Абакумов вскочил, как ошпаренный, готовый раз и навсегда покинуть этот ненавистный ему кабинет, но не рванул без оглядки, как это делали другие. Выработанная за годы службы в армии привычка к дисциплине подавила это желание. Он четко, по-уставному отступил от стола, выполнил «пол-оборота направо» и, чеканя шаг, вышел из кабинета.

«Баста! — кричало все его существо. — Дальше работать под началом этой глумливой твари не буду! Сейчас же напишу рапорт о переводе на прежнее место службы! Не удовлетворит Люшков — обращусь к Ежову! Все! Баста!»

Подходя к своему кабинету, Абакумов услышал там частые нетерпеливые звонки телефонного аппарата. Это был прямой телефон с Малкиным. Не торопясь, вошел, постоял, остывая от бушевавшей обиды, поднял трубку.

— Абакумов у аппарата.

— Ты что это вылетел из кабинета, как пробка? Обиделся, что ли? — спросил Малкин тоном человека, не испытавшего минуту назад идиотского взрыва. — Ладно, не переживай. Эту каналью, грека этого, переведи из общей камеры в одиночку. Знаю, что заняты, знаю, — упредил он возможное возражение. — Освободи любую и упрячь эту дрянь подальше. Подумай, как допросить, чтобы не раскрыть источник. Используй информацию из донесения, но сгусти краски. Приплети небылицы. Посмотри, как будет реагировать. Если у него этот вопрос в зубах навяз — обязательно выдаст себя. Будет упираться — поставь на конвейер. Организуй наблюдение за родителями, «Виржиния» тут уже не помощник. Ты чего молчишь?

— Слушаю.

— Ты сомневаешься?

— Да.

— Обоснуй.

— Слишком все примитивно. Первому попавшемуся, не знамо кому, вот так сразу ляпнуть о наличии подпольной организации, о ее целях и задачах…

— По-твоему враг обязательно должен быть умным?

— Речь идет об элементарных вещах.

— Профессионалы ошибаются. А что ты хочешь от этой шпаны? Кто такой Заратиди? Плотник. Кем могут быть его единомышленники? Тоже плотниками, садовниками, чернорабочими. Пришла людям в голову бредовая мысль. Ну, не пришла, кто-то подбросил. Вот и мутят воду, вербуют подмогу. А что дальше? До восстания не дорастут, изменят формы и методы борьбы. Сначала по собственной инициативе, а затем по заданию иностранной разведки займутся террором, вредительством… Должны мы эту банду разоблачить и уничтожить в зародыше? Должны. Иначе напакостят так, что и наши с тобой головы полетят. Вот поэтому сил для разоблачений не жалей, перед жертвами не останавливайся. Сможешь без них — хорошо. Не сможешь — никто с тебя не спросит, никто не осудит. Лучше с одним врагом уничтожить сотню-две невинных, чем, жалея их, сохранить одного врага.

— Дорогая плата, — возразил Абакумов. — Не лучше ли уничтожать только врагов?

— Лучше. Вот я и поручаю это дело тебе. Обеспечь со своей агентурой такую же четкость, какую ты продемонстрировал мне десять минут назад, когда удирал из кабинета строевым шагом.

Малкин положил трубку. Абакумов, помедлив, сделал то же самое.

— Чванливая бездарь! — вслух, с ненавистью и отвращением выразил он свое отношение к Малкину и глубоко запрятал обиду. Рапорт о переводе решил пока не подавать: в сложившейся ситуации подобный шаг чреват тяжелыми последствиями.

