— Генриха Самойловича?

— Да.

— Почти никак. В конце тридцать шестого он прибыл к нам в УНКВД из Москвы. По рассказам — с должности заместителя начальника одного из отделов ГУГБ. В Сочи приезжал три-четыре раза. Особый интерес проявлял к организации охраны правительственных объектов, в частности дачи товарища Сталина. Интересовался маршрутами движения по Сочи руководителей партии и правительства во время отдыха, расстановкой и качеством трассовой агентуры… вообще системой обеспечения безопасности. Никаких пояснений, уточнений не требовал, замечаний не делал, указаний не давал. В неслужебной обстановке рассказывал о нашумевших делах, в расследовании которых, якобы, принимал участие…

— Каких?

— Это дела ленинградского террористического центра, о заговоре против товарища Сталина в Кремле, о троцкистско-зиновьевском объединенном центре. Подробно рассказывал о личном участии в аресте и доставке из суздальского политизолятора во внутреннюю порычу НКВД врага народа Рютина.

— Как воспринимал его личный состав?

— По-разному, товарищ народный комиссар. Многие осуждали за покровительство Кагану, которого привез из Москвы в качестве помощника и наделил чрезвычайно широкими полномочиями по отношению к личному составу. Говорят, Каган груб, лицемерен, часто несправедлив к подчиненным, нечистоплотен. Это общая оценка. Подробностями не располагаю, так как лично с ним почти не общался. Что касается непосредственно Люшкова, то его многие сотрудники просто боялись.

— Чем он их так запугал?

— Беспощадно карал всех, кого лично заставал за избиением арестованных. Разнос устраивал, как правило, в присутствии избиваемых, что ставило сотрудников в неловкое положение. В то же время откровенно понуждал к фальсификации дел, незаконным арестам, требуя показателей борьбы с контрреволюционно настроенными элементами. Я говорю это со слов Абакумова, которого Люшков помимо моего желания направил ко мне в Сочи заместителем.

— Коротко об Абакумове.

— Знаю, что он отказывался от Сочи.

— Почему?

— Всю жизнь на армейской работе. С территориальной не знаком, а переучиваться, или, точнее, начинать все сызнова, считал поздновато.

— Справляется?

— Старается, но звезд с неба не хватает. Исполнителен. Думаю, что освоится.

— Хорошо. Свободен. Будут трудности — обращайся к моим заместителям. В особых случаях — ко мне. Еще раз поздравляю с назначением. Помни: ответственность очень высокая. Подведешь — три шкуры спущу.

Малкин поблагодарил за доверие, заверил, что оправдает его, горячо пожал протянутую наркомом холодную руку и вышел.

В приемной капитан встретил Малкина широкой улыбкой. Округлые щеки его лоснились румянцем, а голубоватые глаза лучились почтением и любовью.

— Поздравляю, товарищ майор, с высокой должностью. Успехов вам.

— Благодарю, капитан. А ведь знал, — вспомнил он пережитое, — хотя бы намекнул!

— По должности не положено, товарищ майор. Извините.

— Да ладно, я без обиды. Будешь в отпуске — приезжай в Сочи. С семьей. Буду рад принять.

— Спасибо, товарищ майор, — захлебнулся радостью капитан. — Непременно воспользуюсь вашей любезностью.

Выйдя из приемной и оказавшись в пустом коридоре, Малкин в изнеможении облокотился на стену. «Садист, — подумал он о наркоме. — Так вымотал. Как пить дать, мог довести до инфаркта». Но злости не было. Пришло удовлетворение.

Первое решение, которое он принял в новой для себя должности, показалось ему почти гениальным: немедленно организовать дружеский ужин, на который пригласить всех, с кем сводила его судьба на чекистских путях-дорогах, что давно и прочно окопались в многочисленных наркомвнуделовских кабинетах. Сегодня и завтра, и кто знает, до каких пор он будет нуждаться в их помощи и поддержке, Он должен знать, чем живет, чем дышит Лубянка каждый час, каждую минуту, чтобы не застигли врасплох события, в которых очень просто можно потерять голову. Владеть информацией — значит иметь возможность твердо держаться на ногах, уверенно продвигаться в этом зыбком и смертельно опасном болоте жизни.

