– Подружки? Не одна?

– Я дружелюбный парень.

Она посмотрела на меня и попробовала пощекотать.

– Думаю, я в силах заставить тебя рассказать.

Я не сказал ей об этом, но единственная часть моего тела, что реагирует на щекотку – это ступни. Я позволил ей делать это и стоически всё выдержал.

– Нас, крепких парней, просто так не сломаешь!

– Тогда я начну расспрашивать в школе!

Я пожал плечами.

– Пожалуйста, но от меня ты этого не услышишь.

– А если одна из твоих подружек спросит о нас?

– Мы просто друзья. Хорошие друзья. Как я и сказал – я не болтаю, – затем я ухмыльнулся, – Поспрашивай друзей в школе и в следующий раз когда мы будем вместе, ты пощекочешь меня снова, но не удивляйся если я пощекочу тебя в ответ! – я ущипнул её за бок, девушка отпрыгнула, – Карма – сука, детка!

В этот момент вошла её мать и увидела как её дочь пытается щекотать меня, а я гордо сопротивляюсь. Мне хватило вежливости выглядеть пристыженным, я схватил пальто и вышел. Уходя прочь я слышал крики Шилли за спиной. "Мама! Ничего не было!" Всю дорогу домой я лыбился как идиот.

В тот вечер, закончив с домашним заданием, я начал размышлять о моей новообретенной сексуальной свободе. В многих смыслах, шестидесятые и семидесятые были золотым веком сексуальной революции. С изобретением таблеток беременность перестала быть проблемой. А даже если девушка беременела, то это не конец мира. К 1973 году после дела Роу против Уэйда*, аборт был легализирован по всей стране. В семидесятых социальная неприязнь к аборту была на низшем уровне.

Главной проблемой сексуальной свободы были болезни, но СПИДа не существовало до восьмидесятых. Самое страшное, что можно было получить в восьмидесятых – гонорея и сифилис, что легко поддавались антибиотикам. (Ну ладно, еще был герпес, но его никто всерьез не воспринимал). В середине семидесятых, когда я был в колледже, у меня был абсцесс зуба, что нужно было лечить пенициллином. Мои братья из студенческого братства тут же заподозрили, что у меня триппер и репутация немного подмочилась.

Так что в мой первый раз я буквально жил в эпоху шведского стола из секса, о котором я был в неведении (изначально), а потом не мог извлечь для себя ощутимую выгоду.

Сексуальная свобода не наступила до моего выпуска из колледжа. Средний возраст потери девственности был восемнадцать или девятнадцать лет. Со временем он будет снижаться, но когда я выпустился из школы в 1973, больше половины моего класса, включая меня, были девственниками, несмотря на все рассказы. Честно говоря, для 1969-го года, очень странно полагать, что студент средней школы будет сексуально активен. Слухи и истории были всегда, но в большинстве не было и капли правды

Я не видел никакого смысла в том, чтобы повторять этот путь! Если две-трети моего класса были девственниками, то одна-треть не была. И моим долгом стало найти среди них девушек. И похоже, что я нашел себе первую серьезную девушку… и мне не терпелось дождаться того момента, когда наши отношения станут… еще серьезнее.

В четверг, однозначно ничего не произойдет. Мама забрала нас с Шилли после школы и за пять минут довезла до колледжа. Дольше заняло припарковать машину и пройти по кампусу, чем доехать. Зайдя в химический корпус, я повел всех к офису профессора Милхауза. Он нас уже ждал и я всех представил. Прежде, чем мы зашли в лабораторию, я спросил:

– Профессор, у вас не найдется чистого блокнота? Я совсем забыл взять свой.

Он закачал головой и помахал передо мной пальцем, – Нужно помнить важность правильных наблюдений, – он открыл стол и достал два блокнота, – Так, в одном из них запишите сегодняшнюю работу. Сколько дней вы уже работаете над проектом?

– Около недели.

– Зачем, профессор? – спросила Шилли, что переборола свой страх любопытностью.

– Я облажался и забыл записывать нашу ежедневную работу и прогресс каждый день. Нужны точные наблюдения и записи, чтобы задокументировать свою лабораторную работу.

Профессор кивнул в согласии.

