Таня снова запустила ложечку в мякоть, но не для себя: потянулась к Денису, поднесла к его губам.

– Правильно, – похвалил Глеб, и его глаза сделались белые, колючие и блестящие, как два шарика фольги. – Ешь, Герц. Лично я из ее рук любой яд приму.

Денис обнял ложечку губами, раздавил языком комок слизи, проглотил. Таня поощрительно улыбнулась.

– Воды дай, – сказал Денис.

– Конечно, – нежно ответила Таня, наливая в стакан «Байкал-дабл-люкс». – Только я сама.

Подсела ближе, коснулась твердым бедром, подняла фужер к его носу, осторожно наклоняла, пока он втягивал в себя.

– Браво, – произнес Глеб. – И эта девочка говорила мне, что я испорчу хорошего парня Дениса Герца.

– Никто его не испортит, – сказал Хоботов, наливая себе водки. – Пока он сам не захочет. Кстати, Денис… я слышал, ты журналы собираешь?

– Не журналы, а журнал. «Самый-Самый».

– Я знаю малого, у него есть такой журнал.

– И сколько он хочет?

– Не знаю. Он обычный парнишка, не деловой. Типа правильный. Позвони ему, он, может, тебе за так отдаст. Или обменяет на что-нибудь…

– Короче, не разложенец.

– Абсолютно. Третий год на сломе работает, там и нашел.

– Что ж ты молчал?

– А ты не спрашивал… У кого телефон звонит?

– У меня, – пробормотал Студеникин и вышел из комнаты, вытирая руки салфеткой.

– Денис, – слабым голосом позвала Таня. – Пей воду. Надо сразу выпить два или три стакана.

– Знаю, – произнес Денис. – А мясо нельзя. И вообще, лучше ничего не есть.

– Хочешь, потанцуем?

– Нет.

Таня прилегла, положила голову на его колени, поднесла руку к глазам.

– Так смешно… Я чувствую, как ногти растут.

– Рад за тебя.

В проеме двери появился Студеникин, сделал Хоботову знак, – оба исчезли, с озабоченными выражениями красных от выпитого лиц.

Некоторое время Денис слушал, как скользят вдоль его хребта сигналы, превращаясь, по мере подъема по спине к шее и далее – к затылку, из простейших импульсов – в идеи, мысли, умозаключения; было понятно, что всякая мысль, от ничтожной до гениальной, есть не более чем слабый, затухающий остаток первородного энергетического всплеска, рожденного где-то в бесконечности и уловленного антенной позвоночного столба.

Таня закрыла глаза и стала почти бесшумно хихикать.

– Эй, – позвал Глеб, возвращаясь и шумно усаживаясь за стол. – Хватит вам уже. Ведете себя как конченые травоеды. Садитесь, поболтаем.

Не открывая глаз и не пошевелившись, Таня спросила:

– Хоботов ушел?

– Да. Заказ собирать.

– Опять в ночь пойдете?

– Да.

– Ты хочешь заработать все деньги?

– Не все, – ответил Глеб, грубо отъел от куска мякоти и стал запивать, огромными глотками, пока не опустошил литровую бутылку. – Только свои, малыш. Только свои.

– Сделай так, чтобы он больше сюда не ходил.

– Хобот?

– Да.

– Он хороший парень. За червонец горло перегрызет. Уважаю.

– А я нет, – сказала Таня.

Студеникин сложил на груди руки.

– Это потому, что ты с ним не работаешь. А только выпиваешь, изредка. А я с ним пять лет балабас таскаю. Девять раз в засаду попадал и три раза под патрульный обстрел. То есть ты поняла, да? Он монстр. Непобедимый.

– А ты не монстр? – спросила Таня.

– Не знаю. Тебе виднее.

– Хотя бы скажи ему, что волосы из ноздрей надо выдергивать.

– А тебе мешают волосы в его ноздрях?

– В общем, да.

– Буду знать, – ядовито сказал Глеб. – Но ему… Извини, малыш, не скажу. Мужчины такое друг другу не говорят. Пусть вон Герц скажет. А я не буду. Хобот – парень простой, он меня просто в лифт пошлет, и все.

– Пусть растет, – пробормотал Денис.

– Кто?

– Не кто, а что. Волос. Из ноздри… – Денис слабо засмеялся. – Он растет, я расту. Все растут… У одного волосы растут, у третьего сила прибавляется, или ум, или опыт… Или вот твоя женщина Таня, например. Как человек она в последнее время не очень выросла, а как сука конченая – продвинулась очень далеко…

– Ты имеешь в виду – в сексуальном плане? – спросила Таня, села и открыла глаза – вдруг очень глубокие, темные, влажные.

– Нет, не в сексуальном. В сучьем. Это не одно и то же.

Таня помолчала и вздохнула:

– Наверное, да. Еще недавно я была просто сучка. А сейчас – всесторонне развитая конченая сука. Это мой путь, и я по нему иду. У меня растет сексуальный аппетит. У Студеникина – самомнение. У тебя, – она погладила Дениса по предплечью, – растет чувство собственного достоинства. А у Хоботова – волосы из ноздрей. Так мы все растем, каждый в свою сторону. Как трава.

– А мы не говорим про траву. Мы про себя говорим.

Таня опять легла.

– А вы знаете, почему трава, когда растет, не повреждает человеческих построек?

– Этого никто не знает, – сказал Глеб.

– Она разумна, – сказала Таня. – Это единственное объяснение. Когда примешь дозу – сразу понимаешь, что трава умнее человека. Она, когда растет, не повреждает ни одного кирпичика. Но если ей помешать, когда рост уже в разгаре… Я фильм видела, по Нулевому каналу. Положили крышку стальную, а она эту крышку насквозь пробила, за три минуты. Никому не мешать, но и не позволять, чтоб тебе кто-то мешал… Это признак высшего разума. Человек так не может, а стебель может. Сначала выбрать свою дорогу в обход всех прочих дорог, а потом убирать со своей дороги любую преграду – люди так не умеют…

– Люди мало что умеют, – произнес Глеб. – И чем дальше – тем меньше они умеют. Тыщу лет назад они друг дружку саблями на фарш рубили, подыхали от чумы какой-нибудь, но при этом создавали книги, симфонии, скульптуры всякие… А сейчас с человеком носятся как с величайшей ценностью – а он ничего не умеет. Сидит на жопе и пережевывает пережеванное. Если ему надо кого-то убить, он посылает вместо себя машину. Андроида. Это нас всех погубит.

– Почему? – спросила Таня.

– Потому что если ты хочешь кого-то убить, надо просто пойти – и убить. Руками. Или тем, что можно в ладонь взять. Палкой, камнем. Только так. Самому. А не посылать вместо себя пулю, ракету или железного дебила.

– Знаете, – сказала Таня, – дайте мне наушники. Я музыку послушаю. А насчет кого-то убить – это вы как-нибудь меж собой, без меня…

Она украсила себя огромным обручем аудиотранслятора и тут же стала подергивать плечами и головой, в такт одной ей слышимым аккордам, но глаза не закрыла – смотрела то на Дениса, то на Глеба, серьезно, даже печально.

– Слышь, – произнес Глеб, – как самочувствие?

– Нормально, – сказал Денис. – Говорят, эта мякоть – лучше, чем та, которую жрали в старые времена, до искоренения. Тогда жрали взрослые стебли, а сейчас – побеги. Они нежнее, и вставляет от них… сильнее.

Студеникин небрежно отодвинул тарелки и рюмки, положил локти на стол, опустил плечи.

– Я статью читал. В английском журнале. У нас ее не переводили. Там пишут, что стебли росли всегда. От первого дня творения. Иногда гуще, иногда – реже. Иногда по триста метров вырастали, иногда – как сейчас, еле-еле в рост человека. Иногда в пустынях появлялись, или в горах, в труднодоступных местах, на диких островах, в джунглях. Иногда – наоборот, в крупнейших городах. Стебли появляются раз в сто – двести лет. Где, когда, насколько мощно прорастет грибница – невозможно проанализировать. Кто находит ее, тот рано или поздно пробует мякоть и засекречивает свою находку, а потом сходит с ума и уничтожает и себя, и траву. То есть ты понял, да? Так погибли одна за другой несколько древних цивилизаций. Атланты, потом майя. Следы грибницы нашли в Африке, в Австралии и на дне Атлантического океана. Якобы древние атланты культивировали стебли, растили и снимали урожай, но потом передрались из-за травы и сами погубили свою цивилизацию. Взорвали вместе с собой целый материк…

– Это ты не английскую статью прочел, – сказал Денис, – а какую-нибудь главу из зеленой книги. Типа «Священной тетради». В переводе с русского. До искоренения были люди, обожествлявшие траву, они создали свою религию и написали книги. Только это все ерунда.