После совещания Ефимов с руководством отдела и Управления собрались в кабинете Сорокова, а Одерихин засел за рапорт. Писалось легко: через полчаса с готовым рапортом он вышел в коридор, чтобы там дождаться Ефимова. Из соседнего кабинета вышел озабоченный Безруков, приостановился возле Одерихина:

— Ну, ты даешь, парень! — сказал приглушенно, поглядывая на дверь, за которой слышались возмущенные голоса. Слов было не разобрать, но, судя по интонации, разговор шел серьезный. — Будешь подавать рапорт?

— Назвался груздем…

— Ну, смотри. Я тебя предупреждал.

Скрипнула дверь. Вышел Ефимов.

— Как дела, орел? Рапорт готов?

— Готов, товарищ капитан.

— Давай.

Одерихин передал рапорт, тот бегло просмотрел его, удовлетворенно кивнул и, сложив вчетверо, сунул в нагрудный карман гимнастерки.

— Не затеряется? — на всякий случай, полушутя, спросил Одерихин.

— Будь спок. Ну-с, — повернулся Ефимов к Безрукову, — пойдем, гражданин начальник, посмотрю, что там у тебя за передовой опыт.

Вечером Малкин уехал в Краснодар. На другой день вслед за ним укатил Ефимов.

— Разыграл он тебя, — высказал сомнение в добропорядочности Ефимова Мандычев. — Скрутят они тебя, Одерихин, а жаль.

— Время покажет. При любом исходе надежда умирает последней.

Через неделю Одерихина вызвали в партком. Встретили его там суровым молчанием, которое, впрочем, длилось недолго.

— Ну вот теперь все в сборе, — хрипловатым баском проговорил секретарь парткома и откашлялся. — Предлагается обсудить один вопрос: «О непартийном поведении члена ВКП(б) Одерихина».

— Так что там с Вороновым? — налетел Малкин на Ершова. — Набрали в аппарат всякой срани, позволяете мутить воду.

— Не срань, Иван Павлович, а заведующий отделом печати крайкома. И не надо на меня орать — ничего сверхъестественного не произошло.

— Однако ты насмерть перепугал Сербинова!

— Возникла естественная рабочая ситуация.

— Ты кончай умничать! Естественная, сверхъестественная… Опорочено честное имя ответственного работника УНКВД, моего заместителя!

— Опорочено, — согласился Ершов, — и не только его. Твое тоже.

— Я-то здесь при чем?

— При том, что Сербинова для включения в списки кандидатов рекомендовал ты.

— Я. И что? Я и сегодня утверждаю, что Сербинов достойнейший из кандидатов.

— Врешь, Малкин, хоть и утверждаешь. Ты никогда о нем так не думал.

— Не твое дело, что я о нем думаю. Я говорю и за свои слова отвечаю. Этого тебе мало?

— Городская парторганизация высказала ему политическое недоверие, несмотря на твои рекомендации.

Значит, мало?

— Ты мне мозги не вправляй. Поддерживаешь Воронова? Так и скажи.

— Нет, не поддерживаю. Поэтому посоветовал ему не совать нос туда, куда собака… не сует.

— Правильно поступил. Это по-большевистски. А теперь расскажи по порядку, что произошло.

— С этого надо было начинать, а то влетел, как ненормальный. Ты в последнее время больно нервным стал, Малкин. Забываешься. Никаких авторитетов не признаешь.

— Не обижайся. Я ж с тобой по-дружески… Изложи, что было.

— В соответствии с планом подготовки к выборам Воронову как завотделом печати поручили подготовку агитпродукции. На днях он зашел ко мне согласовать образцы плакатов на кандидатов и высказал сомнение насчет Сербинова.

— Чем мотивировал?

— Известно чем. Провалив кандидатуру Сербинова, делегаты фактически высказали ему политическое недоверие. Можем ли мы в таком случае рекламировать его как лучшего сына партии? Не можем. С точки зрения партийной политики — это обман масс.

— И что?

— И предложил задержать печатание плакатов на Сербинова до крайпартконференции, предварительно обсудив этот вопрос в крайкоме.

— Что ты ему ответил?

— Предложил прекратить ненужные разговоры.

— А он?

— Жаль, говорит, бумаги. Испортим на Сербинова, а придется вместо него рекламировать другую кандидатуру — печатать будет не на чем.

— Какая рачительность!

— Его понять можно: бумага числится в дефиците.

— Ты протолкнул Сербинова на крайпартконференцию?

— Да. Через Адыгейский обком. С правом решающего голоса.

