Кравцов мельком взглянул на Малкина. Встретившись с его взглядом, торопливо сошел с трибуны и, пошептавшись с ним, вернулся обратно.

— Мы тут посоветовались с товарищем Малкиным и решили проинформировать вас о нижеследующем. В последнее время в Краснодаре, Сочи, Новороссийске и других городах и районах, где были разоблачены крупные троцкистско-зиновьевские группировки, созданные врагом народа Шеболдаевым, появилась демобилизующая теорийка, что, мол, все враги разоблачены и можно расслабиться. Эту теорийку изобрели враги, чтобы, притупить нашу бдительность, тем более что враги обнаруживаются в самых неожиданных местах. Недавно ко мне обратился секретарь Новороссийского горкома Саенко и рассказал, что, когда они ехали с секретарем Краснодарского горкома Шелухиным из Ростова в Краснодар, то этот Шелухин, сильно под шафе, так разговорился, что стал клеветать на ЦК нашей партии, беря под сомнение обоснованность исключения из ЦК и из партии товарища Шеболдаева… извините… врага народа Шеболдаева. При этом он сказал: «Я Шеболдаева знаю хорошо. Он труслив и ЦК боялся, как огня. Не верю, чтобы он мог выступать против его решений». Саенко не поддержал его в этом вопросе, тогда он срочно сменил пластинку и заговорил о Троцком, пропагандируя его заслуги в гражданской войне. Закончил он свои излияния клеветой на Красную Армию, заявив, что, когда Троцкого сняли с поста, вся армия жалела о нем. Разве это не явный троцкист? Посоветовались мы с товарищем Малкиным и решили снять Шелухина с поста за распространение контрреволюционной троцкистской клеветы на ЦК ВКП(б) и на Красную Армию, и думаю, что ЦК Одобрит наше решение.

Кравцов сделал паузу, дожидаясь аплодисментов, но их не последовало. Секретари горрайпарткомов сидели с открытыми ртами, и совершенно невозможно было понять, разделяют они точку зрения Оргбюро ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю или нет. Тогда он, обиженно хмурясь, сказал: «Я кончил», и под хлипкие аплодисменты покинул трибуну.

На следующий день после совещания Кравцов созвал бюро.

— Я вчера прокукарекал насчет Шелухина в надежде, что вы меня поддержите.

— Ты изложи суть вопроса, — попросил Симончик. — Ни я, ни вот Марчук с Ершовым толком не знаем, что произошло.

— Да ничего нового я Вам не скажу. Разве что детали? Но стоит ли терять время? Саенко и Шестова, которая с ними ехала, вчера были у меня и снова подтвердили его вражескую вылазку.

— А что сам Шелухин? — спросил Марчук.

— Кается.

— Тогда предлагай проект решения, — заторопился Малкин. — Насколько я понимаю, он у тебя уже давно созрел?

— Конечно, конечно, — засуетился Кравцов. — Еще вчера сварганил. — Он достал из папки разлинованный в клетку листок, небрежно вырванный из записной книжки, исписанный красными чернилами.

— Э-э, да ты пророк, — засмеялся Малкин. — Курочка еще в гнезде, а у тебя уж и бумага в клетку и чернила цвета крови.

— Х-хех, — осклабился Кравцов. — Случайно, но символично, а?

— По его статье больше червонца не дадут, так что зря брызгал красными чернилами.

— Такие оказались под рукой.

— Сейчас главное — изолировать врага, — вклинился в разговор Ершов, — что потом — раскрутка покажет. Есть сведения, что он еще в Тульском районе, когда там работал, показал себя не лучшим образом.

— Так я — зачитываю? Или будем говорить о том о сем? — насупился Кравцов.

— Читай, читай, — разрешил Малкин.

— Значит так… Слушали — здесь ясно… Постановили. Первое. За распространение контрреволюционной троцкистской клеветы на ЦК ВКП(б) и на нашу Красную Армию снять с поста первого секретаря Краснодарского горкома Шелухина И. Е. Просить ЦК ВКП(б) утвердить это решение и вывести его из состава Оргбюро ЦК по Краснодарскому краю. Поручить товарищу Кравцову написать в ЦК записку по этому вопросу. Все.

— А по Тульской? — напомнил Ершов.

— Там же еще ничего не ясно, — возразил Марчук.

— Все равно надо обозначить, — поддержал Малкин Ершова.

