— Вези ее ко мне. Проведем очную ставку с Кабаевым.

— Хорошо, — обрадовался Захожай. Он почувствовал, что дело о терроре от него уходит, и облегченно вздохнул.

Очную ставку Влодзимирский поручил следователю по особо важным делам Рюмину.

— Сейчас ты у меня, стерва, заговоришь, — криво усмехаясь, просипел Рюмин. — Я тебе не Захожай: будешь юлить — размажу по стенке, и скажу, что так и было.

— Размазывать нечего, — вспыхнула Рукавцова, — остались кожа да кости.

— Размажу кожу да кости. Взяли, ублюдки, моду бороться со следствием. Арестовали — значит, вина доказана. Колись до задницы, получай свое и катись… куда скажут.

Дверь бесшумно отворилась: ввели Кабаева.

— Вот! — глаза Рюмина заиграли весельем. — Учись у него! Не чета тебе, а ведет себя со следствием уважительно. Ты знаешь этого человека?

— Трудно узнать, — ужаснулась Рукавцова. — Тоже, видать, размазывали по стенке…

— Молчать! — брызнул слюной Рюмин. — Молчать! Отвечать только по существу вопросов. Чесать язык будешь в камере о парашу! Итак — очная ставка и первый вопрос: ты знаешь этого человека? Отвечай!

— Кабаев Иван Леонтьевич. Начальник охраны правительственных дач в городе Сочи.

— Бывший начальник, — поправил Рюмин.

— Это меня не касается. Я его знала как начальника, тем более он и сейчас еще в форме.

Кабаев с мольбой смотрел на Рукавцову. В глазах его были тоска и боль. Она съежилась под его взглядом и опустила голову.

—. Стало быть, вы друг друга знаете, до ареста имели нормальные, если не любовные, отношения и личных счетов друг к другу не имеете. Так? Тогда, может быть, сейчас, — Рюмин обратил лицо к Рукавцовой, — не дожидаясь изобличения, ты начнешь давать правдивые показания об обстоятельствах отравления Аллилуева?

— К отравлению Аллилуева я непричастна.

— Арестованный Кабаев! Вы подтверждаете свои прежние показания в части отравления Аллилуева Рукавцовой?

— Да. Подтверждаю. Рукавцова действительно отравила Аллилуева по моему заданию.

— Это ложь! — крикнула Рукавцова. — Иван Леонтьевич! Да как вы можете? Это же ложь!

Рюмин, гнусно улыбаясь, положил на голову Рукавцовой тяжелую ладонь и вдруг резко нажал ее вниз. Ошеломленной женщине показалось, что череп ее с хрустом раскалывается. В глазах потемнело.

— Обвиняемый Кабаев! Расскажите следствию, при каких обстоятельствах произошло отравление дорогого родственника товарища Сталина товарища Аллилуева!

Кабаев с готовностью выполнил требование следователя.

— Арестованная Рукавцова! Кабаев изобличил вас как участницу ужасного преступления. Подтверждаете вы его показания?

— Нет! — твердо ответила Рукавцова. — Вы довели Кабаева до самооговора пытками. Как вы это умеете — я теперь себе представляю.

По команде Рюмина Кабаева увели. Оставшись наедине, Рюмин снял с себя поясной ремень и несколько раз стегнул Рукавцову по спине.

— Это тебе за дерзость, — сказал он спокойно, прекратив избиение. — Главное, если будешь кочевряжиться, впереди.

Безруков напоминал хищника, загнанного в клетку. Допросы его проходили шумно, крикливо. Он дерзил следователям, обвинял в предвзятости. Они орали на него, не выбирая выражений, и, получая разрядку в крике, почти не прибегали к побоям — излюбленному методу нажима.

Его пытались обуздать компроматом двадцатилетней давности, собранным наспех и потому не всегда точным.

— Кто ваш отец?

— До революции — служащий частной нотариальной конторы Беляевского. После революции…

— Об этом потом. Следствие располагает сведениями, что он пользовался особой благосклонностью хозяина конторы и после бегства последнего за границу поддерживает с ним контрреволюционную связь.