— Молодец. Воронов знает об этом?

— Я ему не подотчетен.

— Да-а, дела… Так он все-таки удовлетворен твоим разъяснением? Или все еще кобенится?

— Да как тебе сказать… На рожон пока не лезет.

— Может, его лучше изолировать?

— Зачем? Плакаты пошли в печать. Как видишь, его мнение ничего не значит.

— Мне бы твой оптимизм!

— Заряжайся от меня. Разрешаю.

— Боюсь, заразиться бы от тебя чем другим.

Выйдя от Ершова, Малкин в коридоре повстречался с Вороновым. Отворотив от него лицо, хотел пройти мимо, но тот, придержав его за локоть, пошел рядом.

— Нужен ваш совет, Иван Павлович.

— Говори, — холодно бросил Малкин.

— Я в отношении Сербинова. С Ершовым мы обсуждали этот вопрос, но без вас он не захотел принимать решение.

— Короче. У меня нет времени.

— Боюсь, что после провала Сербинова на городской партконференции на краевой может произойти скандал.

— Какие претензии ты лично имеешь к Сербинову?

— Лично никаких. Но его провалили за связь с Польшей, фактически молчаливо заподозрив в шпионаже в ее пользу.

Малкин остановился и внимательно и строго посмотрел на Воронова.

— Ты понимаешь, что говоришь?

— Конечно.

— Я воспринимаю сказанное тобой как контрреволюционную вылазку против лучшего кандидата в депутаты.

— Какая ж это вылазка? — опешил Воронов. — Говорю как есть. По-моему, это правильная, принципиальная постановка вопроса. В конце концов, я советуюсь с вами как со старшим товарищем.

— Подобные вопросы не твоего ума дело.

— Странно, — обиделся Воронов. — Странно и непонятно. Если я не вправе мыслить и рассуждать по-партийному, зачем же я тогда сижу в крайкоме на ответственной работе? Я все-таки завотделом!

— Вот это жаль.

— Что жаль?

— Жаль, что ты сидишь в крайкоме.

— А где же мне сидеть? — с вызовом спросил Воронов.

— Я найду тебе место, где сидеть, — злобно произнес Малкин, резко отвернулся от Воронова и пошел к выходу.

— Ну вот, теперь все в сборе, — хрипловатым баском проговорил секретарь парткома и откашлялся. — Предлагается обсудить один вопрос: «О непартийном поведении члена ВКП(б) Одерихина».

Единодушным «за» утвердили повестку дня.

— Кто будет докладывать? — спросил секретарь у членов парткома.

— Сам и доложи, — предложил Абакумов, сменивший Сорокова на посту начальника горотдела, — ты знаком со всеми перипетиями дела.

— Собственно, дела никакого нет. Партийное расследование не проводилось. Решили собраться по горячим следам, пока у всех Одерихин с его фокусами на слуху.

— Тем более.

— Особенно докладывать нечего, — начал секретарь парткома обвинительную речь. — Все вы присутствовали на совещании, которое неделю назад проводил у нас представитель НКВД СССР капитан госбезопасности Ефимов, и, видимо, у всех еще звучит в ушах крикливый, клеветнический вой Одерихина. Вместо того, чтобы направить свою энергию на разоблачение контрреволюционной нечисти, он расходует ее на борьбу с органами НКВД, обвиняя их в преступном ведении следствия.

— Не с органами НКВД, — уточнил Одерихин, — а с затесавшимися в органы преступниками.

— Будешь говорить, когда дадут тебе слово, — заметил Абакумов. — Прерывать оратора не следует.

— Одерихин забросал рапортами всех: от портового отделения до НКВД СССР, ведет среди личного состава контрреволюционную пропаганду, корчит из себя преданного партии человека, хотя от партийности в нем если что и осталось, так это его партийный билет. Отдельные, муссируемые им нарушения, действительно имели место. При ведении следствия по называемым им делам были допущены некоторые ошибки в силу малоопытности сотрудников. Но в изложении Одерихина эти ошибки выглядят как умышленные противоправные действия, и в этом главный вред от Одерихина. В силу своего склочного характера он порвал с женой, порвал с товарищами по работе, порвал с… — докладчик запнулся, зашевелил губами, силясь вспомнить, с кем еще порвал Одерихин. — Словом, порвал со всеми, с кем, объединившись в едином порыве, должен был бы бить ненавистного врага. Есть информация, — перешел секретарь на доверительный тон, — непроверенная, правда, что Одерихин пьянствует и сожительствует с женщинами-осведомителями. У меня все, товарищи члены парткома.