— Кто там?

Ответ ничуть не удивил.

— Открывай! — прозвучало, стоило только стихнуть звонку.

А вот что удивило — так это прекрасно знакомый хрипловатый голос дядя Пети. Его-то каким ветром сюда в такую рань занесло? Десять минут девятого на часах!

Но строить догадки и предположения на этот счёт я не стал, как не стал и брать лежавшую на сейфе телескопическую дубинку. Оделся, вышел во двор, отпер калитку. И тогда удивился ещё раз и уже откровенно неприятно.

Дядя Петя приехал не один, а в компании нашего участкового, высокого и дородного сверстника, неизменно спокойного, будто удав. При этом — они именно что приехали. В переулке поодаль стоял УАЗ милицейской раскраски, рядом с ним курили двое патрульных. Но эти за ограду не пошли, ко мне во дворе хозблока присоединились только дядя Петя и Никифоров, непривычно напряжённый и собранный.

— Ну и что ты опять натворил? — сходу потребовал объяснений дядька.

У меня от изумления даже челюсть самую малость отвисла.

— Я?!

— Ну не я же! Это тебя, а не меня Анатолию Владимировичу в управление доставить поручили!

Я перевёл взгляд на участкового, тот кивнул.

— С утра дежурный позвонил, передал распоряжение найти и привезти.

— В районное или городское? — уточнил я на всякий случай.

— Районное.

— Меня одного?

— Да, — подтвердил участковый. — Ты во что вляпался, Серёжа?

Мысли путались, и ничего толкового в голову не пришло.

— Да не было ничего такого!

— Не темни. Чем больше я буду знать, тем проще будет помочь!

Я только руками развёл.

— Идиот! — горестно выдал дядька и протянул мне паспорт. — Ну смотри, твоя жизнь, тебе её жить!

Никифоров выдернул красную книжицу и убрал её в нагрудный карман форменной кителя.

— Поехали.

— А нельзя было меня не найти?

— Чтобы в розыск объявили и при задержании покалечили? Нельзя, Серёжа. Нельзя…

Никифоров отвёл к служебному автомобилю, там пришлось лезть в заднее зарешёченное отделение. УАЗ явно был после ночного дежурства, внутри невыносимо воняло свежей рвотой, поэтому, когда во дворе управления выпустили и отвели к дежурному, я этому обстоятельству только обрадовался. Сдал наручные часы, серебряную цепочку, ключи от квартиры и шестьсот рублей тремя двухсотрублёвыми купюрами, выгреб мелочь, вынул из кроссовок шнурки и оказался заперт в обезьяннике — не слишком-то просторной камере с голыми бетонными стенами и протянувшимися вдоль одной из стен деревянными нарами; на двери — маленькая решётка, вот и весь интерьер. Пахло внутри сыростью и самую малость — застаревшей мочой, но после вони в уазике, это уже нисколько не беспокоило.

Голова была пустая-пустая и наотрез отказывалась соображать, но даже так я очень скоро не только перебрал все возможные правонарушения, из-за которых мог оказался под арестом, но и определился с наиболее реальным из них. А определившись — успокоился.

Задержание могло быть вызвано лишь двумя эпизодами, но вымогательство денег у Лемешева я отбросил практически сразу. Никто просто не стал бы писать заявление на этот счёт и, что даже ещё более важно, осуществлялось то деяние группой лиц по предварительному сговору, замели бы всех сразу, не меня одного. Вот только и сломанный нос Зинкиного одноклассника на причину для ареста нисколько не тянул, там при всём желании телесных повреждений средней тяжести не найти. Повестку бы прислали. Ну, так думаю…

Оставался старший оперуполномоченный капитан Козлов. Мог он поручить прижать меня, дабы сделать более сговорчивым? Запросто! Особенно если отрабатывается версия о причастности к убийству цыган бригады Демида. Мелькнуло моё имя в ориентировке из-за разбитой физиономии — вот и вцепились. А Ибрагимову даже заявления писать не нужно было — прямо в травмпункте могли опросить.

Ну или Козлов с нуля эту многоходовку придумал. Он мог.

С этой мыслью я и заснул. Не могу сказать, будто уснул со спокойной совестью, но кое-какие моменты для торга с опером наметил и потому нервозность отчасти унял. Только вот проснулся я сам, никто и не подумал меня разбудить. И это немало напрягло.

