«Лирика, — подумал Малкин. — Лирика и не более того. Ты скажи, как думаешь бороться с врагами. Какими методами?»

Берия вел себя так, словно не к нему обращался своими мыслями Малкин. Он упорно обходил тему вредительства, как будто для него этой проблемы вообще не существовало. Если Хрущев в докладе главной причиной срыва срока открытия сельскохозяйственной выставки назвал массовое вредительство в системе Наркомзема и в самом выставочном комитете, то Берия отнес это на счет ошибок. «В выставочном комитете, — сказал он в конце своего пространного выступления, — имела место большая организационная неразбериха: часто менялись планы и сроки представления экспонатов, изменялась сама тематика показа достижений сельского хозяйства», в результате «значительная часть экспонатов погибла, а что уцелело — находится в жалком состоянии», Поддержав Хрущева по вопросу переноса срока открытия выставки на 1939 год, он выразил уверенность, что это даст возможность подготовиться, а Наркомзему и Комитету — учесть критические замечания и устранить имеющиеся в их работе серьезные ошибки и недостатки.

«Ошибки и недостатки!» Для Малкина эти слова много значили. Он почувствовал в них угрозу собственной безопасности. Интуитивно понял: если Берия утвердится в НКВД — быть беде. И опрокинется она прежде всего на головы нынешнего кадрового состава НКВД, на тех, кто, подчиняясь воле ВКП(б) и Ежова, игнорировал такие простые понятия, как ошибка, неумение организовать, видел во всем только умысел, только вредительство.

21 августа Вторая сессия Верховного Совета СССР завершила работу. Депутаты разъезжались по домам с чувством исполненного долга. Они искренне верили, что принятые ими решения действительно нужны народу, и будут служить ему только во благо.

Возвратившись в Краснодар, Малкин прямо с вокзала поехал в Управление. Сербинов доложил обстановку в крае. Безруков похвастался успехами в деле Осипова.

— Молодцы, — расплылся в довольной улыбке Малкин. — На вас можно положиться. И хоть вы устали, все-таки пришлось и мой воз тащить, придется потерпеть еще три-четыре дня: перед вашим приходом звонил Ершов, потребовал, чтобы я немедленно выехал с ним в Сочи.

— Вы дома не были? — спросил Сербинов.

— Пока нет. А что?

— Утром звонила жена. Приболела.

— Ничего. Баба здоровая — выдюжит. Заеду поздороваться и попрощаться.

— Если с нею что серьезное, я могу поехать с Ершовым…

— Нет-нет, Ершова я беру на себя. Человек капризный, не угодишь — горя не оберешься. С моим мнением он хоть немного считается.

Сербинов с Безруковым переглянулись, замялись. Малкин, почувствовал неладное.

— Ну-ну! Что там у вас еще? Говорите!

— У нас небольшое ЧП, Иван Павлович.

— Говорите, — приказал Малкин.

— Ильин, подручный Осипова, пытался убить нашего следователя Скирко.

— И что ему помешало? Почему не убил? Мне, что ли, за него это делать?

— Иван Павлович…

— Что Иван Павлович! Иван Павлович… Этого придурка, если в ближайшее время никто не убьет — придется гнать из органов. Ни интеллекта, ни интуиции… Как это произошло?

— После физмер.

— Вот видите! Я же говорил! Ни на что не способен! После применения физических мер воздействия у арестованного хватает сил чтобы покуситься на его, дурака, жизнь!

— Там не так, Иван Павлович, — засуетился Сербинов. — Там иная ситуация. Скирко по показаниям Матюты и Фетисенко составил протокол и предложил Ильину подписать. Тот послал его на три буквы. Так возились три дня. Естественно, Скирко несколько раз доставал Ильина…

— Чем?

— Ну, там у него была сучковатая палка… Ильин озверел, изорвал протокол в клочья, схватил графин с водой и дернул им по голове Скирко. Тот свалился без чувств, а Ильин взял у него пистолет и застрелился.

— Так просто? Даже не пытался сбежать?

— Куда ж отсюда бежать? Все перекрыто.

— Ты не знаешь Ильина, Михаил. Это был великолепный чекист. Будь все так, как ты рассказал, он бы вас перещелкал всех, как куропаток.

— Возможно, — пожал плечами Сербинов. — Но он предпочел иное.

