— Поясни, — встрепенулся Малкин.

— Все просто. Предлагаем осужденным переписать протоколы допросов, и вставить в них с десяток фамилий арестованных по дохлым делам.

— В этом что-то есть, — оживился Сербию».

— И ты думаешь, осужденные пойдут навстречу твоим пожеланиям?

— Не пойдут — так заставим.

— Если пообещать осужденному к лагерям оставить отбывать наказание в пределах края — он маму родную впишет, — поддержал Сербинов предложение Шашкина.

— Да. А с приговоренными к «вышке» вообще церемониться незачем: две-три крепкие порки и дело в шляпе. А вписанных арестованных привлечем как соучастников, изобличенных осужденными.

— Разумно, — одобрил Малкин. — Поручаю это дело тебе. Посмотрим, что из этого выйдет.

Вышло, как было задумано. И хоть часть дел все же осталась нереализованной, ситуация вскоре разрядилась; в крае вместо упраздненной просто «тройки» была создана и заработала во всю мощь «особая тройка» УНКВД.

За проведенную «операцию», а официально — за выдающийся вклад в дело борьбы с контрреволюционным подпольем, Шашкин был щедро вознагражден: по ходатайству Малкина он через ступень был произведен в капитаны госбезопасности; грудь его украсили орден Красной Звезды и знак «Почетного чекиста»; с должности начальника отдела Управления его назначили помощником начальника Управления и по совместительству начальником Сочинского горотдела НКВД.

— Такие взлеты достойны подражания, — любовно глядя на обласканного выдвиженца, заявил Малкин, представляя его личному составу, — теперь главное — избежать головокружения от успехов. Закружится голова — потеряешь равновесие, упадешь и больше не встанешь.

Это было предупреждение, призыв помнить, что Шашкин со всеми орденами, званиями и должностями не сам по себе, что творец его он — Малкин.

Шашкин это понял:

— Не упаду, Иван Павлович! Я цепкий!

Сербинов оказался не единственным, кто напомнил Малкину о февральских событиях. Удостоил его своим вниманием и заместитель наркомвнудела товарищ Берия.

— Ты что за побоище устроил грекам в Сочи? Посол Греции забросал правительство ходатайствами с мольбами о пощаде.

— Побоища не было, товарищ комиссар. Маленько почистили местность, прилегающую к автотрассе, чтобы обеспечить безопасность товарища Сталина…

— Только и всего? — в голосе Берия прозвучало разочарование. — И из-за этого столько шума? Я-то думал, что вы поработали как следует.

— Мы поработали как следует, товарищ комиссар!

— Ну, ладно, оставь их пока в покое. Впрочем, если обстоятельства вынудят…

— Понял, товарищ комиссар!

Малкин долго думал над тем, что значил для него в действительности этот неожиданный звонок. Ни до чего не додумавшись, успокоился: мало ли что взбредет в голову руководителю такого масштаба.

Ершов привез из Москвы свежие сплетни: в НКВД готовится переворот. Ежов неофициально отстранен от наркомвнуделовских дел, хозяйничает в органах Берия. Берия громогласно заявил, что в органах засели преступники, что в лагерях сидят миллионы невиновных людей и пришло время навсегда покончить с ежовщиной. Берия настаивает на проверке деятельности НКВД, изъятии и аресте тех, кто преступно обезглавил многие партийные организации и крупные производства страны. И последнее: по настоянию Берия, Сталин создал Комиссию ЦК ВКП(б) в составе Молотова, Маленкова, Вышинского и Берия, которая уже провела ревизию расстрельных дел и намеревается провести тотальную проверку обоснованности содержания под стражей в подразделениях НКВД всей страны. Сплетни по сути своей совпадали с той информацией, которой располагал Малкин. Поэтому он решил не испытывать судьбу и бросил на реализацию «троечных» дел весь наличный оперативно-следственный состав Управления, четко определив для каждого объем работы и жесткие сроки ее исполнения. Заработала под его председательством «тройка», загремели выстрелы в расстрельных подвалах тюрем Краснодара, Майкопа, Армавира и Новороссийска, на огороженных глухими заборами пустырях. Чекистские залпы салютовали годовщине большевистского переворота, вошедшего в историю как Великая Октябрьская социалистическая революция. Только первого ноября Малкиным со товарищи было вынесено и приведено в исполнение более шестисот смертных приговоров.

