— Терпи.

— Нет. Ты как хочешь, а я этого терпеть не буду. Пусть следователи сами по очереди стерегут их. Может, меньше будут приговаривать.

— Не советую.

После смены Одерихин отправился к Безрукову.

— Насколько я понимаю, — заявил он без обиняке», — меня вызвали сюда на стажировку!

— Правильно понимаешь, — спокойно отреагировал на его выпад Безруков. — И не моя вина, что ты задержался там более двух недель. Мне уж, грешным делом, подумалось, что служба, пришлась тебе по душе и сегодня намеревался предложить тебе перейти туда на постоянную работу.

У Одерихина потемнело в глазах.

— Издеваетесь?

— Зачем так грубо, Одерихин? Не понравилось — давно бы сказал. Вот теперь я вижу, что тебя нужно переводить на другой объект, более достойный тебя.

— Я скажу вам другое: мне ясна цель моего вызова сюда и прошу откомандировать меня обратно.

— Успокойся, не горячись. Ну кто-то должен их караулить? У каждого в Управлении есть конкретные дела. У тебя их нет — ты стажер. Обещаю завтра заменить тебя.

— А Козлова?

— Тебе надоело там — ты пришел. Козлов молчит. Тебе до него какое дело?

Одерихин ушел. Через три дня Безруков отправил его к оперуполномоченному Бухаленко подшивать дела оформляемых на «тройку», а еще через неделю вызвал к себе.

— Почему ты отказываешься заверять копии протоколов обвиняемых, проходящих по другим делам?

— Я заверяю копии, когда мне дают подлинник. Сличаю и заверяю. Под честное слово больше не работаю.

— Не доверяешь товарищам по оружию?

— Товарищи бывают разные. Подсунут липу — все тогда в стороне, а я у края траншеи. «Тройка», как известно, шутить не любит.

— С тобой не соскучишься.

— Николай Корнеевич! Не втягивайте меня в сомнительные операции. Я не хочу и не буду ходить по острию ножа. Считаю, что копии протоколов должны быть заверены теми, кто ведет дело. Это ж так естественно и понятно. Взял с машинки, вычитал, выправил, заверил и передал по принадлежности. Нетрудно заверить и мне, при наличии подлинника. Только это, поверьте, дурная работа. Непродуктивная.

— Ты не патриот Управления, Одерихин. Все загружены, у каждого дел под завязку. Контрреволюция не дремлет и надо спешить избавиться от нее. Тем более что не сегодня-завтра грянет война. Или ты живешь в лесу и не видишь, что творится вокруг?

— Вижу. Поэтому всегда начеку.

— Можешь идти! — зло оборвал разговор Безруков. — Верно говорят: «Горбатого могила исправит».

— Это уж точно, — весело поддакнул Одерихин. Глаза их встретились. В одних бушевала ненависть, в других искрился смех.

Ночью за Одерихиным пришли.

— В чем дело? — спросил Одерихин у нарочного — молодого сотрудника комендантского взвода.

— Откуда мне знать. Сказали вызвать.

— Будешь конвоировать?

— Зачем? Не приказано.

— Тогда чего ты ждешь? Иди!

— А вы?

— Приведу себя в порядок и приду.

— Хорошо, — ответил сотрудник и не сдвинулся с места.

— Чего ты стоишь?

— Так велено с вами.

— Приконвоировать что ли?

— Никак нет, не приказано.

Одерихин быстро оделся и, выходя, запер дверь. Сожители еще не вернулись с дежурства.

— Привет! — радушно встретил его Безруков. — Ты извини, что потревожил, но свободных, из тех кому можно доверять, нет. Пойдем сейчас служить настоящую службу.

В коридоре встретился Сербинов.

— Как дела, стажер? — спросил привычно, без интереса, лишь бы не молчать.

— Иду служить настоящую службу, — съязвил Одерихин.

— Это вы по поводу «Совтанкера»? Ну-ка, ну-ка! Взгляну и я на этого молодчика.

— Вы о Кузнецове? — спросил Одерихин.

— Ты его знаешь?

— Лично нет. Знакомился с агентурным делом, готовил конспект.

— Гусь еще тот, — протянул Сербинов.

Вслед за начальством Одерихин вошел в одну из комнат. Первое, что бросилось в глаза, — стоявший у стола следователь, который с остервенением плевал на руки и скомканной газетой стирал быстро засыхающую кровь. Метрах в двух от него, в углу стоял невысокий, но крепко сложенный «клиент, который безуспешно пытался остановить кровь, прикладывая к носу то ли платок, то ли лист бумаги.

— Так говоришь, Одерихин, лично не знаком? Тогда знакомься: Кузнецов собственной персоной.

