— Да. Было время, когда я утверждал, что не причастен к заговору, так как боялся ответственности. Когда выяснилось, что все уже вскрыто помимо меня, я решил прекратить борьбу со следствием и впредь давать только правдивые показания.

— И вы по-прежнему настаиваете на том, что заговорщическая организация в УНКВД действительно существовала и что вас вовлек в нее Малкин?

— Да. После того, как он высказал свое отношение к происходящим в стране процессам, я стал разделять его точку зрения.

— Это отношение было негативным?

— По многим позициям — да.

— Расскажите подробно, как это произошло.

— Я показывал на предыдущих допросах, что с Малкиным знаком с тридцать третьего года, когда начал работать под его началом в Кубанском оперативном секторе ОГПУ. Постепенно между нами установились дружеские отношения, мы безусловно доверяли друг другу и делились самым сокровенным без всякой опаски. Эти отношения сохранялись до его ареста. В апреле тридцать восьмого я по ходатайству Малкина был назначен начальником первого отдела УНКВД в городе Сочи, и когда «обмывали» назначение, он доверительно, в присутствии Абакумова, заявил, что «от постоянного нервного напряжения всякое терпение лопается и буквально все валится из рук». Я спросил, чем вызваны его переживания. Он стал клеветнически высказываться о Сталине, критикуя карательную политику в стране, в которой, вопреки совести, приходится принимать участие, а когда, я спросил, будет ли когда-нибудь положен этому конец, решительно заявил: «Нужна активная борьба против сталинской политики насилия и террора. Борьба эта ведется и особое место в ней занимает старый северокавказский костяк партийцев с авторитетом такой колоритной фигуры, как Евдокимов».

— Он назвал вам участников?

— Да. Назвал себя, Абакумова, который кивком головы подтвердил сказанное, затем перечислил некоторых сотрудников краевого аппарата: Сербинова, Захарченко, Феофилова, Шашкина, Долгопятова из Майкопа, Безрукова, Биросту, ряд ответственных работников из НКВД СССР и УНКВД других краев, областей. Среди них — начальника Первого отдела НКВД СССР Дагина, его заместителя Зарифова, начальника Второго отдела НКВД Попашенко и начальника Сельхозотдела НКВД Гатова, начальника Секретно-политического отдела из Ростова-на-Дону Раева и начальника УНКВД Горьковской области Лаврушина…

— Странно, что он назвал вам сразу столько фамилий. Была необходимость? А как же с конспирацией? Как-никак, организация подпольная…

— Разговор, как я сказал, сопровождался обильной выпивкой и Малкин был в этот момент изрядно накачан. Во-вторых, мы доверяли друг другу. В-третьих, ему очень хотелось, я так думаю, показать размах антисталинской борьбы.

«Врешь ты все, — подумал Захожай, глядя в честные глаза Кабаева. — С твоим кругозором знать такое количество руководителей, разбросанных по Союзу? Запомнил? А разве сам не был накачан? Эх, Кабаев, Кабаев!»

— И какую же вражескую установку вы получили в тот раз от Малкина? Каким образом он определил цели и задачи заговорщической организации?

— О них я был ориентирован в общих чертах.

— И все-таки?

— Путем проведения массовых арестов партийно-советских и хозяйственных кадров и граждан определенных национальностей внушить трудящимся края мысль о перегибах, организатором которых является ВКП(б), а если конкретно — ее ЦК.

— То есть вы получили установку всеми доступными вам способами дискредитировать в глазах населения партию и ее сталинский ЦК? Так я вас понял?

— Так. И показать таким образом антинародность решений партии, принятых на февральско-мартовском тридцать седьмого года и последующих Пленумах ЦК.

— Только-то?

— Не только. Главная задача — физическое истребление всех, по чьей воле развязан кровавый террор.

— Значит, вас — в первую очередь?

— Почему нас?

— Потому что вы осуществляли террор.

— Вы говорите об исполнителях, а я имею в виду организаторов.

— То есть вы имеете в виду ЦК?

— Получается так.

— Вы и сейчас полагаете, что массовый террор организовал ЦК?

