— Для меня это новость. Никто из них расстановку агентуры не проверял. Если бы у кого-то и появилось желание покопаться в оперативных делах, я бы этого не позволил без вашего на то письменного указания. Это первое.

— А второе произнеси на полтона ниже, — приглушенно выдавил из себя сидевший поодаль и невесть когда появившийся в кабинете помощник Люшкова Каган.

— Я отвечаю на вопрос начальника управления, товарищ Каган, — холодно парировал Малкин, окинув помощника неприязненным взглядом. — Генрих Самойлович! Я не понимаю претензий товарища Кагана!

— Выйди, — незлобиво, но твердо приказал Люшков помощнику. — Выйди и займись делом. Здесь, я надеюсь, разберусь без тебя.

Каган побагровел, злобно и многообещающе посмотрел на Малкина и, пробормотав: «извините», — послушно покинул кабинет.

— Ты не обращай внимания. Сказать откровенно, он мне и самому изрядно надоел. Распоясался. Придется привести его в норму, — Люшков помолчал. — Так-так, Иван Павлович! Значит, с первым все ясно. Что дальше?

— Уезжая в Сочи, руководитель группы поинтересовался, какие трудности я испытываю при проведении особых мероприятий. Я ответил, что все эти трудности местного значения, что сейчас мы заняты поисками путей их преодоления и что заострять внимание руководства УНКВД — на них не следует. В качестве примера я и привел ему проблему трассовой агентуры. Она действительно пока существует, но это моя проблема.

— В чем ее суть?

— Суть ее в том, что источник комплектования трассовой агентуры, если иметь в виду местных жителей, иссяк. Вдоль трассы проживают в основном семьи репрессированных, то есть фактически наши враги. Поэтому организовать наблюдение за ними достаточно сложно. Сейчас мы решили использовать для этих целей проверенных сезонных рабочих и особенно приезжий инженерно-технический персонал строек, которых мы, если честно, понуждаем покидать бараки и селиться на жительство в домах интересующего нас контингента. Греки пускают квартирантов охотно, болгары, поляки — с потугами, а вот к прибалтам подобраться почти невозможно. Но их не так много и я надеюсь обойтись своими силами. По крайней мере, сейчас они перекрыты надежно и о появлении в их домах посторонних мы получаем информацию своевременно.

— Все лучше, чем ничего. Ну а что там у вас с бальнеолечебницей? Мне доложили, что в ванный корпус можно свободно проникнуть по водостоку от сероводородного источника.

— Можно, но не свободно. Можно ночью, когда падает уровень воды. Но сам источник и водосток, а в особый период и весь ванный корпус находятся под нашим жестким контролем.

Малкин непроизвольно поднял глаза на Люшкова и мысли его мгновенно спутались. Было во взгляде Люшкова что-то гипнотизирующее, расслабляющее волю. Хотел оторваться от него и не смог, что-то мешало отвести глаза. Подержав Малкина в оцепенении, Люшков опустил веки и, расправив носовой платок, приложил ко лбу.

— Какая помощь нужна? Сил достаточно?

— С учетом прикомандированных — более чем… Арестованных содержать негде, — вспомнил Малкин. — В камерах теснота, духота. Люди не выдерживают. Почти через день обнаруживаются умершие. После операции по грекам я вынужден отдать для их размещения следственную комнату. И это при том, что следствие тоже задыхается от неудобств.

— Надо разумно планировать аресты.

— Списки-то составляем заранее.

— Корректируйте их в зависимости от загруженности камер. Сочи не взорвется, если вы кого-нибудь возьмете не сегодня, а, скажем, через неделю-другую.

— Находятся ретивые, берут внесписочных. Не бить же их по рукам. Тем более что иногда просто вынуждают обстоятельства.

— Значит, при составлении списков делайте поправку на ретивых. Чтобы регулировать загруженность ДПЗ большого ума, согласись, не надо. Возводить новые тюрьмы нам никто сейчас не позволит… Ну, сделай пристройку на несколько камер.

— За какие шиши?

— Ма-алкин! Ты меня удивляешь. Сочи — огромная стройка. Сколько у тебя там строительных организаций?

— Около пятидесяти. Больше, — уточнил торопливо.

— Ну вот. Все ворочают миллионами. А если с миру по нитке, голому что?

— Камера с видом на море, — мрачно сострил Малкин.