Из семнадцати ответственных работников НКВД, принявших приглашение и навестивших Малкина в его скромном гостиничном убежище, через полтора-два часа остался лишь изрядно захмелевший бывший его патрон на Северном Кавказе начальник отдела охраны НКВД Дагин. Макая корочку ржаного хлеба в растекшуюся по столу лужицу «Московской», он неуверенными движениями руки подносил ее к губам и, со смаком соснув пару раз, снова опускал в лужицу, макал и обсасывал, макал и обсасывал.

— Запомни, — поучал он между тем Малкина, — если хочешь иметь успех в деле, к которому приставлен, во главе всех проблем ставь самую важную — проблему подбора кадров. Подбора не в том смысле, что кто-то вышвырнул, а ты подобрал, а в том, что из самых лучших надо выбирать для себя самых-самых. Понял? Я знаю: сейчас у тебя с ростовчанами начнется дележ. А там Дейч, понял? Яков Абрамович администратор не чета тебе. Он старый пират и обязательно тебя надует. Сплавит всю шушеру, весь хлам по принципу: «На тебе, боже, что мне не гоже». А ты его перехитри. Завтра я тебя познакомлю с толковыми ребятами. Сделаешь им заявки. Неофициально, понял? Заказывай профессионалов. Бездарей, подхалимов и прочую… не бери. Подведут, а при случае — предадут. Я эту нечисть знаю. Бери работяг, лошадок, чтоб тянули воз без битья, по интересу. Понял? Ну! вот. Я чего хочу? Успеха. Дейч мне друг, но ты все-таки дороже, — Дагин проглотил корочку и потянулся за новой, но Малкин, как бы невзначай, накрыл лужицу салфеткой. Обнаружив, что источник удовольствия перекрыт, Дагин тяжело вздохнул и полез в карман за портсигаром. — Вот кого ты хочешь, например, в Сочи? Вместо себя? А? Там моя епархия — помогу.

— Пока Абакумова, — подумав, ответил Малкин. — Исполняющим обязанности. А буду просить Кабаева.

— Ивана? Толковый мужик. А где он сейчас?

— В Хабаровске.

— В Хабаровске? — Дагин удивленно присвистнул. — А я его помню по Армавиру.

— Работал. Люшков увез. Надул меня, зараза, как мальчишку… Сейчас там начальником второго отдела, но умоляет вызволить. Может, поможем, Израиль Яковлевич?

— Поможем. Через Фриновского. Это его вопрос. Пиши рапорт или представление, как хочешь, а я буду толкать. Договорились?

— Конечно! — обрадовался Малкин. — Еще как договорились!

— Ну, тогда наливай!

Малкин разлил остатки водки, поставил бутылку под стол.

— Давай, Ваня, за тебя! — Дагин встал. — Тридцать седьмой многим сломал шею. А ты не только удержался, ты пошел ввысь, скоро меня перещеголяешь… Надежный ты был у меня, потому от сердца отрываю с кровью, понял? — Дагин опрокинул рюмку в рот, шумно глотнул и, размашисто поставив ее вверх дном, стал ожесточенно рвать зубами сочную, с золотистым загаром курицу, аппетитно посапывая и приговаривая между глотками: — А… Кабаева… я тебе… н-на тар-релочке. Понял?.. Даю слово.

Малкин хорошо знал Дагина и верил: что им обещано — будет сделано.

Последний день перед отъездом в Краснодар Малкин провел на Мацесте. Лишь к вечеру, завершив обследование особо важных объектов, вернулся в расположение. Изнуренный жарой, заставил себя зайти в дежурную часть и ознакомиться с оперативной информацией, поступившей в его отсутствие. Не найдя ничего такого, что могло бы привлечь внимание, Малкин прошел в кабинет. Этот кабинет был его слабостью. Получив в наследство от прежних руководителей просторное полупустое помещение с грязными обоями и ободранным канцелярским столом, он вскоре превратил его в уютный музей старинной мебели и дорогих безделушек, которым откровенно гордился.

— Ого! — удивлялись коллеги, приезжавшие из разных концов страны вкусить прелестей курортной жизни. — Да тебя, брат, раскулачивать пора! Слушай, — удивлялись, — как тебе удается сохранять такую красоту. Небось приходится здесь и кулаками работать?