— Это ложь! — парировал Безруков. — Беляевский был ограблен и убит анархистами в тысяча девятьсот семнадцатом году!

— Где вы находились в шестнадцатом году?

— Закончил коммерческое училище и добровольцем ушел на фронт.

— Врете! Ваши родственники утверждают, что в шестнадцатом-семнадцатом годах вы находились в Новочеркасске.

— Родственники бессовестно лгут!

— Почему? Им выгодно оговорить вас?

— Да. В течение десятка лет мы находимся в неприязненных отношениях.

— А с Центральным военно-историческим архивом вы не находитесь в неприязненных отношениях?

— С архивом нет.

— По его данным, вы в старой армии не служили.

— А по моим данным — служил. Вам назвать однополчан?

— Попробуйте, если в состоянии.

Безруков напрягает память, вспоминает и называет фамилии своих бывших командиров, бойцов-охотников, с которыми ходил в разведку, места дислокации и пути следования полка, которому была придана «охотничья команда». Следователя такой поворот дела не устраивает и он упорствует.

— Однако в архиве о вас данных нет.

— В ноябре семнадцатого, после развала старой армии, я по пути в Новочеркасск покинул полк.

— Дезертировал?

— Не совсем так. Полк находился вне боевых действий и через Украину следовал в Новочеркасск для окончательной демобилизации. Вполне вероятно, что по этой причине я не попал в архивные списки.

— Это не может служить аргументом, опровергающим данные Центрального архива, так как вы дезертировали из полка после того, как были зачислены в него регулярным бойцом и прошли по всем учетам.

— Это вы так считаете, — Безруков саркастически хмыкнул. — В действительности в архив были поданы списки только на наличный состав, то есть только на тех, кто в составе полка прибыл в Новочеркасск. И хватит заниматься вымогательством! Служил я в старой армии или не служил — это к делу никакого отношения не имеет.

— Имеет! Имеет потому, что, по данным следствия, вы служили в шестнадцатом году в царской охранке.

— Тогда ищите меня в архивах охранки и не вынуждайте доказывать, что я не верблюд. Еще лучше будет, если этими данными вы подотрете задницу тому, кто их вам предоставил.

— Не хами, скотина!

— То же самое я могу предложить вам.

Следователь вскочил со стула, словно ему в ягодицу воткнули шило. От резкого движения опрокинулся графин с водой и залил бумаги, лежавшие на столе. Оба бросились спасать бумаги, и пока наводили порядок, утихомирились. Следователь достал из ящика стола пачку «Беломора», закурил сам и угостил Безрукова. Помолчали, захлебываясь дымом.

— Ну что, продолжим? — спросил следователь.

Безруков пожал плечами.

— Вы учились в институте?

— Нет.

— А заявление подавали?

— Подавал.

— Вас приняли?

— Судя по справке — да.

— По какой справке?

— В двадцать первом я получил справку о том, что согласно Указу правительства я могу быть освобожден от воинской службы как учащийся в вузе.

— Вы разве держали экзамен?

— Нет. Меня зачислили по аттестату, так как были хорошие отметки.

— До революции вы награждались?

— В конце шестнадцатого — Георгиевским крестом четвертой степени.

— Это правда?

— Правда.

— Кто такой Богаевский?

— Не знаю.

— Следствием установлено, что согласно приказу Добровольческой армии номер четыреста пятнадцать от четвертого марта тысяча девятьсот девятнадцатого года, который подписан Донским атаманом Богаевским, «награжден за отличие в боях с красногвардейскими частями студент Донского политехнического института Безруков Николай». Вот копия приказа.

— Приказ никакого отношения ко мне не имеет.

— А к кому он имеет отношение?

— Вероятно, к студенту Донского политехнического института Безрукову Николаю.

Дерзость Безрукова подогревала следствие.

Биросту вызвали в Москву. До отправления поезда оставалось около получаса и он, не заезжая домой, отправился на вокзал, теряясь в догадках, кому он понадобился так срочно.

Лубянка встретила его настороженно. Постовой тщательно изучил предъявленное Биростой служебное удостоверение, заглянул в лежавший на столе список и несколько раз нажал на кнопку вызова.