— Не думаю, хотя… все может быть.

Малкин зевнул и прикрыл глаза. Кабаев заметил это и замолчал. Но откровения Малкина разбередили душу.

— Допустим, дадут отбой террору, что маловероятно, — заговорил он снова. — Что потом? Станут искать виновных, чтобы как-то оправдаться? И найдут нас, стрелочников? Да-а.

— Почему стрелочников? Мы ведь не только исполняем, мы проявляем инициативу.

— Опять же из-под палки. Теперь я понял, насколько серьезно ты пошутил по поводу моей болтовни о пенсии.

Из охотничьего домика вышел «лесник» и направился в их сторону.

— Как много здесь папоротников! — воскликнул Кабаев вне всякой связи с обсуждаемой темой. — Красота!

— Ты приезжай сюда осенью, — «купился» Малкин, — посмотри, что тут делается. Говорят, очень красиво, но я не выношу. Взглянешь на красно-бурую сказку — жутью душа наполняется. Голоса слышу… Зовут из этого кровавого сполоха, клянут…

— Это нервы, Иван Павлович, — тихо и доброжелательно произнес подошедший «лесник». — Вы сколько без отпуска?

— С тридцать третьего, как приехал сюда.

— Вот видите. Приехали в тридцать третьем, а сегодня уже тридцать седьмой. Пора хорошенько отдохнуть… Предлагаю за стол, Иван Павлович. Шашлык удался на славу. Между прочим, Иван Леонтьевич, вы знаете, почему Красная Поляна названа Красной? — спросил «лесник», когда они втроем пошли к домику.

— Не задумывался. Принял как есть. Что-то связано с победами Красной Армии?

— Не-ет, — улыбнулся «лесник». — В те времена красных-белых еще и в помине не было. Это история. Рассказать?

— Конечно!

— По официальной версии первыми поселенцами здесь были греки. От них и пошло название. Осенью заросли папоротника становятся красно-бурыми. В солнечные дни, да еще если ветерок тянет — это волнующееся море крови.

— Сравнил, — Кабаев осуждающе взглянул на «лесника». — Что вы заладили: кровь да кровь. Как будто иные сравнения мы понять не способны.

— Цвет крови — наш государственный цвет, — нервно дернул плечом «лесник». — Отрекаться от него, я думаю, кощунственно.

— Государственный — это точно. — уступил Кабаев, не желая продолжать спор.

Малкин строго посмотрел на «лесника» и тот стушевался, и улыбнулся как-то виновато-примирительно, а в сердце Кабаева закралась тревога. «Острый мужик, — подумал он о «леснике», — зря Иван ему так доверяет».

Снова пили. С тостами и без них. Рюмками и бокалами. Пили сумбурно и бесталанно. Травили анекдоты про находчивых русских и хитрых евреев, про глупых немцев и русских умельцев, про «баб-с». Потом стреляли по мишеням, выставленным запасливым «лесником».

Кабаев любил и умел стрелять, но в этот раз он превзошел себя.

— Во! Видали? Видали, как без промаха бьют наши кадры? — хвастливо прокричал Малкин, когда Кабаев всадил в десятку подряд три пули. — Он запросто снимает яблоко у меня с головы. Не верите? — удивился он искренне, хотя врал безбожно. — Попробуйте! Андрианин! Лубочкин! Ну что же вы? Становитесь! Яблоко выберу самое крупное!

— Иван Павлович! — взмолился Кабаев. — Ты что, ошалел?

— А ты молчи, — оборвал его Малкин. — Здесь дело принципа. Если они тебе не доверяют, значит, мне тоже! Я же ручаюсь! Так кто первый? Боитесь? Ну, хорошо, не яблоко. Вот этот арбуз. Он соленый, на голове не расколется. Ну? Нет желающих? Тогда я. Иван! Отмеряй двадцать пять метров.

— Я стрелять не буду.

— Будешь. Я приказываю. Думаешь, я рискую? Ничуть. Я ж тебя знаю.

— Иван Павлович! — попытался утихомирить страсти Лубочкин. — Оставь. Мы искренне верим тебе. Ивану тоже. Но сейчас не надо. Понимаешь?

— Отстань, — Малкин взял арбуз, отошел от Кабаева метров на тридцать, водрузил его на голову. — Стреляй!

— Не могу.

— Не трусь! В случае чего, ты не виноват. Я приказал. Есть свидетели. Стре-ляй!