— Тогда формулируйте пункт, — предложил Кравцов.

— Предлагаю записать так, — оживился Ершов. — «Имея в виду, что на Шелухина поступили материалы об антипартийном поведении в бытность его секретарем Тульского райкома, вопрос о его партийности обсудить особо».

— Принимается? — спросил Кравцов.

— Принимается, — ответили хором.

— Надо записать пункт по Саенко, — предложил Малкин. — Почему сразу не доложил в крайком о случившемся?

— Верно. Надо принять, — согласился Кравцов. — Он и до сих пор ничего не сказал бы, если б я не поинтересовался поведением Шелухина в Ростове.

— Тогда так и записать, — предложил Малкин, — потребовать от первого секретаря Новороссийского горкома ВКП(б) товарища Саенко объяснение, почему он своевременно не сообщил бюро о контрреволюционной клевете Шелухина на ЦК ВКП(б) и Красную Армию. Объяснение обсудить в его присутствии на Оргбюро.

— Принимается, — за всех решил Кравцов. — Вздрючить Саенко не мешает, чтоб другим неповадно было замалчивать.

— Вообще его надо хорошо пощупать, — сказал Ершов, борясь с зевотой. — Там у него творится что-то непонятное. В шестьдесят первой школе, например, учащиеся на почве политического хулиганства разучивали Конституцию на похоронный мотив. Завуч во время ремонта приказал рабочим снять портрет товарища Сталина и отнести в кладовку, а учитель истории Завадская, совершенно безграмотный политически человек, на вопросы учащихся несла такую ахинею, что ее со спокойной совестью уже сейчас можно пропускать через «тройку».

— Это ты в отношении Троцкого? — спросил Малкин.

— Ну да!

— А что там? — насторожился Кравцов.

— Школьник задает вопрос, — оживился Малкин, — почему Троцкого в семнадцатом году приняли в партию. Она ответила: «Потому что его тогда считали революционером».

— Вообще-то он в партии не с семнадцатого, — высказал сомнение Марчук.

— Дело не в этом, — оборвал его Малкин. — Дело в том, как прозвучал ответ. А он прозвучал, по моему разумению, так: «Потому, что его тогда считали революционером»! Понятно?

Никто ничего не понял, но оспаривать мнение Малкина не стали. Тем более что Ершов, стремясь показать осведомленность, вклинился в разговор с новой информацией:

— Она же на вопрос о жизни и деятельности товарища Орджоникидзе ответила: «О мертвых нечего говорить». А объясняя учащимся двадцать одно условие Коминтерна, заявила, что в настоящее время только четыре из них представляют интерес.

— Бойкая бабенка, — возмутился Кравцов. — И что, ее до сих пор гладят по головке?

— Да нет, — ответил Ершов. — По моему настоянию, ее обсудили на пленуме. Выгнали с работы, а по партийной линии объявили выговор.

— Таких, Малкин, надо сажать!

— Сороков занимается. Возможно, что посадим. Пропустим через «тройку» и вся недолга. Но сначала надо прощупать Саенко. Может, загремит с ней за компанию.

В оставшиеся до выборов дни партийные организации края продолжали вести интенсивную психическую обработку избирателей. Особое внимание уделялось сельским жителям, поскольку основная масса взрослого населения края проживала в сельской глубинке. По указанию крайкома крайсуд и крайпрокуратура взялись активно пересматривать ранее принятые судебные решения в отношении бывших работников сельсоветов, МТС, сельского актива, отдельных колхозников, неправильно осужденных в связи с «вражеской работой» бывшего руководства. Газеты пестрели материалами о результатах проводимой работы с указанием фамилий лиц, в отношении которых уголовные дела были прекращены и которые теперь подлежали освобождению из мест лишения свободы.

В конце ноября крайком обязал осоавиахимовскую и физкультурные организации направить в хутора и станицы «ворошиловских кавалеристов» с агитационными лозунгами, плакатами и листовками. Для распространения агитматериалов были задействованы самолеты аэроклубов Краснодара, Майкопа и Тихорецка. Кружа над населенными пунктами, они сбрасывали в местах скопления людей тысячи листовок с призывами, лозунгами и обещаниями. Осоавиахим устраивал пяти — десятикилометровые переходы своих членов в противогазах с лозунгами и портретами. Для проведения массовой агитации организовывались выезды колонн велосипедистов-физкультурников.