— Были такие материалы?

— Всякие были, — уклонился от прямого ответа Малкин.

— Мне поступал сигнал, — признался Абакумов, — но в такой тональности… Я, откровенно говоря, не поверил.

— Это нам наука. Тебе просигналили — ты не поверил. Я — откладывал на потом. Как видишь, дыма без огня не бывает. Ладно. Вызови всех причастных к задержанию и допроси с пристрастием. Я с Кабаевым сопровождаю Лубочкина на Поляну. Нужен буду — ищи через райуполномоченного, но только в случае крайней необходимости. Договорились?

— Естественно.

— Ну, давай.

Малкин вышел на улицу. Полуденное солнце щедро дарило зной, но прохладный береговой ветер умерял его пыл, и курортники не торопились в тень. Всматриваясь в лица прохожих, Малкин пытался разглядеть в них тревогу прошедшей ночи. Нет! Никакой озабоченности, никакого страха перед завтрашним днем. Обласканные морем, люди наслаждались жизнью и, вероятно, чувствовали себя самыми счастливыми гражданами мира. Малкин вздохнул с искренним сожалением: те, что сегодня томятся в переполненных камерах горотдела, вчера тоже плевали на чужие беды.

На пикник выехали отделовской «эмкой». По праву хозяина Малкин развалился на переднем сиденье рядом с шофером. Сзади разместились Кабаев, Лубочкин и Андрианин. Последнего Малкин чтил, как веселого и щедрого собутыльника и почти ни один выезд «на природу» не обходился без его участия.

Часть пути ехали молча: каждый думал о своем. Кабаев неотрывно смотрел в пронзительную даль моря, вытягивая шею при каждом взлете автотрассы, словно пытался заглянуть за сверкающую линию горизонта. Впереди слева обозначилось Мацестинское ущелье. Кабаев перевел взгляд на барачно-палаточные нагромождения, густо разбросанные у подножья гор, и вдруг оживился, вспомнив, как поразили его три года назад эти места своей дикой несуразностью и причудливой красотой.

— Странно, — произнес он улыбчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, — отмахали полпути, а я чувствую себя, как огурчик в рассоле. Серьезно, — повернулся он к Лубочкину, — раньше меня на этом отрезке так выматывало, что… А тут поди ж ты… Неужели плоды реконструкции?

— А ты как думал, — отозвался Малкин. — Штаны мы здесь протираем, что ли? За три года знаешь сколько сделано? До реконструкции от «Кавказской Ривьеры» до Агуры было более ста двадцати умопомрачительных поворотов. А сейчас? Я точно не помню, но что в десятки раз меньше, это наверняка. А дороги на Ахун, на Красную Поляну? Конечно, они еще не само совершенство, и узки, и не везде безопасны, но дело делается.

— Дороги — особая забота Ивана Павловича, — ввернул Лубочкин, лукаво подмигивая Кабаеву.

— Да, — подтвердил Малкин, — это точно. Не раз вправлял мозги Шосдорстрою. С десяток прорабов пришлось «переселить» на Север. На хорошо обустроенной дороге легче обеспечивать безопасность контингента, за который я отвечаю головой.

— А-а! Потому ты и взрывался на партбюро и партактивах! Личное щекотало!

— Какое там личное! Посмотри на эту клоаку, — Малкин кивнул в сторону поселка, — кто мог создать этот барачно-бардачный вертеп? Только враги. Потому что здесь вербованные, а они дают нам основную массу вредителей, диверсантов, шпионов и прочей нечисти, я не говорю уже об уголовниках. Тут и пьянство, и разврат, и драки, и разборки покрупнее…

— Рабсила, — вздохнул Лубочкин, — без нее никуда. А раз она есть, надо ж ей где-то жить. Куда ж ее девать?

— А никуда не девать. Ее, такой рабсилы, вообще не должно быть. Я сколько раз говорил: не вербуйте бездомных и безродных! Нужны специалисты — берите в станицах, в колхозах. Даже если вы им заплатите за работу в два раза больше, чем этим, — в целом стройка обойдется дешевле, потому что там народ трудолюбивый, проверенный и он такое скотство разводить не будет. Нет же, берут всякую срань, тратят на нее уйму средств, а что на поверку? Начинаешь разбираться — все бывшие. Бывшие белогвардейцы, бывшие кулаки, бывшие члены ВКП(б), бывшие попы. Знаете, сколько я выселил этой братии только за тридцать шестой год? Восемь тысяч! Это не считая тех, кто пошел на нары. Значит что? Деньги на ветер?