— Врете вы все. Небось застрелили, а теперь валите на мертвого.

— Есть очевидцы, Иван Павлович, — подал голос Безруков. — Когда Скирко очнулся и увидел окровавленного Ильина, он выбежал в коридор и снова потерял сознание. Там его и подобрали сотрудники.

— Да ладно, — махнул рукой Малкин. — Куда дели Ильина?

— Вывезли за город вместе с другими. Как положено.

— Родственникам сообщили?

— Нет, — ответил Сербинов. — Я думаю пока не следует. Да и вообще, может быть не следует?

— Правильно. Не надо. Скирко очухался?

— Почти. Звезданул он его, конечно, крепко.

— Десять суток ареста. На хлеб и на воду. Жаль, что Ильин не догадался застрелить его. Большую оказал бы услугу органам. Если, конечно, то, что вы рассказали, правда. Документально все оформите так, чтобы комар носа не подточил.

— Хорошо, Иван Павлович. Я возьму под свой личный контроль, — пообещал Сербинов, довольный, что гроза миновала.

Оставшись один, Малкин позвонил Ершову.

— Привет, Володя, это я.

— Привет! Когда вернулся?

— Только с поезда. Слушай! Махнем в Сочи, а? Устал, нужна разрядка. И впечатлений масса.

— Что, прямо сейчас?

— Ну да. Я только забегу домой, отмечусь.

— Хорошо. Доложу Газову и поедем. Транспорт твой?

— Как хочешь.

— Тогда заезжай за мной в крайком.

— Подругу возьмешь с собой?

— Зачем? — засмеялся Ершов. — Разве дрова в лес возят?

— Твоя правда. Появится желание размяться — Кабаев найдет. Жди. Я быстро.

В машине о делах не говорили. Судачили о разном. Травили анекдоты. Делились впечатлениями от дороги, дремали. Шофера остерегались.

— Хрен его знает, на кого он работает, — предупредил Малкин Ершова в одной из поездок, — может, на центр, может, на Сербинова, а может, на иностранную разведку. Человек новый, недавно назначили, причем, заметь, по протекции оттуда.

Кабаев встретил гостей радушно.

— Куда изволите? — спросил он шутливо. — Может на Красную Поляну?

— Зачем так грубо, Ваня? — в тон ему ответил Малкин. — Семь часов болтались по серпантину, а ты нас опять в машину? Давай к морю. Ой, как не терпится смыть с себя московскую грязь!

— Ты в прямом смысле? — уточнил Ершов.

— В самом прямом… А форельки приготовил? — спросил у Кабаева.

— А как же!

— И девчата есть подходящие? — как бы в шутку спросил Малкин.

— Найдем.

— Найдем… Их не искать надо, а иметь. И не каких-нибудь, а самых-самых! Чтоб потом было по ком тосковать!

— Будете, будете тосковать, — засмеялся Кабаев. — Еще как будете! Тут приблудились две медсестрички… Рязанские, между прочим, Иван Павлович, землячки ваши… Но, я думаю, их с собой не возьмем? Хочется поговорить… Шашкина пригласить?

— Конечно, конечно! Как он, кстати? Осваивается?

— Работает.

— Что так скупо? Не подходит?

— Ну-у… — Кабаев замялся и ответил уклончиво: — Проявить себя не успел… Надо присмотреться.

— Так ты ж его знаешь по Армавиру!

— В том-то и дело, что мало знаю.

— Ну, присматривайся, присматривайся. Он, конечно, не из умных, но делу предан. Уверяю, не подведет.

— Будем надеяться.

Вечером поехали к морю. Расположились в укромном месте, спрятанном от людских глаз. Тишина, только плещется море.

— Безопасность гарантируешь? — показал Ершов на заросли орешника.

— Обижаешь, начальник, — Малкин, грустно улыбаясь, посмотрел в морскую даль. — Ты что ж, меня и в грош не ставишь?

— Ты не в счет.

— Почему не в счет? Ванюшка — мой друг. А он меня никогда не подводил.

— Да не о том я, — слукавил Ершов. — Змей боюсь… вернее, не боюсь, а… брезгую.

— Змея не человек. Не захочешь — не укусит.

— Как сказать, — Ершов покосился на вспыхнувший костер, с которым возился Шашкин, — почему-то коварного, опасного человека называют в народе не голубем сизокрылым, а змеей подколодной.