Когда случалась удача, Шулишов спешил информировать о ней Москву. Пусть видят: Шулишов не мух ловит в Краснодаре, а разоблачает и отлавливает врагов. В начале года, например, агент «Алтайский», состоявший на связи сначала у Бродского, а затем последовательно у Карлина и Биросты, выдал информацию, свидетельствовавшую о существовании в Краснодаре троцкистской террористической группы, которая наряду с активной троцкистской работой готовила террористические акты над руководителями ВКП(б). Сколько было радости! Немедленно завели агентурное дело под кодовым наименованием «Осиное гнездо» и начали активную агентурную разработку лиц, поименованных в донесении агента, которая велась обособленной группой сотрудников и держалась в строгом секрете от оперативного состава, не причастного к ее реализации.

— Подготовьте спецсводку в Москву! — приказал Шулишов Биросте и шутливо добавил: — А вот здесь, — он ткнул ему в грудь указательным пальцем, — просверлите дырку для ордена!

— Главное — удачно ликвидировать разработку, — ответил Бироста бодро, — а дырку проделать — дело не сложное. Был бы повод.

— Будет, будет! За это я ручаюсь! Спецсводку — за тремя подписями: моей, вашей и Карлина.

— Хорошо.

«Раевскую» решили арестовать.

— Хватит ей отсиживаться на конспиративной квартире. Сексота из нее не вышло, пусть идет обвиняемой, — заключил Шулишов. — Переведи ее во внутреннюю тюрьму. Ты не интересовался, почему она так настаивает на аресте отца? — спросил он у Безрукова, завязывая тесемки личного дела агента. — Выясни. Протокол допроса составь на основе ее донесений. Чтобы никаких противоречий.

По просьбе Безрукова место «Раевской» во внутренней тюрьме определили рядом с камерой смертников.

— Ты не обижайся, что тебя спустили в подвал, — лицемерил Безруков, вызвав «Раевскую» на допрос. — Единственная свободная камера.

— Вы идиоты! — злобно выкрикнула арестованная вместо ответа. — Если шпионам станет известно, что я и Гущев арестованы — все разбегутся, скроются! А я что? Одна должна отвечать за это кодло? И гнить в этой вонючей камере? Одна? Почему до сих пор не арестован отец?

— Ты уверена, что он враг?

— Да! Это он втянул меня в эту грязь! Пусть пропадает, гад, вместе со мной! И мать! Видела, что старый ублюдок гробит мою молодость — не помешала. Всех возьмите! Всех под гребенку!

— Ты что это, сволочь, раскомандовалась? — возмутился Безруков. — Ты чего орешь? Полгода водила за нос погранотряд — доносила на невинных людей. Теперь мне морочишь мозги… Чем докажешь, что мать знала о ваших делах? Она же в разводе с твоим отцом!

— Мне плевать, знала она или не знала. Я говорю знала — и все! И попробуйте спустить на тормозах!

— Ты, сучка, прекратишь орать или нет? Или мне тебя размазать по стенке? Запомни: если лжешь — умрешь смертью, какой никто не умирал! Лично скормлю тебе твое собственное мясо! Будешь жрать себя, пока не сдохнешь!

— Еще неизвестно, кто раньше сдохнет! — отрезала «Раевская», с ненавистью и отвращением глядя в глаза Безрукову. — Я в курсе про вашу банду… Сербинов загудел и ты скоро туда же! Мразь!

— 3-заткнись! — заорал Безруков и с силой опустил тяжелую ладонь на голову женщины. От неожиданности та прикусила язык и тихо сползла со стула.

Сомнения Влодзимирского подогрели в Мироновиче желание во что бы то ни стало «размотать дело о подготовке покушения на Сталина и его соратников. Вернувшись с совещания, он приказал доставить ему Абакумова, с которым с самого начала имел доверительные отношения. Покладистый мужик, он легко шел на любые уступки, особенно, когда вопрос касался руководства Управления.

— Что ж вы, Абакумов, водите следствие за нос? — спросил он арестованного с добродушной улыбкой, как только за конвоирами закрылась дверь кабинета. — Подсовываете всякую шушеру вроде Никишина, Древлянского и прочих, а о террористической группе, которая готовила покушение на товарища Сталина, ни гу-гу?