В Сочи Абакумов объявился в Начале июля 1937 года. Малкин встретил его доброжелательно, но сразу так завалил работой, что времени для отдыха почти не оставалось. Сложность заключалась и в другом: характер работы, которую ему приходилось теперь выполнять, резко отличался от той, которой он был загружен в Особом Отделе Северо-Кавказского Военного Округа. Угнетала и сложившаяся организация труда: если в Особом Отделе существовал определенный ритм, который почти не нарушался, то здесь никто никогда не знал, чем будет заниматься в следующую минуту. Все срочное, все «горит», ни на что не хватает времени. Прошел почти месяц, а он все еще блуждал в потемках, спотыкаясь о простые вещи и набивая шишки. Первые пару недель было совсем плохо. Начальники отделений, видя его беспомощность, стали откровенно посмеиваться над ним, то и дело выставляя напоказ его некомпетентность. Тогда он ринулся в психическую атаку: все, что прежде греб на себя, полагая, что поручения Малкина должен выполнять лично, стал перекладывать на руководителей подразделений, устанавливая жесткие сроки исполнения и требуя своевременных обстоятельных докладов о проделанной работе. Дело вроде бы пошло на лад, насмешники поджали хвосты, и все же он очень сожалел, что не смог убедить начальника УНКВД по Азово-Черноморскому краю Люшкова не посылать его на работу в территориальные органы. Правда, он и сегодня еще не знал, чем могла бы завершиться его строптивость: Люшков был лют и скор на расправу. «Вас посылает партия на почетную работу, — произнес он тогда тоном, который привел Абакумова в трепет, — и вы обязаны этот приказ выполнить. Или вы полагаете, что чистка в партии уже завершилась? Если так, то вы заблуждаетесь. По-настоящему она только начинается!» Взглянув тогда на Люшкова, он содрогнулся от мысли, что позволил себе возразить человеку, с глазами, приводящими в ужас, парализующими волю. Не решаясь дальше испытывать судьбу, Абакумов подчинился приказу и в тот же день выехал в Сочи.

Малкин подобным тоном разговаривал с ним впервые. А вообще на планерках, служебных совещаниях, партийных собраниях он был разнуздан, со всеми груб и бесцеремонен. Распаляя себя по пустякам, безобразно пучил глаза, бледнел до белизны, доводил себя до беспамятства и в таком состоянии обзывал подчиненных тупицами, дармоедами, мразью, шпаной, угрожал расправой тем, кто пытался защитить свою честь, обещая «пропустить через массовку», «превратить в лагерную пыль», «спустить на парашу», изгнать из органов с волчьим билетом.

— Ходишь, падлюка, по набережной, гузном трясешь! А кто за тебя, ублюдка, работать будет? Дядя? — кричал он самозабвенно и награждал очередную жертву такими эпитетами, какие нормальному человеку и во сне не снились.

Кажется, пришел черед Абакумова. Присмотрелся, мерзавец, освоился, понял, что защиты извне нет никакой, что стерпит и помощи не попросит, и понес. «Ну что ж, — мстительно подумал Абакумов, — с хамом и вести себя надо соответственно».

Приняв решение, Абакумов успокоился и пригласил к себе Захарченко.

— Займись установлением связей Заратиди. Немедленно. Подключи лучших агентов, озадачь милицию. При необходимости используй весь арсенал средств и методов, какими располагает отдел, а твоя служба в особенности. Малкин возлагает на Заратиди большие надежды. Тщательно разберись в его отношениях с некой Галиной Лебедь — сестрой-хозяйкой дачи Ворошилова. Я распоряжусь, чтобы его перевели в одиночку, а вечером, часов в восемь-десять вместе проведем допрос.

Заратиди держался мужественно. Категорически отрицал свою принадлежность к каким бы то ни было антисоветским группировкам либо организациям, закатил истерику и потребовал встречи с прокурором. Потом замолчал, и сколько ни бились над ним, не проронил ни слова.

— Ну, что ж, — Абакумов многозначительно посмотрел на Захарченко, — пусть им займется Свинобаев. Пусть работает в полном соответствии с установками начальника горотдела. Он это умеет.

— Будете еще бить? — глядя исподлобья, спросил Заратиди.

— Если за ночь не поумнеешь. Иначе с тобой нельзя.

Арестованный обреченно опустил глаза и отвернулся.

«А ведь он действительно невиновен», — подумал Абакумов. Сердце его сжалось от неясной тревоги и он вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.

Поразмыслив в спокойной обстановке, Малкин решил, что зря накричал на Абакумова. Во-первых, человек в должности без году неделя. Работа для него новая, местность незнакомая, нагрузка огромная, естественно, тяжело. Через полгода-год из него можно будет веревки вить, а пока не притрется, не освоится — кричи, не кричи — толку не будет. Во-вторых, что из того, что Заратиди арестован? Арестован — и хрен с ним, так, может быть, даже лучше. Меньше мороки. Конечно, походить за ним было б нелишне, но если сорвалось, не биться же головой о стену. И потом: разве сложно выявить связи без его участия? Если хорошенько поработать с соседями, одноклассниками, с товарищами по работе? Да и сам он не железный, расколется.