— В колхозах тоже нужны трудовые руки, — засомневался Кабаев, — здесь не выполнят план — ничего смертельного не произойдет. А не посей вовремя да не убери — голод. Кому тогда нужны будут санатории? Мертвый капитал!

— Можно найти другой выход. Думать надо! А кому думать, если стройкой руководили троцкисты? Им же чем хуже — тем лучше. Подумать только: в течение ряда лет городской парторганизацией руководили махровые контрреволюционеры — троцкисты Гутман, Лапидус. Не скажу, что нынешний Первый — находка. Все замашки троцкистские, и я не уверен, что через месяц-другой он не вылетит вслед за предшественниками.

К резкости Малкина все привыкли, потому горячность его никого не задела. Вот только успел заметить Кабаев, какой радостью загорелись глаза. Лубочкина, когда Малкин в своем страстном монологе обрушился на Колеуха.

В Адлере, оставив трассу, свернули в горы. Начался крутой подъем. Узкая дорога, не успевшая еще утратить примет недавней реконструкции, талантливо повторяла зигзаги стремительной Мзымты. Крутой подъем с резким поворотом, замысловатый зигзаг… — Слева горы, поросшие лесом с густым подлеском и переплетениями лиан, справа — обрыв. А глубоко внизу, сжатая скалами, «Бешеная река», бурлящая, клокочущая. «Эмка» на приличной скорости преодолевает затянувшийся подъем, и всякий раз, когда она оказывается перед головокружительным поворотом, у Кабаева замирает сердце.

Он непроизвольно напрягается, впиваясь побелевшими от натуги пальцами в спинку переднего сиденья. Малкин исподволь наблюдает за ним в зеркало заднего вида.

— Ну, что? — язвит он, щуря глаза. — Не пора еще приводить в чувство? Нормально? Терпи, терпи, казак, атаманом будешь. Цель где-то рядом, еще раз столько и почти полстолько.

— Это хорошо, — принимает шутку Кабаев, — а то уж совсем душа изболелась за тебя и руки занемели.

— Это еще почему? — притворно удивляется Малкин.

— А ты не видишь? Держу сиденье, чтоб не потерять тебя на повороте.

— Э-э! Да ты, я вижу, и впрямь освоился. Ладно, квиты. Но сиденье все же не отпускай и держи покрепче.

Лубочкин с Андрианиным рассмеялись. Усмехнулся Малкин. Улыбнулся Кабаев. На душе его стадо спокойней и сердце отпустило. Он с любопытством стал поглядывать вниз, туда, где куражилась река.

— Силища. Ей бы турбину помощнее, — взглянул он на Лубочкина.

— Придет время — освоим, — убежденно пообещал Лубочкин — не сразу и Москва строилась.

— А знаешь, откуда течет эта водичка? — обернулся Малкин к Кабаеву. — Во-он там, — он махнул рукой в сторону горных вершин, подпирающих небо, — на склоне Главного Кавказского хребта есть небольшая горка. Лоюб называется. Это над уровнем моря примерно три, может, около трех километров. Оттуда вытекает ручеек… Течет, резвится, набирает силу, и чем ближе к людям, тем лютее становится. Не зря назвали Мзымтой — бешеной рекой.

— Черкесы назвали?

— Вероятнее всего, да. Есть водопады — как-нибудь покажу.

Позади остались Галицино, Кепша. Миновали Красную Поляну. На выезде у развилки подобрали Храмова. Углубились в лес и минут через двадцать по наезженной колее добрались до цели.

Выйдя из машины, Кабаев замер, очарованный. Пока его спутники разминались и отряхивались, он во все глаза смотрел на райский уголок с дикой прелестью вековых пихт и сосен, устремленных вершинами к высям горных хребтов. Любуясь нерукотворным чудом, он не сразу увидел деревянный домик, приютившийся на опушке леса, окаймляющего залитую солнцем небольшую поляну.

— Бивак наполеончиков, — привлек его внимание к постройке Малкин.

— Да-да, — невпопад откликнулся Кабаев. — Словно боровичок: стоит на виду, а в глаза не бросается.

Срубленный из ладно подогнанных бревен, на вид неказистый, домик великолепно вписывался в ландшафт, и, казалось, убери его отсюда — осиротеет вековой дуб, что распял над ним могучую крону, утратят привлекательность благородные каштаны, стоящие поодаль, а сумрак пихтовника, подковой охватившего постройку, станет сырым и неуютным.