Решили помариновать? Ну-ну…

Я поднялся с нар, и принялся выхаживать от стены к стене, потом уселся обратно. Все предыдущие выкладки больше не казались такими уж логичными, а попытался вновь задремать — и не смог.

Нервы!

Позавтракать я не успел, и понемногу желудок начало подводить от голода, стало ощутимо потряхивать. Но — взял себя в руки, успокоился. Бывало и хуже. И в армии, и в недавнем прошлом. И речь вовсе не о голоде. Совсем нет…

По моим внутренним ощущениям железный щиток на двери лязгнул уже ближе к обеду. Камеру внимательно осмотрели через зарешёченное окошко, затем последовала команда:

— Лицом к стене!

Я поднялся с нар и встал, как велели, тогда скрежетнул засов и последовало новое распоряжение:

— На выход! — И снова: — Лицом к стене! Руки за спину!

Когда на запястьях защёлкнулись холодные браслеты наручников, меня до самых потрохов пробрал неприятный холодок. Попытался вспомнить, какие порядки тут царили в прошлом, и не смог — последний раз попадал в схожую ситуацию ещё до призыва в армию; выветрились подробности из головы. Но, вроде, без наручников обходились. Обвинение на этот раз серьёзней или так сейчас принято? Так-то времена нынче совсем иные настали, страна и та поменялась. Но могли и конкретно на меня попытаться жути нагнать…

— Вперёд! — распорядился конвоир, и я неспешно зашагал по коридору.

Неспешно — не из желания потянуть время, просто лишённые шнурков кроссовки едва держались на ногах. Но поднялся как-то на второй этаж, уткнулся лицом в стену рядом с нужной дверью.

Конвоир доложил обо мне и завёл внутрь, а после по распоряжению хозяина кабинета избавил от наручников.

— Присаживайся, Сергей, — указал на стул перед заваленными документами и папками скоросшивателей столом высокий и широкоплечий мужчина в штатском, который стоял у сейфа и с интересом меня разглядывал.

Не Козлов. Чуть моложе старшего оперуполномоченного, пожалуй. И незнакомый.

Уже сложившаяся в голове картинка рухнула, и должность хозяина кабинета я, машинально потирая запястья, пропустил мимо ушей, слух резануло лишь сочетание имени и отчества.

Владимир Ильич. Владимир Ильич Угаров.

Не Ульянов-Ленин. Не Козлов.

Сука!

Хозяин кабинета поправил наброшенный на спинку стула пиджак, уселся, облокотился на стол.

— Ну рассказывай, Сергей!

— Что рассказывать? — глухо уточнил я.

— Как ты докатился до жизни до такой, конечно!

— До какой?

— А ты не знаешь?

— Нет, — мотнул я головой и добавил: — Я в институте учусь, так-то…

Угаров взглянул на меня с нескрываемым сомнением и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула.

— А докатился ты, Сергей, до статей сто двенадцать и сто сорок шесть УК РСФСР.

Я наморщил лоб.

— Сто двенадцатая — это лёгкие телесные, а сто сорок шестая?

— Разбой, — просветил меня хозяин кабинета и веско добавил: — От трёх до десяти.

Разбой?! У меня аж дыхание от возмущения перехватило.

Разбой — это открытое нападение с целью хищения имущества плюс применение или угроза применения насилия. В жизни никого не грабил!

Или… Вспомнился зацепивший меня плечом мужичок, которого вырубил Андрей Фролов, и на спине выступил горячий пот. Неужели по этому эпизоду приняли? Неужели опознали?!

— Припоминаешь? — участливо заглянул в глаза Угаров.

— Нет, — решительно ответил я. — Я никого не грабил.

— Не грабил, — подтвердил милиционер. — Грабёж — это другой состав. У тебя разбой.

— Да ерунда какая-то! Вы о чём вообще?

От искреннего возмущения и волнения голос мой сорвался, это вызвало у хозяина кабинета лёгкую улыбку. Насмотрелся по работе, наверное, на всякие истерики. Только хрен тебе, Владимир Ильич, ломаться не собираюсь.

Угаров положил перед собой ещё не подшитые в папку листок и начал читать, но не весь рукописный текст сплошняком, а лишь выдержки из него: