— Черт его знает. Надежность, как в деле Осипова, почти нулевая.

— Тем более: пусть им занимается Сербинов. Втягивай его в это дело, пусть марает руки. Он любитель; а ты старайся быть поблизости. — Малкин заговорщицки подмигнул собеседнику и тот в ответ признательно улыбнулся и согласно кивнул.

В первых числах августа Малкин выехал в наркомат на всесоюзное совещание. О том, что оно состоится, он узнал заранее, однако вопросы, подлежащие обсуждению на нем, держались почему-то в строгом секрете, и ни Дагин, ни, тем более, Фринковский, не удовлетворили его законного любопытства. Заинтригованный и слегка обиженный, он томился в неведении, пока Сербинов по своим источникам не получил информацию о том, что главным и, возможно, единственным вопросом будет агентурная работа, недовольство которой неоднократно и в достаточно резкой форме высказывал Берия. Перед отъездом Малкин тщательно проанализировал ее состояние в крае, подготовил ответы на возможные вопросы. Имея, как всегда, в запасе время на «разведку», он прямо с поезда помчался в наркомат, рассчитывая до начала официального рабочего дня успеть засвидетельствовать свое почтение руководителям отраслевых служб и, если удастся, получить подробные ответы на мучившие его вопросы.

Несмотря на ранний час, жизнь в наркомате кипела. От Малкина отмахивались, мягко ссылаясь на занятость, и он, глядя на мечущихся по коридорам людей, на непроницаемые лица наркомвнудельцев, слушая несмолкаемый дребезжащий перезвон телефонных аппаратов, вспомнил: таким он видел наркомат после неожиданно смещенного со своего поста Ягоды.

С Дагиным Малкин столкнулся в коридоре и тот, приветливо улыбнувшись и наспех пожав протянутую Малкиным руку, умчался, пообещав заглянуть к нему после совещания. Рассерженный Малкин, плюнув на все, ушел в гостиницу и, запершись в номере, напился.

Ежов на совещании не появился, что немало удивило его участников, тем более, что достоверно было известно: нарком жив, здоров, находится в своем кабинете и «правит» службу.

С основным докладом выступил Берия. Профессионально, с глубоким знанием состояния дед, он в пух и прах разнес организацию агентурной работы не только на местах, но и в центре — в Главном Управлении Государственной безопасности — не повышая при этом голос и не раздражаясь, как это нередко случалось с Ежовым. Наоборот, лицо его источало добродушие и доброжелательность и от этого его сильный грузинский акцент воспринимался как нечто естественное, не вызывая ни у кого отрицательных эмоций. Невысокий ростом, лысый, полнеющий, рассудительный и несуетливый, Берия произвел на Малкина благоприятное впечатление, и пока он слушал его, страхи, навеянные россказнями о безграничной жестокости и беспринципности этого человека, постепенно улетучивались, уступая место уверенности в завтрашнем дне.

— Я мог бы сейчас поименно назвать тех руководителей, для которых агентура является как бы обузой, как бы ненужным довеском к основным служебным обязанностям, — говорил Берия, поблескивая лысиной и круглыми стекляшками пенсне, — но не буду этого делать, поскольку уверен, что безответственность на местах порождена безответственностью центра. Разве аппарат НКВД не знал, что агентура вместо прямого назначения используется как приводной ремень для создания липовых уголовных дел? Знал и поощрял, а вы рады стараться. Пересмотрите свои позиции, памятуя, что любое бесчестное дело чревато непредсказуемыми последствиями.

Берия говорил, а Малкину казалось, что он не спускает при этом глаз именно с него — Малкина, и персонально ему предъявляет претензии. Что греха таить, все негативное, что было сказано заместителем наркома по поводу использования агентуры не по назначению, в полной мере следовало отнести на счет УНКВД по Краснодарскому краю. «Без изъятий, один к одному относится к нам», — каялся Малкин перед самим собой и самому себе клялся немедленно устранить недостатки.

В перерыве он по ВЧ связался с Сербиновым и приказал до его приезда агентов 2-го отдела УГБ в командировки не посылать, а реализацию агентурных донесений, касающихся «выявленных» ими «контрреволюционных повстанческих организаций», приостановить.

