— Изобьют.

— Разработку осуществлял Бироста — с него и спрос.

— С Биросты спросят за липу, а с нас — за бесконтрольность, попустительство и прочее. Вы в деталях разобрались, что произошло?

— Я поручил оперуполномоченному Кладко тщательно разобраться в этой авантюре. Лучше, если он доложит сам.

— Хорошо. Пригласи его. Он из второго отдела?

— Из второго.

— Приглашай.

Кладко оказался на месте и вскоре явился, запыхавшийся и встревоженный.

— Присаживайся, Николай Иванович. Тебе сколько лет?

— Двадцать семь, — Кладко непонимающе взглянул на Андреева.

— А выглядишь мальчишечкой. Из местных?

— Усть-лабинский.

— В белых армиях, конечно, не служил?

— Не-ет, — расплылся в улыбке Кладко. — Если б семилетних брали — служил бы у красных.

— Ясно, — улыбнулся Шулишов. — В органах, конечно, недавно?

— С тридцать восьмого.

— Новое поколение чекистов… Это хорошо. Ну, ладно. Что ты там раскопал в «Осином гнезде»?

— Липу, товарищ капитан.

— Так уж и липу? А может, ошибся?

— Никак нет, — товарищ капитан. Липа высшей пробы.

— Ну, тогда рассказывай.

— С самого начала?

— Давай.

— После ареста Мухина — бывшего начальника первого отделения, я узнал от Мещерякова, исполнявшего обязанности, что существует агентурная разработка на группу троцкистов под названием «Осиное гнездо». Поскольку я тогда не был связан с агентами, которые вели разработку, и с самой разработкой тоже, то и сути ее не знал. После того, как начальником отделения назначили Андреева, он дал команду Мещерякову передать мне разработку и всю агентуру, которая ее вела, так как я имел объект по разработке троцкистов и правых.

— Разумно, — подбодрил Шулишов.

— Когда я принял разработку к своему производству и ознакомился со всеми материалами, мне показалось, что в ней что-то неправильно. Получалось так, что агенты «Сибиряк», «Стрела», «Тузов» и «Алтайский» разрабатывали друг друга. Я поделился сомнениями с товарищем Андреевым, он со мной согласился, а когда вдвоем проверили разработку, то убедились, что она фиктивная.

— Откуда же возникли фигуранты, чьи фамилии мы указали в спецсводке, отправленной в Москву?

— Они прошли по первым донесениям, но впоследствии выпали из поля зрения агентов. Дальше речь шла лишь об одной «террористической пятерке», состоявшей, как выяснилось, из четырех агентов и одного фигуранта — Балабанова Ивана, которого они усиленно провоцировали на создание своей «пятерки».

— Получается так, что в соответствии с установкой Биросты агенты должны были искусственно создать террористическую организацию, помочь ей стать на ноги, а затем сдать органам НКВД?

— Да. Что интересно — за эту липу агентам в порядке вознаграждения было выплачено около пяти тысяч рублей.

— Плакали народные денежки, — согласился Шулишов. — Ну что ж, в такой ситуации нам остается одно: информировать Москву о своем провале. И это накануне празднования двадцать второй годовщины Октябрьской революции! Позор!

Сокамерниц оказалось две. Обе спали безмятежно, свернувшись калачиком и по-детски подложив «ручки под щечки». Рукавцова осторожно прошла к койке, на которую ей указал надзиратель, легла по-мужски на спину, подложив руки под голову, и замерла, боясь потревожить спящих. Сон не шел, но она не страдала от этого. Мысли были заняты увиденным и услышанным за последние сутки. Как изменился Кабаев! Потух огонь в глазах и оттого он казался не зрячим и равнодушным ко всему, что его окружало. Похудел, как похудел! Скелет в мундире, да и только. И седина… Столько седины — а ему, верно, еще и сорока нет. Скрюченный стал — старик стариком. Бьют, наверное, плохо кормят. Иначе откуда это все… Зачем он сочинил эту ложь об Аллилуеве? Всем известно, что человек был больной. Елфимов рассказывал, что врачи отказали ему в Мацесте, так он настоял, потребовал. И вдруг — отравление. Неясно, неясно и ничего не понятно. И зачем он меня втянул в это дело? Играйте в свои мужские игры, но при чем здесь я — слабая женщина? Господи, что за кутерьма в этом зловонном мире!

— О-о! Да у нас никак новенькая, — проснулась одна из сокамерниц. Или обе? Да. Вторая тоже сидит, свесив ноги. — Ну-ка, ну-ка! Покажись! Красавица! Знакомься: это — Раиса, я — Ефросинья.

— Тезка, значит, — улыбнулась Рукавцова. — Я тоже Ефросинья. А уже, значит, утро?

— Не совсем, но уже, знать, забрезжило. За что ж тебя такую…

— Не знаю. Говорят о каком-то отравлении. Ошибка, наверное.

— Ты, подруга, об ошибке молчи. Разве не знаешь, что НКВД не ошибается? Взяли — значит, вина доказана. Колись до задницы, получай свое и катись… куда скажут.

— Он говорит «арестовали», а не «взяли», — засмеялась Рукавцова. — Так с вами тоже Рюмин поработал?

— Рю-умин, козел, — отозвалась Раиса. — Встретился б он мне на воле!

— А на вас тоже терракты вешают?

— А они другого не признают. Терракты, шпионаж, диверсии — лексикон людоедки Эллочки.

— Лексикон бедненький, зато власть беспредельная. Что хочу — то и ворочу, — возразила Ефросинья.

— И на старуху бывает проруха. Ими сейчас забито Лефортово.

— Да-да, — согласилась Рукавцова. — Я ведь тоже иду по делу одного из них, хотя этот — мужик достойный. Видели б вы, каким он стал! Поиздевались, наверное, вволю.

— Да, сюда лучше не попадать.

До «подъема» сокамерницы успели рассказать Рукавцовой о своих мытарствах, посетовали на то, что долго хорохорились, не желая брать на себя несуществующую вину, и лишь настрадавшись от побоев, после которых и жить не хотелось, и умереть было невозможно, взялись за ум и дали следствию нужные ему показания. Сейчас их оставили в покое, они рассчитывают на снисхождение суда и уверены, что им удастся еще и допеть, и долюбить.

Непринужденная беседа с «подругами», оказала на Рукавцову сильное воздействие. Она подумала о том, что, пожалуй, в самом деле не стоит сопротивляться, лучше подтвердить показания Кабаева, тем более, что основную вину он берет на себя, и избавиться таким образом от мук, которые достались на долю Раисы и Ефросиньи.

Через сутки, вызванная на допрос, она подтвердила, что действительно по поручению Кабаева положила в пищу Аллилуева какой-то порошок.

— Что это был за порошок? — спросил Рюмин, довольный поведением Рукавцовой.

— Я не знаю. Мне его дал Рюмин… прошу прощения — Кабаев. Сказал всыпать и я всыпала. С какой целью — тоже не знаю.

— Где он дал вам этот порошок?

— В парке, недалеко от кухни, где я резала розы.

— Это на территории дачи «Бочаров Ручей»?

— Да.

— В какое время это было?

— В первой половине дня.

— Что представлял собой этот порошок? Он был в упаковке?

— Он был завернут, как обычные порошки — в белую бумагу.

— Каким образом вы его использовали? Всыпали в пищу?

— Нет. Аллилуев отказался обедать.

— Тогда… как же?

— Аллилуев попросил воды. На столе в большой столовой всегда стоял кувшин с кипяченой водой. Я наполнила стакан и всыпала в него порошок. От волнения перепутала, с какой стороны надо подавать стакан, и поставила с левой, хотя, положено с правой.

— Между кем и кем?

— Между Лемешко и Аллилуевым.

— Кто такой Лемешко?

— Сотрудник НКВД, который состоял при Блюхере.

— Кто из них выпил воду?

— Просил Аллилуев, я подала ему. Позже увидела, что стакан уже пуст.

— Лемешко не мог выпить?

— Я поставила ближе к Аллилуеву.

— А вас не пугало, что порошок мог иметь неприятный вкус и что Аллилуев, попробовав воду, мог отказаться от нее, заподозрив неладное?

— Я не думала об этом.

Рюмин хитро плел сети. Мелкие детали, которые, на первый взгляд, не могли иметь для дела решающего значения, нужны ему были не столько для воссоздания полной картины преступления, сколько для создания впечатления доброжелательности, присутствовавшей на допросе.