— Из огня да в полымя, — сочувственно усмехнулся нарком.
— Чекист там, куда его посылает партия.
— Ну-ну, — Ежов с нескрываемым любопытствуем стал рассматривать Малкина. — Все верно. Продолжай.
— Работал в Пятигорске, участвовал в подавлении контрреволюционных выступлений в Чечне, Ингушетии, Осетии, Карачае, после чего был направлен в Таганрог начальником горотдела. В тридцать первом, во время ликвидации второй очереди кулаков, откомандирован в Ставрополь на должность начальника оперативного сектора. В тридцать втором вернулся в Краснодар заместителем начальника Кубанского оперсектора ОГПУ. Участвовал в ликвидации кулацкого саботажа на Кубани. За это коллегией ОГПУ награжден знаком почетного чекиста.
— Выселял?
— Да. В тридцать…
— Стоп! — нарком выбросил вперед ладонь с растопыренными пальцами. — Стоп! В сентябре тридцатого на места пошло директивное письмо товарища Сталина «О кооперации». Предписывалось завершить сплошную коллективизацию до весны тридцать второго. Какой была тогда обстановка на Кубани?
Малкин мысленно крепко обложил Ежова нецензурной бранью: «Прицепился, как банный лист, дай ему оценку, хоть сдохни. Хрен тебе!»
Давая оценку событиям, предшествовавшим восстанию верхнедонцов, Малкин, естественно, кривил душой: официальную точку зрения выдал за свою, сославшись для убедительности на мнение Ленина и СНК. Заметил это Ежов? Не мог не заметить, поскольку, как видно, сам неплохо осведомлен об истинных причинах выступления казаков Верхне-Донского округа против советской власти. Теперь его интересует обстановка на Кубани. Какая она была тогда? Сложная, как везде: против коллективизации был трудовой казак. Против!
Молчание, видимо, затянулось, и нарком не выдержал, поторопил, ухмыляясь:
— Ну, что же ты, Малкин, давай!
— Сложная, как везде, товарищ народный комиссар. Было яростное сопротивление кулачества, с которым зачастую шли середняки, а нередко и беднота, обманутая, конечно. Были контрреволюционные выступления и стремление правых реставраторов объединить их в один мощный кулак. Но мы успешно их подавляли. Я говорил, что в тридцать первом был направлен в Ставрополь для ликвидации второй очереди кулачества, и только в начале тридцать второго прибыл в Краснодар. Борьбу с контрреволюцией и саботажем на Кубани вели тогда специальные оперативные группы, которые возглавляли сотрудники секретно-политического отдела полномочного представительства ОГПУ по Северному Кавказу.
— Какие задачи на них возлагались?
— Они проводили свою работу строго по директивам и указаниям Центральной оперативной группы и ни в какой мере не подчинялись Кубанскому оперативному сектору ОГПУ. Задачи они решали животрепещущие: это, во-первых, ликвидация всех существовавших и вновь возникавших контрреволюционных, офицерских, бандитских, белогвардейских, кулацких организаций и группировок; во-вторых, арест всех бывших офицеров Белой гвардии, недобитых чинов полиции и жандармерии, всех лиц, служивших в контрразведке и ОСВАГе при белых, бывших карателей, бывших станичных атаманов и их помощников, бывших бело-зеленых, а также репатриантов-врангелевцев, вернувшихся из-за границы; в-третьих, арест бежавших из мест ссылки и высылки кулаков и членов их семей, кулаков, белогвардейцев, бандитов и прочих, бежавших от репрессий из других станиц и районов; в-четвертых, арест всех лиц, скупавших и продававших баббит и запчасти к тракторам и автомашинам, всех, кто злостно укрывал хлеб от государства; далее — изъятие у населения нелегально хранившегося со времен гражданской войны огнестрельного оружия и, наконец, инструктаж групп, разыскивающих в земле хлеб, спрятанный населением от советской власти.
— Злоупотребления, конечно, были?
— Да. Были. И перегибы, и мародерство. Особенно среди местных активистов. Обо всех выявленных фактах мы немедленно сообщали руководству краевого ОГПУ и крайкома партии:
— Принимались меры?
— Нас об этом не информировали.
— Ясно. Значит, у вас — как везде? — Ежов, прищурив левый глаз, глянул в глаза Малкину.
— Если судить по приказам Наркомвнудела, в которых обычно давалась оперативная обстановка, и по материалам печати, то — да.
По тону, каким был задан вопрос, Малкин понял, что Ежов разгадал его игру. Разгадал, принял, как должное, а значит, требовать подробного рассказа не будет. В самом деле, зачем ворошить прошлое? Сам сказал: это уже история. Впрочем, для кого как. Для него — Малкина — это еще и опыт, огромный, ничем не заменимый опыт борьбы за существование, и память, которую ничем не затмить…
— Ну-ну, — поторопил нарком, — продолжай.
— В тридцать третьем, в связи с реконструкцией Сочи — курорта, я был направлен туда начальником горотдела НКВД, где работаю и по сей день. За активное разоблачение врагов партии и народа награжден орденом Красной Звезды… Пожалуй, все, товарищ народный комиссар, — Малкин замолчал и устремил вопрошающий взгляд на наркома.
— Да-а, Малкин. Походил ты по Северному Кавказу. Крови, наверное, немало пролил? — то ли с укором, то ли с сожалением произнес нарком.
— Удивительно, но за все это время я ни разу не был ранен, товарищ народный комиссар…
— Не о твоей крови речь, — произнес нарком, тяжело роняя слова. От его добродушия ничего не осталось. Лицо посуровело, в глазах появился стальной блеск.
У Малкина противно заныло под ложечкой. Огромный портрет Сталина в тяжелой раме из красного дерева, висевший на стене за спиной Ежова, качнулся и потерял очертания.
— В твоем рассказе устарела одна деталь, — продолжил нарком, сурово глядя в глаза Малкину, — с сегодняшнего дня ты не начальник Сочинского отдела НКВД, — он резко встал и потянулся к папке.
Малкин с трудом оторвал от стула мгновенно отяжелевшее тело. «Неужели влип? — панически пронзило мозг. — Неужели арест?»
Пока нарком, раскрыв папку, перекладывал хранившиеся в ней документы, Малкин стоял вытянувшись и пожирал глазами маленького человечка в серой косоворотке. «Почему он не в форме? Почему он не в форме? — забилось в голове. — Почему он не в форме, черт бы его побрал?»
Промчались секунды, показавшиеся Малкину вечностью. Ежов нашел нужный документ, поднял голову и Малкин увидел его лицо, расплывшееся в добродушной улыбке. Глаза хохотали, излучая тепло. Суровости как не бывало. То ли солнце вышло из-за облаков и хлынуло в окна ослепительным светом, то ли спала с глаз пелена страха, но в кабинете вдруг стало светло и уютно, и Малкин тоже улыбнулся.
— Сегодня, Малкин, я подписал приказ о назначении тебя начальником УНКВД по Краснодарскому краю. Не подведешь?
Малкин не успел ответить. На столе резко с короткими перерывами зазвонил телефон. «Прямой, — отметил Малкин. — Интересно, с кем?» Нарком стремительно схватил трубку и плотно прижал к уху.
— Ежов у аппарата, товарищ Сталин! Да, товарищ Сталин… Хорошо, товарищ Сталин… Я понял, товарищ Сталин… Сегодня же доставлю… Лично… Понял, товарищ Сталин…
Плотно сжав губы, Ежов несколько мгновений постоял в раздумье, затем осторожно, словно боясь повредить, положил трубку на место. Будто вихрь налетел, закружил, завертел и… растаял, растворился в мягкой тишине кабинета. В движениях, во взгляде, в складках губ наркома появилась озабоченность.
«А вот это тебе возмездие», — вспомнил Малкин свой недавний испуг и мстительное чувство сладостно защекотало душу. Нарком опустился в кресло, размашисто черкнул в раскрытой записной книжке, лежавшей на краю стола, и движением руки пригласил Малкина сесть.
— ЦК принял решение о создании Оргбюро ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю. Ты в составе Оргбюро по должности. Секретарем назначен некий Кравцов. В состав Оргбюро включен также первый секретарь Краснодарского горкома партии Шелухин. Внимательно присмотрись к этим людям. Мне они доверия не внушают. Кое-какая информация на обоих у меня имеется. Знакомить тебя с нею не буду, чтобы не довлела над сознанием: здесь надо соблюсти объективность. Будет что-то интересное — немедленно докладывай лично мне, — Ежов мельком взглянул на часы. «Торопится», — отметил Малкин. — И последний вопрос: как ты знаешь Люшкова?
