Хуа Чэн внимательно вгляделся в четыре строки стихотворения, две половины которого разительно отличались стилем написания. Особенно надолго его взгляд задержался на строках, добавленных Се Лянем:

«Пройду сквозь заросли других цветов, не обернувшись, не интересна мне их красота. Подмогой в том мне твёрдость духа лишь наполовину, а остальное — ты, любовь моя».

Он всё смотрел и смотрел на получившееся стихотворение, перечитывая его вновь и вновь, будто бы не в силах оторваться.

Затем наконец перевёл взгляд на принца:

— Изволишь обучить меня?

— Не осмелюсь взять на себя роль наставника^[195].

Так принц разъяснил Хуа Чэну основы базовых каллиграфических техник, а затем без утайки поведал о своих измышлениях во время обучения искусству каллиграфии в юности.

В воздухе разливался аромат струящегося дымка благовоний, мягко мерцали свечи, Се Лянь добросовестно вещал, а Хуа Чэн внимательно слушал. В просторном зале их неторопливая беседа звучала тихо и мягко, создавая такую же атмосферу вокруг.

Спустя некоторое время Се Лянь спросил:

— Попробуешь ещё раз?

Хуа Чэн согласно кивнул и взял кисть, затем старательно, по крайней мере, так казалось, написал несколько иероглифов. Се Лянь стоял рядом и наблюдал за процессом. Скрестив руки на груди и чуть склонив голову, он ответил:

— Уже немного интереснее. Только…

Только манера письма Хуа Чэна всё время казалась ему немного странной, но принц никак не мог понять, в чём дело. Он пару мгновений хмурился, затем вдруг заметил, что же именно не так. Хуа Чэн совершенно неправильно держал кисть.

Если держать кисть как попало, манера письма, разумеется, будет неверной!

Се Лянь, желая не то улыбнуться, не то расстроиться, подошёл ближе, без лишних раздумий протянул руку и исправил положение ладони Хуа Чэна:

— Ты неправильно держишь кисть, вот как надо…

Но уже в процессе исправления принц почувствовал, что совершает что-то не слишком подобающее. Они ведь не были взрослым наставником и юным учеником, и подобный жест, когда один направлял ладонь другого своей, неизбежно казался излишне интимным. Но раз уж принц уже приступил к делу, то явно не мог внезапно убрать ладонь, ведь подобная реакция стала бы, напротив, слишком нарочитой. Поэтому, мгновение поколебавшись, Се Лянь всё-таки не отступил. Ведь если вспомнить, в тот раз в Призрачном игорном доме Хуа Чэн точно так же обучал принца бросать кости, положив ладони поверх его рук. И хотя Се Ляню казалось, что тогда он так ничему и не научился, а впоследствии его даже посетило смутное ощущение, что его просто обвели вокруг пальца, сейчас принц совершенно искренне пытался обучить Хуа Чэна. Поэтому мягко прикоснулся тёплой ладонью к ледяной руке, чуть сжал пальцы и принялся танцевать по бумаге, управляя движениями кисти.

— Вот так… — тихо произнёс он.

Се Лянь почувствовал, что кисть в руках Хуа Чэна вновь начинает бесноваться, поэтому приложил небольшое усилие, чтобы исправить положение. Однако не прошло и пары мгновений, когда дикий нрав вновь вырвался наружу, не подчиняясь контролю, и тогда принцу пришлось сжать ладонь ещё сильнее. Получившиеся в результате их совместного творчества иероглифы вышли кривыми и косыми, больно взглянуть. И чем дальше, тем сильнее Се Лянь чувствовал подвох. Не выдержав, принц пробормотал:

— Что…

Хуа Чэн издал тихий смешок, будто ознаменовав, что шалость удалась. Бумага была исписана беспорядочными кривыми линиями^[196]. Се Лянь беспомощно произнёс:

— Сань Лан… не надо так. Учись как следует и пиши старательно.

Хуа Чэн коротко хмыкнул в ответ.

С первого взгляда угадывалось его ложное старание. Се Лянь покачал головой, поистине не зная, что сказать.

Рука Хуа Чэна была холодной, но Се Ляню почему-то казалось, что он прикасается к раскалённому железу. Принц больше не осмелился прикладывать силу. В следующий миг взгляд Се Ляня нечаянно скользнул по краю стола, отчего тут же застыл.

