— Лишь бы не посмертно, — негромко пробубнил отец Григорий, поспешая следом за резвым оборотнем. Но Конрад все-таки услышал эту фразу и мысленно с нею согласился, хотя никогда прежде не задумывался о возможности умереть. Ведь пусть он и не человек, однако тоже не бессмертен. На какое-то короткое мгновение в его душе поднялась липкая волна страха, быстро сметенная привычной насмешливой философией. Ибо жизнь, как ты ее ни обхаживай и ни задабривай, всегда остается настоящей стервой и поэтому, по принципу вредных баб, дается нам с превеликой неохотой и всего лишь единожды!

Каждому из нас знакома ситуация, когда жить по-старому уже невыносимо: когда ты готов ломать и крушить все привычное и устоявшееся, опасаясь, что оно утянет тебя в пучину бытового омута. Когда ты духовно уже предрасположен к тому, чтобы терять друзей и знакомых, лишь бы только не видеть и не слышать все то, из-за чего пришлось настолько круто поменять свои убеждения и принципы. Прошлое давит и душит, и вот тогда ты принимаешь решение сознательно все переиначить: поменять работу и переехать в другой город, предав отчее гнездо ради какой-то призрачной надежды, тогда ты готов лишиться места безопасной лежки и дислокации, чтобы свободно плыть по неизведанному фарватеру. Дни кажутся безысходными, а ночи темными, страшными и бесконечными, ибо ничто так не портит жизнь человека, как он сам: совершенные им ошибки и глупости, тяжкое осознание, что за все придется платить. О нет, не бойся, подобные периоды никогда не длятся слишком долго. Со временем все успокаивается, проблемы рассасываются, а плохое забывается, и в твоей жизни снова наступают штиль и благодать. Но не стоит расслабляться и забывать о том, что земля круглая, а история развивается по спирали. Обстоятельства порой складываются так, что приходится возвращаться назад, в собственное прошлое, и тут твой внутренний голос впадает в противоречие с самим собой и начинает раздвоено вопить, словно пара психов, перебивающих друг друга. Первый доказывает: «Все неудачи остались там, позади; они исправлены или искуплены, а сейчас в твоей жизни наступил виток обновления, и ты должен использовать его на всю катушку». Но второй пугает: «Куда ты прешь, простофиля, тебе все равно не дадут жить по-новому, тебя задавят старые проблемы (они же люди)». И посему, положа руку на сердце, хочется признать: мы слишком многое оставляем в прошлом — то, к чему нам не хочется возвращаться. Но, увы, боязнь того, что оно, это страшное прошлое, снова вернется, не дает людям жить спокойно, нависая подобно дамоклову мечу. Каждый день уподобляется последнему — предшествующему лютой казни. Умом мы понимаем: нужно жить реальным настоящим, не позволяя печальному прошлому портить наше светлое будущее. Но легко ли абстрагироваться от собственных страхов и очиститься от груза былых ошибок? И поэтому мы практически ежедневно стоим на перепутье у указательного камня, помеченного двумя надписями: «старые страхи» и «новые возможности» — и не знаем, как нам следует поступить…