Джичоев отложил ручку. Пиши не пиши — толку мало. Прошло больше года как принято Постановление ЦК и СНК, проведена огромная работа по реализации содержащихся в нем требований, множество руководящих работников НКВД, да и рядовых тоже, расстреляно, а воз и ныне там. Те же методы и те же нарушения. Число жертв, правда, уменьшилось, и то за счет активного вмешательства партийных организаций на местах, но методы… как были изуверскими — так и остались. Шулишов, лично арестовавший врага народа Малкина и сменивший его на посту начальника УНКВД, подававший большие надежды, вместо активной работы по ликвидации последствий вредительства своей беспринципностью, а скорее — умыслом, способствует процветанию в органах вражеских методов. Взять хотя бы его отношение к многочисленным сигналам коммунистов управления о причастности к вражеской деятельности Безрукова, Биросты и Березкина. Он не только не арестовал их, он, вопреки мнению крайкома, выдвинул их на» более высокие должности, чем, естественно, способствовал дальнейшему внедрению и распространению вражеских методов работы.

Странно ведет себя прокуратура. Можно как-то понять врид прокурора края. Со времени образования Краснодарского края он уже четвертый врид и скоро, вероятно, будет пятый. Коллектив без хозяина разложился — это тоже естественно, и там, понятно, надо наводить крепкий революционный порядок. А Военная прокуратура войск НКВД? Чем оправдать ее беззубость? Военпрокурора войск НКВД Северо-Кавказского округа бригвоенюриста Волкова, например, его заместителя Меркулова, начальника IV отдела ГВП Дормана? Все они словно загипнотизированы Шулишовым, и постоянно смазывают потуги военпрокуроров по Краснодарскому краю Гальперина и Кондратьева усмирить гордыню матерого антизаконника. Волков дошел до того, что отказался аттестовать Гальперина, заявив: «Пока не наладишь отношения с Шулишовым — аттестовывать тебя не буду». Что значит наладить отношения? Стать на путь нарушений? В итоге такого понимания законности избиение арестованных вошло в систему, санкции на применение к ним мер физического воздействия Шулишов дает без разбору, а нередко и сам принимает участие в Экзекуциях. Членовредительству и даже убийствам во время пыток, а они тоже применяются, не придается значения. 16 января 1939 года умер от побоев негласно изъятый Колода Прокопий Павлович. Труп в тот же день предали земле, но ни прокуратура, ни крайком партии в известность об этом поставлены не были. Сам Шулишов не счел нужным провести хотя бы служебное расследование. Такие ухари от ЧК, как Безруков, Березкин, Фонштейн, практикуют пытки путем применения нашатырного спирта.

Продолжается фальсификация дел по контрреволюционным преступлениям. Примеров тому великое множество. Но самое страшное, за что прощать уж никак нельзя, это то, что продолжаются необоснованные аресты коммунистов и кандидатов в члены ВКП(б). За это надо карать беспощадно!

Джичоев, взволнованный, стремительно набросал докладную записку, усилив ее конкретными фактами антипартийной и антисоветской деятельности Шулишова, перечитал, сделал несколько правок, поручил немедленно отпечатать и успокоился лишь тогда, когда поставил под текстом свою подпись и передал документ Бессонову.

Прошла неделя. Джичоев, нетерпеливо ждавший результатов рассмотрения докладной записки, не выдержал напряжения и написал новую, снабдив ее дополнительными фактами и приложив объяснения сотрудников УНКВД, в которых те признавали свою вину в допущенных «перегибах». «На основании вышеизложенного, — написал Джичоев в конце докладной записки, — считаю необходимым:

1. Ускорить рассмотрение вопроса о грубейшем нарушении революционной законности по УНКВД на бюро крайкома ВКП(б).

2. Срочно созвать совещание оперативного состава УНКВД и дать установку о предотвращении случаев фабрикации дел и необоснованного избиения арестованных, которые этого не заслуживают.