— Нет. Сейчас я так не считаю. Решение ЦК и СНК от семнадцатого ноября прошлого года и последующая политика партии по восстановлению в стране ленинских норм жизни убедили меня в обратном.

— Значит, дискредитируя партию и советскую власть, вы добросовестно заблуждались?

— Выходит, что так.

— И как же вы намеревались решать непростые задачи истребления организаторов террора?

— Я же говорю, что сейчас таковыми их не считаю.

— Но тогда считали?

— Да.

— Ну так как же?

— По Сочи-Мацестинскому курорту, где обычно отдыхают руководители партии и правительства, мы предполагали создать условия, способствующие террористически настроенному элементу беспрепятственно проникать на особо важные объекты в качестве обслуги.

— Что вы разумеете под особо важными объектами?

— Прежде всего дачи, лечебные учреждения, места посещений…

— Вы можете назвать хоть один случай проникновения в обслугу лиц, настроенных террористически?

— Могу. На даче номер девять, известной как дача Сталина, поварихой работала некая Рыжкова Мария — жена латыша-белогвардейца, которая была связана с эстонцем-террористом, работавшим в Сочи, кажется, на хлебозаводе. Этот террорист намеревался вместе с Рыжковой отравить товарища Сталина.

— Очень интересно. Фамилию эстонца вы не знаете, о месте его работы имеете представление смутное, а намерения его у вас как на ладони. Вы с ним общались?

— Нет.

— Кто-нибудь общался? Из сотрудников?

— Не знаю.

— Как же вы узнали о его намерениях?

Кабаев замялся. Захожай с сожалением посмотрел на сидящего перед ним маленького, измученного пытками и неволей человека. В умных глазах мольба.

— Сергей Васильевич, — обратился, Захожай к Бурову, молча сидевшему за приставным столиком напротив Кабаева, — время перерыва и Миронович, наверное, в буфете. Будь добр, разыщи его, скажи, что очень желательно его участие в допросе Кабаева. Заодно пообедай.

— Хорошо! — обрадовался Буров и быстрыми шагами удалился из кабинета. Захожай и Кабаев остались вдвоем.

— Итак? — произнес Захожай тихо, давая понять, что теперь можно быть откровенным.

Кабаев молчал.

— Иван Леонтьевич! Разговор не для записи. Я понимаю: в условиях Лефортово, а вначале, вероятно, была Лубянка, вы иначе вести себя не можете. Не мне вас судить за это. Вероятно, я, окажись на вашем месте, вел бы себя не лучшим образом, но… Зачем вы втягиваете в дело такую массу людей?

— А как иначе?

— Кто вам давал установку на террор? Это же ложь, Иван Леонтьевич! Рассказанный вами случай с эстонцем и поварихой с дачи Сталина — это же готовый анекдот и он лишний раз подтверждает, что вы занимаетесь самооговором. Разве не так?

Кабаев молчал, опустив голову.

— Я читал все ваши показания. Там много правды. Зловещей, жестокой, нечеловеческой правды. Но много и наносного. Особенно, что касается подготовки террористических актов… Чтобы поставить вас к стенке — достаточно только правды. Зачем же вы накручиваете, тащите за собой невиновных?

— Мне называют фамилии, требуют подтвердить. Пугают пытками, а я… Господи! Скорей бы развязка!

— Развязка близко. Только не тащите за собой кровавый след.

— Если бы я мог! Если бы я мог!

Вошел Буров. Подозрительно, посмотрел на слезливого Кабаева, перевел взгляд на Захожая:

— Мироновича нет. Говорят, на выезде и будет часа через два.

— Очень жаль. Ты пообедал?

— Нет.

— Тогда прервемся. Отправь Кабаева в камеру.

Вечером Миронович вызвал к себе Захожая.

— В чем дело, Захожай? Ты что, не доверяешь Бурову?

— С чего это вдруг?

— Вот и я интересуюсь, какие основания?

— По-моему, работа у нас идет нормально. Я Буровым доволен.

— Доволен, а в самый острый момент ты его отстраняешь от допроса.

— Что вы имеете в виду?

— Ой, не корчи из себя умника!