— Что ни говори, — делился Малкин впечатлениями с Сербиновым и Ершовым, а внесудебные органы для наведения порядка в стране великолепная вещь, я бы сказал — незаменимая вещь!

— В жалобах в ЦК, да и в крайком тоже, многие коммунисты называют массовые репрессии произволом властей, — осторожно произнес Ершов. — Товарищи не понимают.

— Плохо работаете с товарищами, — жестко произнес Малкин. — Давно пора внушить: массовые репрессии не произвол, а продолжение революции. Чего ухмыляешься? — прикрикнул он на Сербинова. — Так и есть. И мое мнение, между прочим, разделяет выдающийся партийный и государственный деятель современности председатель Совета Народных Комиссаров товарищ Молотов. Вот так!

— Интересно, интересно, — заулыбался Ершов. — Где это и при каких обстоятельствах он услышал твое мнение?

— Не знаю, — не понял шутки Малкин. — Во всяком случае, подобные мысли он высказывал тоже.

Руководитель московской бригады, прибывшей к Малкину с проверкой на заключительном этапе «троечной» бойни, подтвердил сказанное Ершовым.

— Для того и приехали, чтобы наковырять у тебя жареных фактиков, — сказал он весело. — Но ты не боись: для тебя я создам щадящий режим.

— И сколько ж тебе за это выдать фактиков? — серьезно спросил Малкин. — Пять, семь? С десяток? Это ж придется жертвовать и сотрудниками?

— Сдашь двух-трех нерадивых. Жалко, что ли?

— Жалко. Но делать нечего. Не дам — меня слопаешь.

— Э-эх, Ваня, Ваня, — вздохнул руководитель бригады. — Ты не представляешь, как все теперь сложно. Обо что споткнешься, кто ножку подставит, где упадешь — разве знаешь? Берия настроен на смягчение внутренней политики. И его можно понять: чтобы свалить Ежова — все достигнутое нужно очернить. Да и народ настроен против НКВД. Ты разве этого не видишь?

— И вижу, и чувствую.

— Ну вот. Потому и намерены упразднить «тройки», «двойки, изменить политику. А это значит, что большая чистка неизбежна. И два-три сотрудника, поверь мне, это только начало.

— Ладно, ладно! Договорились, — безнадежно махнул рукой Малкин. — Сдам, не сдам — все равно возьмешь. Я ж понимаю: приедешь в свою Москву пустой — тебя в кутузку, а ко мне новую комиссию, и тогда уж двумя-тремя жертвами не отделаюсь. Да-а… Значит, пропал «наш маленький Марат». Так кажется, Сталин его окрестил?

— Говорят — да, в разговоре с кем-то так и отозвался о нем.

Комиссия ЦК представила Сталину записку о результатах проведенной проверки, которую так и озаглавила: «О перегибах в следственной работе». Эта записка легла в основу постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». А приказом НКВД СССР от 26 ноября, во исполнение этого постановления, были упразднены «двойки» и «тройки». На местах — в краях и областях. Надолго ли? За время существования советской власти внесудебные органы многократно подвергались нападкам, не раз и не два их пытались удушить, но всякий раз после некоторого затишья они возникали снова и снова еще более энергичными и кровавыми.

Шашкин появился в кабинете Малкина стремительный и радостно возбужденный.

— Чо сияешь, как офицерский сапог? Может, спас кого от расстрела? — встретил Малкин помощника обычной грубостью.

— Я не спасатель. Я — расстрельщик, — с циничной прямотой парировал Шашкин грубость шефа. — А радуюсь тому, что имею для доклада приятные новости.

— Да-а? Ну, валяй.

— Я в отношении Аллилуева.

— Меня не Аллилуев интересует, а Кудрявцев. Тебе удалось поладить с ним?

— Да! Этот Кудрявцев — тупой, как сибирский валенок. Точно говорю! Ни одного шага не сделал без меня! Нашу версию принял как свою.