— Так я о ней и сам толком не знаю. Я ж говорил, что с Малкиным не очень ладил и он не доверял мне сверхсекретов. За месяц до перевода в Новороссийск он, правда, пытался сблизиться со мной, но я на неслужебный контакт с ним не пошел — не мог простить оскорблений, которые он нанес в первые месяцы работы под его руководством. Вообще он мужик хамовитый и потому контачили с ним лишь подхалимы да карьеристы. Да еще тупицы, которым все равно, под чьим сапогом быть, лишь бы не гнали вон.

— И все-таки он включил вас в так называемую «группу по выполнению особо важных поручений»?

— Перед моим переводом в Новороссийск приказом по УНКВД была создана группа, на которую возлагалось обеспечение безопасности руководителей партии и правительства, прибывающих на отдых в Сочи. Какова истинная цель создания этой группы, я не знаю.

— Гришин знал истинную цель?

— Я думаю, что он был в курсе всех дел, которыми занимался Малкин.

— Хорошо, Абакумов. Можете отдыхать.

— Хочу только дополнить, что, со слов Малкина, подобные группы создавались ежегодно. В конце особого курортного периода все их участники крепко поощрялись.

Отпустив Абакумова, Миронович оформил состоявшуюся беседу протоколом допроса и вызвал к себе помощника начальника следственной части УНКВД по Краснодарскому краю Захожая, прикомандированного в НКВД для оказания практической помощи в расследовании дела.

— Вот тебе, Захожай, показания Кабаева, — Миронович зевнул до хруста в скулах. — Они разрозненны и неудобоваримы. Возьми себе Бурова и вместе приведите их в порядок. Протокол изложите последовательно, появятся неясности — проведите дополнительные допросы, очные ставки. Состыкуйте с показаниями Шашкина, Абакумова, Захарченко… кто там у нас еще… Стерблич! Как я его упустил… Стерблича возьми за основу. До ареста он работал секретарем Управления, знал всех и обо всех, у него четкие характеристики на каждого. Посмотри, кто еще созрел для ареста, и подготовь рапорт на имя наркома.

— За чьей подписью?

— Обычная цепочка: особоуполномоченный НКВД майор госбезопасности Стефанов, начальник следчасти НКВД комиссар госбезопасности третьего ранга Кобулов… точнее — наоборот: первым Кобулов, вторым Стефанов.

— Ясно.

— Срок — в пределах разумного. Работайте в темпе, так, чтобы к концу года дело можно было направить в суд.

— Хорошо. Будет сделано.

Захожай подключился к делу по распоряжению Влодзимирского, когда «раскрутка» шла уже полным ходом. Перелистывая еще не остывшие страницы протоколов, он удивлялся, с какой готовностью рассказывали подследственные о своих коварных замыслах, как, упреждая вопросы следователей, торопились саморазоблачиться, утопая в противоречиях, которых никто не хотел замечать. Первые допросы, правда, самые первые, завершались полным отрицанием причастности к заговору, но зато потом, после некоторого перерыва, они превращались в исповедь. Поток признаний был таким мощным и неудержимым, что следователь едва успевал вставлять в короткие паузы вопросы, придающие процессу форму следственного действия. На какое-то время усилия следственной группы сосредоточились на показаниях Кабаева. На их основе Миронович намеревался построить обвинения против большинства бывших сотрудников УНКВД.

Приводить в порядок дело Захожай начал с личного допроса Кабаева.

— Иван Леонтьевич! На предыдущих допросах вы дали развернутые показания по поводу вашего участия в антисоветской заговорщической организации. Возникла необходимость дополнительно допросить вас по всем изложенным вами ранее фактам, чтобы устранить противоречия и получить возможность для подготовки непредвзятого, обоснованного обвинения. Приступая к последнему, надо полагать, допросу, предупреждаем, что говорить вы должны только правду и ничего кроме правды, не оговаривая себя и других и ничего не — скрывая об известных вам фактах. Вы согласны с такой постановкой вопроса?