— Случилось серьезное?

Малкин не ответил, позвонил Ершову:

— Заходи, есть новости.

Ершов не заставил себя ждать, явился сразу.

— Ты где пропадал весь день?

— И ночь тоже.

— Что-то стряслось?

— Срочный выезд в Сочи. Присаживайся. Выпьем за упокой души.

— Чьей души? О чем ты?

— Потом, потом. Садись.

Жены арестованных секретарей горкома, райкомов Краснодара и других властных структур, к их удивлению и радости, содержались в одной камере. Они еще крепче сдружились, общая беда сплотила их и эта сплоченность, или «спайка», как они любили выражаться, помогала им отстаивать свои права, права арестованных, невероятно суженные приказами и инструкциями НКВД и постоянно ущемляемые администрацией тюрьмы. С наступлением холодов им удалось добиться остекления оконного проема. По их требованию им выдали одеяла и матрацы по комплекту на двоих, и хоть были они грязны и кишели вшами — жить стало легче. Одержали они и еще одну важную победу: по их требованию из корпуса убрали надзирательницу, женщину коварную и жестокую. «Овчарка», так прозвали ее обитательницы камеры, повадилась бить их во время прогулок по шеям, «давать макароны», а во время вечерних поверок устраивать спектакли для мужчин-надзирателей, заставляя женщин в их присутствии раздеваться донага.

— Ты что, чумная? — не выдержала издевательств Михайлова. — Освободимся с мужем, а мы обязательно освободимся, пойдешь ты, подлая, в психдом. Там и сгниешь…

— Ты освободишься, когда рак свистнет, а до тех пор будешь делать то, что я велю. Раздевайся, вражина проклятая! — надзирательница смачно выругалась и ударила Михайлову по лицу. — Ну!

— Оставь ее, — Литвинова решительно прикрыла собой подругу. — Ну-ка, ты! — обратилась она к одному из надзирателей. — Быстро за начальником тюрьмы! Быстро, или мы разорвем вас в клочья!

Надзиратели оторопели. Подобное в их практике случалось нечасто, и они растерялись.

— Ты долго будешь здесь торчать? Выполняй, что приказано!

Надзиратель повиновался. Начальник тюрьмы явился незамедлительно. Выслушав арестованных, он приказал Михайлову и Литвинову поместить на сутки в карцер.

Это не беда, решили подруги. Карцер мало чем отличался от обычных камерных условий, и когда «провинившиеся» вернулись в камеру, а «овчарка» не появилась в корпусе ни назавтра, ни через неделю, ликованию женщин не было границ. Жизнь неуемна. Даже в нечеловеческих условиях содержания люди находят повод для радости. Но от злой реальности никуда не уйдешь. Неизвестность, тоска по детям, беспокойство за их будущее подтачивали здоровье женщин и они часто и жестоко болели.

Чекизм проявлял свою изуверскую сущность в любой ситуации. Он походя изобретал все новые и новые способы уничтожения людей, оказавшихся в его власти. Наделенный огромными правами, он, ненасытный, злоупотребляя, расширял свои полномочия до беспредела.

В один из промозглых осенних дней Осипову и Литвинову вызвали в Управление на допрос. Конвою было поручено доставить их к одиннадцати часам. Однако «воронок», сделавший уже несколько рейсов, в назначенный час к спецкорпусу не подали. Выяснилось, что не выдержал он нагрузки, замер на полпути к городской тюрьме и, кажется, надолго. Опасаясь взбучки за срыв следственных мероприятий «путем недоставления арестованных в установленный срок», начальник конвоя остановил пустую полуторку, следовавшую в Горячий Ключ за дровами, и задействовал для перевозки арестованных. Когда арестанты были усажены на днище кузова и несколько раз пересчитаны, один из конвоиров неожиданно взбунтовался:

— Это шо? Специально хотять нам заделать козу? Они ж, гады; разбегутся. Сигануть из кузова и шукай тоди витра в поли. А нас пид арест? Ни. Так не пойдеть!

— А как пойдеть? — передразнил его начальник конвоя.

— А от так, щоб были связаны.

— Надо спешить. Уже и так опоздали.

— А раз уже опоздали, то и спешить не надо. А делать как положено. Положено в закрытий машине. — давайте закрытую. А то по пути увидит подельника, та подаст секретный знак, от тогда и попляшем.