— Ну что, молчит сволочь? — спросил Безруков у следователя. — Не хочет разоружаться?

Следователь отрицательно покачал головой.

— Я ж тебя предупреждал, гада: не расколешься — застрелю! — подступил Безруков к Кузнецову. — Неужели не поверил?

Он схватил обвиняемого за волосы, рывком приблизил к себе окровавленное лицо и нанес мощный удар в подбородок. Кузнецов отлетел к столу, постоял мгновение, согнувшись, затем резко выпрямился и пошел на Безрукова. Вид его был страшен, и Безруков попятился, но в этот момент Сербинов ударил арестованного по затылку и тот упал на четвереньки. Поднялся, но его снова сбили с ног. Сербинов бил с остервенением. Скрипел зубами, стонал, матерился, слизывая сухим языком наслаивавшуюся на губах белую пену. Безруков бил хладнокровно: ударит, посмотрит, каков эффект, выберет момент — снова ударит. Оглянувшись на Одерихина, стоявшего в растерянности, взбеленился и истошным голосом заорал: «Одерихин, сука, ты что ж стоишь? Врага пожалел? Он же зверь! Даже здесь машет кулаками на советскую власть! Что-то подтолкнуло Одерихина к обвиняемому. Он изловчился и ударил Кузнецова ногой в живот. Раз, другой, третий… Когда тот обмяк, распластавшись на окровавленном полу, его оставили в покое и перешли в следующий кабинет, откуда тоже доносился рык следователя. Снова били дружно, жестоко и беспощадно.

Смывая в туалете кровь с дрожащих рук, Одерихин чувствовал себя так, словно с похмелья.

После беседы с Фриновским Малкин позвонил в Хабаровск Кабаеву. Тот оказался на месте.

— Привет, дружище! Хорошо, что застал тебя. Твой вопрос о возвращении почти решен. Так что готовь дела к сдаче.

— Не знаю, как благодарить тебя, Иван Павлович! Я уж думал: терпеть мне эту ссылку до конца дней своих.

— Какая ж там ссылка? Те места не хуже наших.

— Чудные места. Но привыкнуть не могу.

— Ладно, делай, как я сказал. Вопросы — ответы при встрече.

Дагин сдержал слово. Люшков согласился на обмен и вскоре Кабаев был откомандирован в Сочи в связи с назначением его на должность начальника Первого отдела УНКВД по Краснодарскому краю.

С трепетом в сердце ступил Кабаев на сочинскую землю. Вожделенная мечта его сбылась, он снова в Сочи, но теперь уже не в качестве прикомандированного на особый курортный период из захолустного Армавира, а начальником могущественного отдела, на плечах которого организация охраны правительственных дач, обеспечение безопасности их обитателей. Трудная ноша, безграничное доверие, дамоклов меч над головой и беспредел в правах.

На вокзале его встретил Абакумов. Это был уже не тот задерганный, неуверенный в себе заместитель начальника горотдела, с каким он расстался в тридцать седьмом. В словах его, жестах, в посадке головы, в выпирающем брюшке чувствовалась уверенность.

— Иван Павлович ждет вас в своей резиденции, поэтому сразу поедем к нему.

Кабаев не возражал. Абакумов говорил без умолку, рассказывал о многотрудных Делах, о результатах массовой операции по выявлению контрреволюционных националистических организаций, начавшейся в декабре, и которой пока конца не видно, о своих отношениях с Малкиным, в котором теперь души не чаял и за которого, казалось, готов пойти в огонь и воду. Кабаев верил и не верил, допускал, что пока Малкин у власти, Абакумов действительно иначе относиться к нему не сможет, по крайней мере, внешне, что там в душе — не разглядеть. Как когда-то Малкин, он хвастался удачными арестами, быстрой расправой, был весь в делах и заботах. Незаметно доехали до правительственной дачи № 4 — неофициальной резиденции Малкина. Здесь, изображая светлую радость, Абакумов передал Кабаева в его дружеские объятия. Это были разные люди, а встретились — словно соединились две части целого. Они были действительно разные люди. Кабаев, в отличие от множества своих соратников, нередко размышлял над сущностью бытия, в пределах своего интеллекта пытался анализировать ситуацию, смягчать невыносимо жесткие требования Центра, был противником огульного применения к арестованным физических мер воздействия, осуждал любую фальсификацию. До сих пор ему приходилось отвечать лишь за действия небольших коллективов да за свои собственные. Теперь ему придется управлять машиной, которая сконструирована и запущена в работу без него. Она работает в строго заданном режиме, и не в его компетенции будет уменьшать или увеличивать ее обороты: ему предстоит использовать ее, ничего не меняя. Нарушит режим — сам попадет в жернова. Таково свойство машины.