— Брать их надо было всех до горпартконференции. После того, как они там красиво нарисовались, трудно будет убедить партмассы в обоснованности ареста.

— Что ж теперь об этом говорить? Ты знаешь — я настаивал. Малкин не согласился, а теперь, как получится. В общем так: на первом этапе физмеры разрешаю лишь в отношении Фетисенко и Матюты. Не перестарайся как с Осиповым, а то наших живодеров только допусти… Перекроют показания Гужного и Алексеева — возьмем за жабры Осипова, Галанова и Ильина.

— И Литвинова…

— Да. Его особенно. Как главного идеолога. Уж кто-то, а он на Осипова влиял колоссально. А этих… Макеева со Щербаковым… По десять суток ареста. Оформи, но пусть работают.

— Понял… Михаил Григорьевич! — окликнул Безруков Сербинова, когда тот, уходя, взялся уже за ручку двери, — я вот думаю… А не пристегнуть ли к делу Осипова Воронова? Связь просматривается явно: Осипов со своими устраивает обструкцию вам и крайкому на конференции — помните как все навалились на Ершова, а Воронов гнет ту же линию в крайкоме, пытаясь изъять вас из списков кандидатов в депутаты.

Сербинов, упершись глазами в пол, постоял в раздумье, затем, отрицательно качнув головой, произнес:

— Мысль, конечно, дельная, но… Если б дело Осипова было на мази. А оно ведь сырое. Для работника такого масштаба как Воронов оно пока не годится. С ним надо спешить, а Осипов… черт его знает, чем это все обернется.

— Не оставлять же вылазку Воронова без последствий, тем более, что Малкин с Ершовым настроены на его изъятие.

— Изъять не проблема. Чем обосновать?

— А если поднять дело по «Лабзолоту»? Воронов тогда курировал район, был в курсе всех дел. С него, собственно, все и началось. Взять показания у Рожинова, а он их с удовольствием даст, потому, как именно Воронову обязан своей несвободой…

— Я не помню, что ему вменялось.

— Рожинову? Вредительство. Рожинов выступил на партийной конференции «Азчерзолота» с идеей прекратить на Кавказе дорогостоящую и бесперспективную добычу золота. Воронов, представительствовавший на конференции, сразу не врубился, не дал отпора, допустил дебаты по этому поводу и лишь потом усмотрел в этой идее попытку укрыть от разработок золотые запасы Азово-Черноморья.

— Ты считаешь, что наших запасов достаточно для организации промышленной добычи?

— А кто знает его запасы? После ареста Рожинова добыча не только не возросла, но по некоторым показателям даже снизилась. Может его и в самом деле крупицы, и овчинка выделки не стоит, но дело ж не в этом. Найдем Рожинова, если он еще не загнулся, и возьмем у него любые показания, какие потребуются, чтобы упечь Воронова.

Сербинов довольный улыбался.

— А ты, вообще-то, молодец. Зря тебя Малкин недооценивает. Ну что ж! Назвался груздем… Сегодня же и езжай. Лично на перекладных, как угодно, но как можно быстрей.

К вечеру нестерпимо разболелась голова, и Воронов решил уйти домой пораньше, чтобы как следует отоспаться. Позвонил Ершову:

— Владимир Александрович! Я неважно чувствую себя. Если нет чего срочного — пойду отлежусь. Завтра много работы.

— Не забыл, что завтра бюро?

— Бюро? Впервые слышу.

— Газов решил послушать средства массовой информации, так что будь готов.

— Ясно. Где и когда?

— В десять у Газова.

— Хорошо.

— Не задерживайся. Если что — звони.

— Я понял, понял. Завтра в десять у Газова.

Лежа в постели, Воронов долго не мог заснуть. Томила неясная тревога, мучили неприятные ощущения в теле, раздражали доносившиеся отовсюду шорохи. Периодически он впадал в забытье, а выбившись из сил, засыпал, но сон был настолько беспокойным, а сновидения так неприятны, что он не выдерживал и просыпался и снова переворачивался с боку на бок, томясь от бессонницы, прислушиваясь к окружавшим его звукам. А утром он встал с постели вконец разбитым и растерянным, но, верный долгу, поплелся в крайком. Зная пристрастие Газова к цифири, подобрал несколько аналитических таблиц, характеризующих работу печати, и мысленно набросав план возможного доклада о состоянии дел, пошел к Газову.