— Твоими устами глаголет истина, — засмеялся начальник конвоя. — Хоть ты и дурак, но молодец. Какой же выход?

Сбились в кружок, посоветовались. Приняли предложение «бунтаря».

Чтобы арестанты не увидели «подельников» и не передали «секретных знаков», на головы им надели наволочки, а чтобы не «сиганули» из кузова — связали руки и ноги. Так и везли по городу, гордые выдумкой.

На этом злоключения узников не закончились. В Управлении их ожидали новые неприятности. Сотрудника УНКВД, вызвавшего Осипову и Литвинову на допрос, на месте не оказалось. Свободных камер для их содержания во внутренней тюрьме не было. Снова сработала чекистская смекалка: их положили в коридоре тюремного корпуса на цементный пол лицом вниз и в таком положении продержали около трех часов до прихода следователя. На их негодование по поводу издевательства следователь равнодушно развел руками:

— Надо вовремя являться по вызову.

— Но от нас это не зависит!

— От меня тоже. И давайте разговор на эту тему прекратим.

— Нет, не прекратим, — возмутилась Осипова равнодушием следователя. — Мы обжалуем действия НКВД прокурору края!

— Это ваше право. Только, милые вы мои девочки, неужели вы до сих пор не поняли, что кроме меня, вашего следователя, вас нигде и никто не поймет и не услышит? Вы не на воле. А в тюрьме свои законы.

Бироста возник перед Сербиновым неожиданно. Взъерошенный, с красными пятнами на лице, он подошел и молча положил перед ним рапорт. Сербинов ребром ладони отодвинул от себя исписанный листок и строго посмотрел на Биросту:

— Короче.

— Никакого сладу с Галановым. Прошу разрешения на применение физмер.

— А без разрешения не можешь?

— Галанов человек принципиальный. С ним надо по закону.

Сербинов звонко рассмеялся:

— Ну, ты даешь, земляк! Арестовали незаконно — нормально. Содержим в адских условиях — нормально. Дать по роже без санкции начальника, чтобы был посговорчивей — незаконно. Ну, не бей! Дай вопросник, бумагу, ручку, усади за стол напротив и пусть пишет.

— Он будет все отрицать.

— Пусть отрицает. Что, на его признании свет клином сошелся?

— Я так не могу. У меня все должны быть сознавшимися.

— Капризный ты стал, «мировой следователь»! Ладно! Рапорт оставь, я посоветуюсь с Малкиным. Это его группа, пусть принимает решение. Кстати, я его сегодня весь день не видел. Он у себя?

— Машина во дворе, его нет. Может, приболел?

— Знаем мы его болезни. Наверняка Ершова лечит. Дождись меня, я схожу к нему домой.

Дверь открыла жена Малкина.

— Проходите, Миша, они в столовой.

— Пьют?

— То ли пьют, то ли похмеляются.

— Похмеляются утром, — улыбнулся Сербинов, — вечером пьют.

— По-моему, им все равно. Проходите, пожалуйста. Ваня! К нам Михаил Григорьевич.

— Давай его сюда! — голос Ершова.

Малкин с Ершовым были на взводе и, судя по обилию на столе, не собирались «закругляться».

— Присаживайся, Михаил, — потянул Ершов Сербинова к себе, — выпей с нами.

— Давай, давай, не скромничай, — подбодрил Малкин своего заместителя, — начальство приглашает — грех не уважить.

— Я, собственно, на минутку…

— Садись, садись! Выпьем за упокой легендарного Блюхера и его супружницы — несравненной Глафиры Лукиничны!

— Вы хотели сказать — за здоровье?

— Нет, Сербинов, я пока в своем уме. Именно за упокой. Сегодня их взяли. Обоих. Так что наши страхи оказались зряшными.

— Так вы были в Сочи?

— Молодец! Ай да молодец! Вот, Ершов, как надо работать! Я в отъезде, а моему заму и в нос не стукнуло, что меня нет. О чем это говорит? Это говорит о том, что он все вопросы решает самостоятельно, а меня целиком и полностью игнорирует.

— Так это тебе повезло, Иван, — подмигнул Ершов Сербинову. — Значит, человек на своем месте.