— Врешь! Несколько камер. — Люшков рассмеялся и лицо его стало удивительно добрым. — Обратись в горком; в горсовет. Да они, только пожелай, лично для тебя камеру отгрохают. Ладно. Думай. Как работает Абакумов? Он сильно возражал против назначения к тебе! Справляется?

— Работает неровно. Думаю, что сочинский объем для него велик.

— Заберу. У тебя есть кандидатура вместо него?

— Есть, — торопливо ответил Малкин, еще не зная, радоваться ему или огорчаться.

— Кто?

— Помощник начальника Армавирского оперсектора Кабаев.

— Ты хорошо его знаешь?

— В тридцать третьем я работал заместителем начальника Кубанского оперсектора ОГПУ, а он там же начальником экономотделения. Почти четыре года подряд приезжает ко мне в Сочи в особый период для оказания помощи. Смышленый оперативник, честный труженик, надежный человек. Оперативную обстановку в Сочи освоил, ориентируется намного лучше Абакумова.

— Подумаем, — Люшков сделал пометку в записной книжке. — Подумаем. Он сейчас у тебя?

— Да.

— Значит так, Малкин. В случае приезда Сталина в Сочи всю ответственность за его безопасность вне дачи бери на себя. Власик и прочая генеральская шпана, которая его окружает, это принеси-подай. Твоя задача — организовать надежную охрану на маршрутах следования, в местах посещения и в ванном корпусе. Понял? В ванном корпусе! И немедля займись трассовой агентурой. Почисти ее, еще раз проверь всех. Всегда помни про участь ленинградских чекистов, допустивших убийство Кирова… Вопросы?

— Нет. Мне нужно задержаться в Ростове на три-пять дней.

— Разрешаю. Что еще?

— Все.

— Ну, будь здоров.

— Разрешите идти?

— Иди.

Малкин щелкнул каблуками, вспомнил: так уходил от него Абакумов. Вспомнил и улыбнулся.

Возвратился Малкин домой неделю спустя. Алексей ждал его на вокзале. По пути домой Малкин заглянул в дежурную часть горотдела, поинтересовался оперативной обстановкой.

— За время вашего отсутствия, товарищ майор, никаких серьезных происшествий не зарегистрировано.

Удовлетворенный ответом, Малкин прошел к себе в кабинет.

На столе обнаружил записку Кабаева и телеграмму из Москвы на его имя.

«Иван Павлович! — писал Кабаев. — Как говорится, без меня меня женили (читай телеграмму). Не знаю, кто так ловко похлопотал за меня. Вроде со всеми жил дружно. Очень сожалею, что перевод в Хабаровск разрушил мои надежды поработать с тобой в Сочи. Но не думаю, что все потеряно. При желании ты сможешь вернуть меня в Азово-Черноморье. Считай, что это моя к тебе убедительная просьба. Привет семье и не поминай лихом».

Малкину стало не по себе. Нетрудно догадаться, чья злая воля распорядилась твоей судьбой, дружище.

Только после доклада он узнал от управленцев, что Люшков переведен на ДВК и сдает дела.

— Кагана забирает с собой, — радовались сотрудники.

«Так вот откуда равнодушие и злость», — подумал он тогда.

«Жид пархатый, — злился теперь, — тебе, оказывается, не доклад мой нужен был. Принюхивался, гожусь ли для тандема, а я цапнулся с Каганом, да еще и с Кабаевым поднесся. Проболтал друга… И ведь надул, как младенца, — заметался Малкин по кабинету, — ни слова об отъезде, конспиратор вонючий… С кем же он снюхался там? — Малкин взял телеграмму: подпись Фриновского. — А-а! Ну, тогда мы с тобой еще поборемся! Тогда я еще на коне! Фриновский не откажет. Как-никак, числит меня в друзьях».

Прокручивая в памяти разговор с Люшковым, Малкин силился понять, почему его, уже фактически бывшего начальника управления, так живо интересовало состояние охраны ванного корпуса, в котором Сталин любил просиживать часы? Почему Именно этого объекта? В Сочи немало более сложных для охраны мест, которые посещает Сталин, но ванный корпус бальнеолечебницы? Непонятно. Малкин считал его наиболее защищенным и, следовательно, безопасным в любом отношении — и вдруг такая озабоченность, такой интерес и, главное, осведомленность об инженерных сооружениях!