3. Сообщить в ЦК ВКП(б) о вскрытых фактах грубейшего нарушения революционной законности и Постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17.11. 38 г. со стороны начальника УНКВД тов. Шулишова и других сотрудников УНКВД».

— Сегодня, Безруков, вы будете допрошены с участием помощника военного прокурора по Краснодарскому краю товарища Кондратьева и особоуполномоченного Егорова, — предупредил Захожай, начиная допрос.

— Я прокурора не приглашал, — рыкнул Безруков, недослушав Захожая. — В его присутствии давать показания не буду!

— Послушайте, Безруков, — взорвался терпеливый Захожай, — что это за бравада? Почему вы себя так по-хамски ведете? Чего вы, в конце концов, добиваетесь? Вы просили меня посодействовать вашему переводу из Лефортовской тюрьмы в краснодарскую, потому что вам не понравилось тамошнее обращение — я пошел вам навстречу. В «благодарность» вы стали высказывать недоверие мне и я пригласил на допрос прокурора и особоуполномоченного. Вы опять высказываете недовольство. Так, может, вам все-таки удобнее содержаться в Лефортово? Чего вы хотите?

— Скорее всего, — высказал предположение обидевшийся прокурор, — ему не терпится опробовать на собственной персоне те методы следствия, которые в свое время сам изобретал и применял к своим жертвам.

— Вы же их называете вражескими, — парировал Безруков.

— Да, если их применяют к невиновным. По отношению к вам эти методы вполне допустимы и оправданы. И если товарищ Захожай проявляет незаслуженную гуманность, то это не значит, что вы неприкасаемы.

Безруков стушевался.

— Я не думаю, что помощник начальника следственной части на это пойдет.

— Ведите себя прилично, как подобает человеку, осознавшему свою вину, может, и не пойдет.

Безруков промолчал.

— Вы еще не забыли про дело Петра Пушкова? — спросил прокурор.

— О нем так много говорено, что этот Пушков во сне уже снится.

— Это хорошо, что снится. Значит, начинаете осознавать свою неправоту… Как случилось, что по делу арестовали Пушкова Петра вместо его брата Максима?

— Арестовали того, на кого была санкция.

— Санкция меня сейчас не интересует. Вам Одерихин доложил, что по бестолковости оперработника арестован не тот человек. Почему вы не исправили эту грубейшую ошибку?

— Я доверился санкции прокурора. Он же проверяет дело, прежде чем давать санкцию на арест!

— Обязан проверять и, вероятно, проверял. Но по делу не проходит Максим. Вы ж не давали прокурору донесения своих агентов. У него нет к ним допуска. А у вас есть. Почему вы не проверили?

— Я поинтересовался, почему арестован не тот Пушков. Мне ответили, что тот семидесятилетний старик, а этот молодой, да к тому же проходит по делу вместе с ним.

— Проходит как родственная связь, — уточнил Захожай.

— И санкция получена на него, — проигнорировал Безруков замечание следователя.

— Вы опять о санкции! — прокурор раздраженно посмотрел на Безрукова.

— Потому что в этой истории, я считаю, главным пунктом была санкция. Я ей доверился. Тем более что семидесятилетнего Максима никто бы не арестовал.

— Вы по материалам получаете санкции или по возрасту?

— Мы избегали брать стариков. Арестовывали только особо важных.

— Вот тут и есть вражеская рука, — прокурор победно сверкнул глазами.

— Почему? — удивился Безруков.

— Потому что избивали молодых, здоровых людей, трудящихся, приносивших пользу Родине, а хлам, стариков, которые контрреволюцией занимались, не арестовывали!

— Вы утверждаете, — обратился к обвиняемому Захожай, — что санкция прокурора была?

— Да! Дело было до массовой операции, когда санкцию прокурора брать было обязательно.

— Вы нагло лжете, Безруков! — вмешался в допрос особоуполномоченный. — За кого вы нас принимаете? Массовая операция на всей территории края началась одновременно пятого августа, а Пушков арестован двадцать первого ноября. Нужна была санкция на арест или нет? В деле-то ее нет!

— Такого не может быть.

— Какого не может быть?