Кабаев поднял пистолет — великолепный малкинский браунинг, прицелился и опустил руку. Посмотрел в глаза Малкину, улыбнулся. Затем решительно извлек магазин из основания рукоятки, разрядил его, вставил один-единственный патрон в патронник. Стал поосновательней, широко расставив ноги, вытянул руку с пистолетом вперед, взглянул на Малкина. Тот был спокоен, ободряюще улыбнулся.

«Сейчас я тебе, голубчик, потреплю нервы, ты у меня поулыбаешься», — мысленно погрозил он другу и стал делать вид, что подводит пистолет к цели. В момент, когда, казалось, должен был прозвучать выстрел, Кабаев опустил руку. Потоптался на месте, принимая еще более устойчивое положение, снова поднял пистолет и опять опустил, демонстрируя неуверенность, пьяно качнулся и украдкой взглянул на Малкина. Тот стоял бледный, улыбка померкла, а вытянувшееся лицо заострилось от напряженного ожидания. — «Созрел, голубчик. Ладно, прощаю. Итак… спокойно»… — Хмеля как не бывало. Он уверенно подвел пистолет под точку чуть ниже центра арбуза и, удерживая дыхание, плавно нажал на спусковой крючок. Прозвучал выстрел. Кабаев закрыл глаза и замер, опустив руку с пистолетом.

— Видели? — услыхал он счастливый голос Малкина. — Прямо по центру! Выстрел — класс! Понятно?

Смахнув пот со лба, Кабаев, тяжело переставляя ноги, подошел к Малкину, окруженному сотрапезниками, которые, весело переговариваясь, рассматривали арбуз, и вдруг почувствовал, что земля под ногами качнулась и поплыла. Его бросило в холодный пот, подкатила тошнота.

— Что с тобой, Ванюшка? — подхватил его Малкин. — Сдали нервы? Ну, черт, извини. Клянусь, это в первый и последний раз. Возьми себя в руки. Сейчас все пройдет, — он плеснул ему в лицо и на грудь ледяной водой, припасенной «лесником». Кабаев открыл глаза и слабо улыбнулся. — Все! — закричал Малкин, — жив курилка. Вот за это выпьем.

«Лесник» сбегал за бутылкой, мастерски откупорил ее. Пили «из горла», прикладываясь поочередно. И снова стреляли, возбужденно и безжалостно острословя по поводу малейшей оплошности стрелка. Когда размозжили мишени, стали бить по тарелкам. Опасно дурачились и снова пили.

Малкин сидел в обнимку с Лубочкиным, пьяно покачивая головой, но что-то беспокоило его, и он то и дело сдергивал руку с плеча соседа и хватался за грудь. Встретившись взглядом с Кабаевым, примостившимся за столом напротив, качнул головой и тяжело вздохнул.

— Сердечко? — участливо спросил Кабаев.

Малкин чуть сдвинул в улыбке губы, подмигнул вместо ответа и вдруг мощно и бестолково запел:

— Лубочкин! — заорал он неожиданно, осматриваясь по сторонам. — Дмитрий Дмитриевич! Ваня! Где Лубочкин?

— Так вот же он, рядом, — хохотнул Андрианин. — Ты что?

— Не твое дело! — незлобиво огрызнулся Малкин. — Лубочкин! За моего лучшего друга Ваню Кабаева я выпил. Сейчас хочу за тебя! Давай, Лубочкин, выпьем за тебя! Слушайте все! — Малкин шумно поднялся. — Завтра этот человек будет первым секретарем Сочинского гэка! Первым! Понятно? Я так хочу.

— Иван Павлович! — Лубочкин взял его за поясной ремень и потянул вниз, приглашая сесть.

— Не трожь! — Малкин резким движением оторвал его руку. — Слушай меня! Ты, Дима, единственный из того кодла, в кого я верю. В тебе нет комчванства, ты не подхалим. Деловой. Смотришь далеко вперед и оглядываешься назад, как я понимаю, анализируешь ошибки, чтоб их не повторить. Любишь, правда, власть, но кто из нас ее, стерву, не любит. А Колеух это вчерашний день. От него за версту прет троцкизмом. Поеду к Евдокимову и сделаю Первым тебя. Понял? Вместе мы разметаем вражьи стаи, свернем головы всем, кто встанет против нас и против советской власти. Все! — Малкин поднял рюмку, повернулся к Лубочкину. Тот, пунцовея, сделал то же. Затем размашисто и звонко чокнулся с ним и залпом выпил.