В приемной никого не было, и Воронов испугался, не опоздал ли. Взглянул на часы, было без двух минут десять, и он решительно открыл дверь и шагнул в кабинет первого секретаря крайкома. К удивлению и здесь никого из приглашенных не оказалось, а за столом сидели только члены бюро, которые при его появлении молча и с любопытством уставились на него.

— Ну вот, кажется, теперь все в сборе, — сказал Газов и впился глазами в Воронова. Выдержав короткую паузу, жестко произнес: — Краевое управление НКВД располагает достоверной информацией об участии завотделом печати крайкома Воронова в активной подпольной антисоветской работе, направленной на подрыв экономической мощи страны. НКВД установлена его преступная связь с осужденным Рожиновым, пытавшимся в свое время свернуть поисковые работы в системе «Лабзолото» и скрыть таким образом от народа золотые запасы Азово-Черноморья. Задокументирована также его вражеская деятельность по прежним местам работы. Подробная справка УНКВД на этот счет имеется.

Воронов слушал Газова с уверенностью, что это не явь, что продолжается ночной полубред и достаточно ему сейчас проснуться, открыть глаза и муки кончатся. Но нет: он явственно видел перед собой новоявленных членов бюро Харченко, Попова и Тюляева. Видел Ершова, сидевшего по правую руку от Газова и развалившегося в кресле Малкина. Это явь и это происходит с ним. Он попытался остановить поток грязных клеветнических обвинений в его адрес, но волнение сковало голос и он только беззвучно пошевелил губами.

— Далее, — продолжил Газов доклад, — питая лютую ненависть к органам НКВД, разоблачившим его сообщников по грязной контрреволюционной деятельности и спутавшим его вредительские карты, Воронов пытался сорвать выпуск плаката с портретом одного из лучших и достойнейших кандидатов в депутаты Верховного Совета РСФСР заместителя начальника УНКВД коммуниста Сербинова, клеветнически обвинив его в шпионаже в пользу враждебной нам Польши. Получив должный большевистский отпор от членов бюро товарищей Ершова и Малкина, он выпустил плакат, но на основе старой любительской фотографии, отчего внешность товарища Сербинова получилась сухой и невыразительной. Этот факт следует рассматривать не иначе, как контрреволюционную вылазку. У меня все. Каким будет мнение членов бюро по этому поводу?

— Вероятно, есть смысл заслушать Воронова, — подал голос Ершов.

— Не вижу в этом никакого смысла, — с жаром возразил Малкин. — Я знаю эту братию: сейчас начнет все отрицать и получится не заседание, а базар.

— Но все-таки, Воронов, не вдаваясь в подробности, ответьте бюро: вы признаете себя виновным в инкриминируемых вам преступлениях?

— Это ложь и грязная клевета, — выдавил из себя Воронов. — Рожинова арестовали с моей подачи! Именно я, проявив большевистскую бдительность, разоблачил его вражескую сущность. Разоблачил для чего? Чтобы он сейчас своими лживыми показаниями потащил меня за собой как сообщника?

— Вот, слышали? Я же предупреждал! — Малкин торжествующе посмотрел на Газова. — Это все, что матерый враг может сказать в свое оправдание.

— У вас есть конкретные предложения? — спросил Газов.

— Я предлагаю принять решение без обсуждения. Со справкой все ознакомлены, суть вопроса ясна. А решить так: Воронова с работы снять, из партии исключить. Поручить УНКВД расследовать. Что и как дальше — это моя забота.

— Что думают по этому поводу остальные члены бюро? Согласимся с мнением товарища Малкина?

— Согласимся, — дружным хором ответили члены бюро.

— Тогда, Владимир Александрович, сформулируйте постановляющую часть. Вы, говорят, в этих делах собаку съели?

— А что формулировать? — расплылся в довольной улыбке польщенный Ершов. — Так и запишем: «В связи с установленными фактами связи Воронова А. Г. с врагами народа и участия его в подпольной антисоветской работе, бюро крайкома ВКП(б) постановляет: первое — снять Воронова с работы зав. отделом печати крайкома ВКП(б) и исключить его из партии как врага народа. Второе — материалы о нем передать органам НКВД». Все!