— Я все понял, — ответил Сербинов, сделав ударение на слове «все». — Вы когда вернетесь?

— После двадцатого, потому что десятого открывается Вторая сессия Верховного Совета.

— Ясно. У вас там «жарко»?

— Не то слово. Потому и звоню… На днях получишь разнарядку на арест трех тысяч, но ты не дожидайся ее, начинай «изъятие» с сегодняшнего дня. Хорошенько почисти Краснодар и Пашковскую. Скажи Коваленко — пусть пошерстит промпредприятия, особенно завод Седина — там полно осиповской братии. Набери тысячи полторы, остальные перекроем теми, что уже в работе.

— Ясно.

— О Люшкове слыхал?

— Краем уха.

— О том, что сбежал к япошкам?

— О том, что арестован за связь.

— Не арестован. Успел сбежать. Затеял инспекторскую поездку по границе и был таков.

— Невероятно!

— А ведь был в чести у хозяина, сволочь! Сербинов замолчал, оглушенный новостью.

— Ты чего молчишь?

— Перевариваю… Мне сказали, что его арестовали с Каганом.

— Кагана и еще многих арестовали, это точно. А Люшков сбежал… Ладно! Вернусь — поговорим. Пока.

— До свидания, Иван Павлович.

Разговор с Малкиным оставил в душе Сербинова тяжелый осадок. Очень смутила информация о предательстве Люшкова. Не верилось, что человек, в свое время обласканный самим Сталиным, мог так легко добровольно оставить Союз. А может выкрали? А может заслали к япошкам, имитировав побег? А может действительно попал на крючок и другого выхода не нашел?.. Люшков, Каган — евреи. Как бы не началась травля нашего брата, а еще хуже — тотальное истребление.

Обескуражил запрет Малкина использовать агентуру для «выявления» контрреволюционных группировок. Ведь подспорье в массовых операциях незаменимое. Год или, точнее, около года назад Сербинов, движимый честолюбивыми побуждениями, предложил Малкину использовать ее для «валового разоблачения врагов».

— Что ты имеешь в виду? — подозрительно щурясь, спросил Малкин.

— Я имею в виду апробированный и хорошо зарекомендовавший себя метод. — Сербинов открыто посмотрел в глаза Малкина, выдержал его долгий испытующий взгляд, и когда тот, удовлетворенно крякнув, качнул головой, давай, мол, выкладывай, подробно изложил свой план. Суть метода сводилась к следующему: из числа имеющихся во 2-м отделе УГБ агентов отбираются наиболее опытные, обладающие незаурядными организаторскими способностями и артистическими талантами, умеющие быстро сближаться с людьми, снабжаются крупными суммами денег, инструктируются и командируются в хутора и станицы края, представляющие для УНКВД оперативный интерес. Там, согласно инструкции, завязывают знакомства среди пьянчуг, через них выходят на жителей, ранее служивших у белых, бывших кулаков, вернувшихся из ссылки, бывших коммунистов, изгнанных из партии во время чистки или за различные нарушения партийной дисциплины и потихоньку сбивают их в стаю, устраивая небольшие попойки. Когда они привыкнут друг к другу и созреют для откровения, под любым предлогом — поминки, крестины, день рождения — собирают всех под одной крышей, а точнее, за одним столом, и в изрядном подпитии заводят разговор о сложностях жизни, о прошлой казачьей вольнице, высказывают сожаление о том, что ушли те времена безвозвратно, охают, ахают, вздыхают, сочувствуют. После пьянки агент сочиняет донесение «о сборище контрреволюционной повстанческой организации, перечисляет всех участников дружеской попойки, которые затем «изымаются» и подробно допрашиваются. Арестованные щедро делятся воспоминаниями, нередко приукрашивая для достоверности, а следователи, придавая невинным высказываниям участников выпивки политическую окраску, объявляют их участниками контрреволюционного заговора, по своему усмотрению определяют для них вожака и дело готово. Состряпанные с помощью агентов-провокаторов «организации» насчитывали нередко до 50-ти участников.