– Верно. Но еще немного воды утекло, так что ничего непоправимого. Я хочу, чтобы вы взяли второй блокнот и записали всё, что успели до этого дня. Затем перенесите страницу во второй блокнот и пользуйтесь только им.

Я понимающе кивнул. Моя мать же, с другой стороны, была несогласна.

Будучи гордой мной (и едва замечая Шилли) она почувствовала, что работы становится слишком много, как для школьного проекта. О чем она решила известить профессора.

– Так ли всё это необходимо, доктор?

– Разумеется! Я не ожидал бы меньшего от своих студентов, – ответил он. Мать выглядела довольно скептичной, что Милхауз тут же подметил, – Миссис Бакмен, вы, кажется, заблуждаетесь по поводу этого проекта. Вы считаете, что это рядовой школьный проект. Но на деле же, всё куда амбициознее! Я бы рассчитывал получить такую работу от студентов поздних курсов. А образец, что эти двое вручат мне, я планирую использовать как основу для лабораторной работы у старших курсов органической химии. Точная документация критически важна!

– Я извиняюсь, профессор, больше такого не повторится! – убедил я его.

– Я знаю! – с улыбкой произнес он. Затем он обратился к моей матери, – Поговорите со своим сыном, его ждет большое будущее в химии.

Из его кабинета мы направились прямо в лабораторию. Сегодня работа простая. Мы взвесили фильтр, затем нарвали ваты и взвесили уже заряженный фильтр. Выкурив сквозь него кучу сигарет за следующие пару недель, мы все перевесим. Система должна стать значительно тяжелее. Потом выделим смолу и снова всё измеряем. В ходе эксперимента, мы вычислим добытую смолу и общую эффективность нашей системы.

Шилли довольно быстро схватывала, нужно было только объяснить. Мама была растеряна, но горда. Она отвезла нас обратно к дому Шилли, мы занесли фильтр обратно внутрь. Еще мама заметила, что по пути в колледж и обратно, мы сидели плотно прижавшись, а на прощание девушка весьма долго меня целовала.

Я забрался обратно в машину, теперь уже на переднее место. Мать тут же спросила:

– Ну так что, Шилли твоя девушка, да?

– Ну, видимо так, – признался я.

– Почему ты нам ничего не говорил?

Я просто уставился на неё и засмеялся. Маме не было весело, но язык она прикусила. – Карл, я серьезно.

– Хорошо, Ма. Я буду рассказывать о всех своих девушках только когда ты расскажешь мне о всех своих парнях, – я начал смеяться еще сильнее.

– Карл! Да как ты смеешь?! У меня нет никаких парней!

– Ну, папа будет рад это слышать!

Я продолжал разрываться от смеха пока мы не доехали домой, избегая вопросов.

Честно говоря, когда я начал встречаться, мама не доставала меня расспросами. Я был весьма славным парнем, не из тех, за кем отцы бегают с дробовиками. Единственный раз, когда она попыталась засунуть свой нос в эти дела, это когда у меня какой-то период времени не было девушки и она предложила, чтобы я начал встречаться с Дэнис Мэйтленд. "Она такая славная девочка!" У меня чуть челюсть не отпала. Я сказал, что Дэнис – королева сук всей старшей школы, и что если она возьмется за мою руку, то мне придется её к чертям отрезать. После этого мама никогда особо не касалась этой темы.

В ту ночь мама была очень мною недовольна. Сначала, за ужином, она сказала, что у меня есть девушка, что было забавно, а не грустно. Печально же стало потом. Как только слова вылетели из её рта, Хэм уставился на меня:

– У Карлинга есть девушка! У Карлинга есть девушка! – начал напевать раздражительную песенку братец.

Я глянул на отца, закатил глаза и указал головой на брата, – Па? Серьезно?

Он с отвращением глянул на Хэма и закричал, – Хэмильтон, прекращай!

Тот тут же начал ныть.

– Что я сделал?

– Просто заткнись и ешь свой ужин.

Затем рот открыла мама,

– Но Карлинг ничего мне о ней не рассказал.

– Ма, я уже говорил. Я расскажу тебе о своих девушках, когда ты расскажешь мне о своих парнях.