В самом углу на нефритовой поверхности принц увидел одинокий маленький цветок.

Хитроумный план похищения нерождённого духа

Се Лянь на мгновение замер. С давних воспоминаний, подобных запылённой картине, будто чуть смахнули пыль, но всё же отчётливо разглядеть их по-прежнему не удавалось. Принц отпустил ладонь Хуа Чэна, взял в руку цветок и погрузился в задумчивое молчание. Хуа Чэн тоже положил кисть и спросил, неторопливо растирая тушь на дощечке:

— Что-то не так?

Се Лянь, помолчав, улыбнулся:

— Нет, ничего. Просто такие цветы мне всегда очень нравились, их аромат так освежает.

В храмах божествам нередко подносили цветы, но обыкновенно для подобных целей избирали целые букеты, поражающие разноцветием, либо изготавливали из бумаги бутоны, что не завянут вовек.

Се Лянь спросил:

— Неужели «Собиратель цветов под кровавым дождём» получил своё прозвище именно из-за такого цветка?

Хуа Чэн улыбнулся:

— Гэгэ поистине обладает божественной проницательностью.

Так, смеясь и беседуя, они наконец совместными усилиями завершили каллиграфическое произведение, всё те же четыре стихотворные строки. Хуа Чэн взял получившуюся работу в руки, полюбовался немного, и, кажется, остался весьма удовлетворён:

— Хм, неплохо. Оформлю в свиток.

Услышав от него «неплохо», Се Лянь тихонько подавился. И потом ещё раз после фразы «оформлю в свиток».

— Неужели ты правда намереваешься повесить это на стену?

Если бы покинувшие этот мир учителя Се Ляня увидели подобную картину, к которой принц приложил руку, наверное, от гнева превратились бы в ходячих мертвецов.

Хуа Чэн, однако, с улыбкой ответил:

— Нет. Я сохраню его лично для себя и никому не позволю смотреть.

Внезапно до них донеслись крики, раздавшиеся вдали снаружи:

— Пожар!

— Пожар!

— Дом Блаженства горит!

В храме Тысячи фонарей царила звенящая тишина, да к тому же оба, и Хуа Чэн, и Се Лянь, могли похвастаться слухом, превосходящим простых смертных. Они быстро переглянулись, и у Се Ляня вырвалось:

— Опять Дом Блаженства?

Уже после принцу показалось, что «опять» из его уст прозвучало несколько комично. Хуа Чэн без суеты и спешки свернул бумагу с каллиграфией и произнёс:

— Не стоит беспокоиться. Гэгэ, посиди пока здесь, а я скоро вернусь.

Но как же Се Лянь мог усидеть?

— Я пойду с тобой!

И принц второпях последовал за Хуа Чэном, про себя сокрушаясь: ну почему каждый его визит в Призрачный город знаменуется пожаром в Доме Блаженства? Вновь подтвердилась его слава злого духа, приносящего несчастья. И хотя на этот раз Се Лянь ни при чём, он уже по привычке стал испытывать угрызения совести. Когда они прибыли к Дому Блаженства, всю улицу перед зданием заполняли клубы дыма, а мелкие демоны и оборотни шумно носились туда-сюда с вёдрами воды, заливая огонь. Увидев Хуа Чэна и Се Ляня, они завопили:

— Градоначальник! Вам не стоит беспокоиться! Пожар небольшой, уже почти всё потушили!

Хуа Чэн остался бесстрастен, Се Лянь же с облегчением выдохнул и мягко произнёс:

— Просто замечательно! Огромное вам спасибо за труды.

Даже простая благодарность стала бы для демонов неожиданностью, а услышав её от самого друга градоначальника, они тут же возрадовались и заголосили:

— Какие же это труды! Так, мелкие хлопоты!

— Это наш долг!

Тут Се Ляню показалось, что ему всё же не следовало благодарить демонов, ведь спасённые от пожара владения принадлежат вовсе не ему. Но раз Хуа Чэн сам не проронил ни слова, должно быть, ничего плохого принц не совершил, поэтому, устыдившись лишь про себя, больше не возвращался к этим мыслям.

Они вошли в Дом Блаженства и осмотрели очаг пожара, которым, как и ожидалось, оказалась небольшая комнатка, расположенная в неприметном уголке. Не удивительно, что пожар так быстро потушили.

Однако Се Лянь лишь сильнее насторожился и сказал: