— А бунт твоих Никишина, Древлянского, Берестова, Кондратенко? Это норма? Ладно — Никишин: за ним преступная связь с объектами разработок, прямое предательство, а Древлянский и Берестов? Выступили против руководства отдела! Не согласны, видите ли, с массовыми операциями! Как поступать с ними? Завтра придут к руководству НКВД новые люди, осудят массовые операции — и пиши пропало. А Кондратенко, отказавшийся принимать участие в тех же массовых операциях? Ты, Абакумов, ни хрена не знаешь. Сидишь тут на солнышке, водку пьешь да задницу греешь и не знаешь, что в Новороссийске бывший сочинец Одерихин забросал рапортами УНКВД и наркома. Не согласен, видите ли, с методами ведения следствия. Самое обидное, что он прав, а изменить ничего нельзя. Возник конфликт между УНКВД и руководством Краснодарского горкома, слава богу, уже бывшим. Пошли стенка на стенку. Тоже обвиняют нас в незаконных арестах, и тоже сигнализируют в ЦК. Хорошо хоть у крайкома имеем поддержку.

— Трудное время, — посочувствовал Кабаев.

— Трудное — не то слово! — отозвался Малкин. — В Москве арестован наш бывший коллега Жемчужников…

— Жемчужников? — подхватился Кабаев. — Тот самый…

— Тот самый, — усмехнулся Малкин. — Бывший начальник СПО Кубанского оперсектора ОГПУ, с которым мы с тобой водку пили в двадцатых под руководством Папашенко. Говорят, дал уже показания на Папашенко и Фриновского.

— Елки зел… Так он же и нас потянет за собой!

— До нас пока дело не дошло, но мне сообщили, что в Орджоникидзевском крае уже есть показания на меня и на Сербинова. К счастью, их пока во внимание не берут, но… чем черт не шутит, когда бог спит, — Малкин помолчал, почесал затылок. — Такие дела, ребятки. Работайте дружно хоть вы, избегайте конфликтов, чтобы хоть за вас быть спокойным.

— Что нам делить? — улыбнулся Абакумов, дружелюбно взглянув на Кабаева. — У нас все общее.

— И бабы тоже? — засмеялся Малкин.

— А кто их знает, — поддержал шутку начальника Абакумов, — может, и бегают от меня к нему, от него ко мне.

— Не перестреляйтесь только. Появится яблоко раздора — сразу выбрасывайте на помойку.

— Да ладно вам, — залился краской Кабаев, — какие там бабы! На свою сил не хватает, скоро уйдет к дяде.

— А вот этого допускать нельзя, — серьезно возразил Малкин, — ты должен быть чистым и надежным. Иначе — хана.

Помолчали. Абакумов наполнил стопки. Выпили. Малкин выбрал кусок медвежатины и стал нарезать аккуратные ромбики.

— В крайкоме я просмотрел сочинскую статистику. У вас чрезвычайно много недружественных националов: греков, немцев, поляков, латышей.

— До сих пор мы их брали только при наличии оснований.

— Основания нужно выискивать, а не ждать, когда кто-то поднесет их на тарелочке. У этой срани круговая порука и крепкие связи. Достаточно взять одного, чтобы раскрутить всех. На днях я направлю вам указание о проведении дополнительной операции по этой категории. Оставляйте стариков да малолеток. Остальных на Север. Хватит им в Сочи жир нагуливать.

— Местные руководители стонут, — мягко возразил Абакумов. — Большой дефицит кадров, особенно в санаториях, домах отдыха, на транспорте. Некому обслуживать курортников.

— Пусть приглашают из Центральной России. Умные руководители давно так поступают.

— А где их размещать? Нужно жилье.

— Это проблема хозяйственников. В Сочи должен проживать самый надежный контингент, иначе мы не сможем обеспечить надежную охрану руководителей партии и правительства. В общем, директиву я пришлю, а вы, не дожидаясь ее, начинайте действовать. Ты мне покажи свое хозяйство, — неожиданно обратился Малкин к Кабаеву. — Хочу взглянуть на расстановку трассовой агентуры. Ты укомплектовался?

— Не совсем. Вы же знаете, это сложный вопрос. Так вы хотите взглянуть прямо сейчас?

— Да. Пойдем.

Абакумов, поняв, что Малкин пожелал переговорить с Кабаевым наедине, под благовидным предлогом остался на даче.

— Ну, как он тебе? — спросил Малкин, когда они вдвоем пешком направились к горотделу.

— Осторожничает. Потом срывается и начинает ломать дрова.

— Странный мужик. Хотя чувствуется, что за это время вырос. Может, тебе направить кого понапористей? Не стесняйся, говори. За Сочи я беспокоюсь не меньше твоего.

— Если есть такая возможность.

— Шашкина, например.

— Я его плохо знаю.

— Да ты ж в Армавире работал с ним.

— Я с ним мало общался. Знаю, что его там недолюбливали за грубость.

— Да. Он грубоват. Так ведь я тоже не находка. Он компанейский мужик, для Сочи в самый раз. Не любит заглядывать наперед, поэтому прет, как бугай. С националами управится в два счета.

— Смотри сам. Я тебе доверяю. Тем более говоришь, что за Сочи болеешь не менее моего.

— Так и решим. Шашкина пришлю к тебе. На его место возьму Сорокова из Новороссийска. Абакумова отправлю в Новороссийск. Лады?

— Договорились. Только чем объяснишь?

— Служебной необходимостью. Когда меня швыряли по Северному Кавказу — никто не объяснял мотивы, надо и все. В интересах службы. Мы люди военные.

Вечером Малкину позвонил Сербинов. Голос его был встревожен, срывался на визг.

— Провокация, Иван Павлович! Новая обструкция! Воронов отказывается помещать мой портрет на плакате кандидатов в депутаты и предлагает исключить меня из списков.

— Час от часу не легче. Откуда такие сведения?

— Ершов позвонил.

— Мотивы объяснил?

— Мой провал на городской партконференции.

— Ты с ним говорил?

— С Вороновым? Нет.

— Ну и не надо. Приеду — разберусь. В конце концов это, вероятно, его личное мнение как завотделом печати крайкома. Мнение! Так что не суетись, не отчаивайся и, главное, успокойся. Как обстановка? По Жлобе не определились?

— Определились. На десятое июня назначено заседание выездной сессии Верховного Суда СССР. Слушать будут у нас. В актовом зале.

— Все-таки не решились взять к себе?

— Это их дело. Наше дело обеспечить охрану. План мероприятий я уже набросал.

— Молодец. Я вернусь завтра во второй половине дня. Передай Ершову, пусть дождется. Он звонил в Адыгею?

— Звонил. Договорились, что на краевой партконференции я буду представлять Адыгейский обком с правом решающего голоса.

— Вот и чудненько. Считай, что мы здорово утерли нос краснодарским большевикам.

— Это внешняя сторона. А на душе муторно. Хоть и не прямо, но они обвинили меня в шпионаже в пользу Польши.

— Дуракам закон не писан. Успокойся и жди моего приезда.

«Практика» Одерихина завершилась так же неожиданно, как и началась. Утром он явился в Управление «служить службу», но до рабочего места дойти не успел. В коридоре его догнал дежурный по Управлению и передал просьбу Безрукова немедленно зайти к нему.

— Ну что, брат Одерихин, — Безруков панибратски хлопнул подчиненного по плечу, — пора возвращаться домой, а? Время горячее, работы в Новороссийске ожидается много. Поедешь?

— Конечно! Можно прямо сейчас?

— Обрадовался, — усмехнулся Безруков. — А я-то думал, захочешь остаться у нас. Коли так — разрешаю прямо сейчас. Оформи командировочные да не забудь собрать вещички, а то без чемодана уедешь.

— Какой чемодан! Все мое при мне.

— Ну так хоть по магазинам прошвырнись, купи гостинцев. Наверняка есть кому? Или ты жену держишь в строгости? Впрочем, это твое дело. Оформляй документы, и свободен. Скажи Сорокову, чтобы передал мне списки националов вот по этой форме, — Безруков протянул Одерихину незаполненный бланк. — Включать всех, от мала до велика.

— Для «мала» он не подходит, — заметил Одерихин, бегло взглянув на бланк. — Графа «компрометирующие материалы» совсем не по адресу.

— Бланк, Одерихин, не рассчитан на дураков. Умный поймет, когда нужно заполнять, когда ставить прочерк. Списки делайте в двух экземплярах: первый — мне, второй — себе.

— Отправлять почтой?

— Лучше нарочным.