— Почему так, как думаешь?
— На мой взгляд — он человек амбициозный, с неустойчивой жизненной позицией. Одним готов задницу лизать, других может продать с потрохами.
— Да, это верно. По привычке пытается подмять под себя всех, прокуратуру в том числе. Гальперин — крепкий орешек, не дается — подключает московские связи, а те, не раздумывая, коверкают человеку судьбу. Волков отказался аттестовать его…
— Я слышал.
— Надо ему помогать.
— В пределах возможного я всегда готов.
— Знаю, что ты парень принципиальный, в вопросах законности особенно. Поэтому хотелось бы иметь в твоем лице человека не подверженного той заразе, которая расползается по стране черт его знает откуда. От тебя, как от помощника начальника следчасти, многое зависит. Быть ли фальсификации, незаконным арестам, истязаниям невиновных…
— Я думаю, что это зло истребимо. Зря горлопанит Безруков, что так было, есть и будет. Не верю. Урок малкиных, сербиновых, безруковых чему-то да научит. Я вижу уже сейчас, что многие стараются уйти от насилия и лжи. Есть пока и ретивые. Но это пока. Костоломы уже не в фаворе.
— Ладно. Приятно было поработать вместе. Безрукова проконтролируй: по-моему, он не зря взял тайм-аут, придумает какую-нибудь подлость обязательно.
— Пусть придумывает. Для меня он не страшен. Он настолько обложен со всех сторон показаниями своих коллег, что я вполне могу обойтись без его признательных показаний.
— Нет-нет! Не рискуй. Надо добиться признания любыми методами. По отношению к нему все законно. А вдруг в суде коллеги пойдут на попятную?
— Все будет зависеть от суда. В конце концов суд может смазать любое дело. По настроению.
— Это верно. Особенно это просматривается в работе краевого суда: более пятидесяти процентов шулишовских дел прекращается или возвращается на доследование.
— Так тоже нельзя.
— Ты ж сам говоришь: по настроению.
— Гальперин на месте?
— Сегодня — да.
— Он обещал помочь допросить Коваленко…
— Пошел в отказники?
— Упорно отрицает существование вражеской организации и свою принадлежность к ней. Все признает, а в организацию уперся.
— Хочешь знать мою точку зрения?
— Интересно.
— Я тоже не верю в существование заговора. Вот не верю и все. Метод выколачивания показаний стар, как мир, и ваши коллеги приняли его как должное. Возможно, когда-нибудь он отомрет, но мне кажется, что это случится лишь тогда, когда канут в вечность органы насилия.
— Надеюсь, вы меня в свою заговорщицкую организацию не включили?
— Боишься? — засмеялся Кондратьев. — Нет. Мы от тайных дел далеко. А мордобой и фальсификация — по инерции. Борьба за показатели, а показатели для того, чтобы заметили, выдвинули. Карьера на крови, благополучие на чужих бедах.
— Это и есть основная движущая сила фальсификаторов.
37
— Знаете ли вы сидящего напротив вас гражданина? — спросил следователь Биросту, тоскливо взиравшего на бывшего шефа. Как меняет людей обстановка! Изможденное лицо, глубокие складки на лбу, потухший взгляд.
— Да. Знаю. Это Шалавин Федор Иванович.
— Давно вы знаете Шалавина? Нет ли между вами неприязненных отношении?
— Шалавина я знаю с конца тысяча девятьсот тридцать шестого года. Работали вместе в УНКВД по Азово-Черноморскому краю. Взаимоотношения нормальные, если не считать отдельных стычек по служебным вопросам.
— Знаете ли вы, Шалавин, сидящего напротив вас гражданина, — обращается следователь к Шалавину и широко зевает, прикрывая рот ладонью.
— Да, — отвечает Шалавин. — Хорошо знаю. Это Бироста Михаил Григорьевич.
— А вы не испытываете неприязни к Биросте на почве личных отношений?
— И личные, и служебные взаимоотношения с Биростой у меня были дружескими. Столкновения по работе были, Бироста показывает правильно, но на взаимоотношениях они не сказывались.
Следователь удовлетворенно кивнул и, глядя на беспокойные руки Биросты, которые тот пытался удержать на коленях, обратился к нему с очередным вопросом, явно не рассчитывая на положительный ответ:
— Может быть, сейчас, не дожидаясь изобличения вас на очной ставке, вы начнете давать показания, о вашем участии в заговорщической организации, действовавшей в УНКВД по Краснодарскому краю?
— Ни в какой заговорщицкой организации я не состоял, поэтому дать таких показаний не могу.
Следователь снова зевнул. Стандартные вопросы, с которых обычно начинаются очные ставки, под стать им ответы, кочующие из протокола в протокол, наводят скуку. Но, кажется, с ними покончено. Начинается «деловой» разговор.
— Подтверждаете ли вы, Шалавин, свои Показания от четырнадцатого сентября в части, касающейся вражеской деятельности Биросты?
— Да! — оживает Шалавин. — Полностью подтверждаю и подчеркиваю, что говорить о своей вражеской работе я могу, лишь назвав Биросту в качестве соучастника, на которого я опирался в своей работе…
— Вражеской работе!
— Естественно. Вражеской работе.
— Шалавин изобличает вас, Бироста, как своего соучастника по вражеской работе. Намерены ли вы сейчас говорить правду?
— Намерен. Соучастником Шалавина по вражеской работе я никогда не был. Работал с ним как с начальником четвертого отдела Управления и выполнял работу не вражескую, а чекистскую.
— Вот видите, Шалавин! Вас опровергают. Расскажите, пожалуйста, Биросте, при каких обстоятельствах он стал известен вам как участник заговорщической организации.
— В заговорщическую организацию вовлек Биросту я, — резко повысил голос Шалавин.
Бироста вздрогнул от неожиданности и уставился на Шалавина глазами, полными гнева и возмущения.
— Опомнитесь, Федор Иванович! О чем вы говорите? Это же… это же… чушь!
— Расскажите, Шалавин, подробно, когда и на какой почве вам удалось привлечь Биросту к вражеской работе?
— В антисоветскую заговорщическую организацию я привлек Биросту во второй половине октября тридцать седьмого года, — отчеканил Шалавин. — Близко мы сошлись еще в Ростове, когда вместе готовили следственные дела для доклада на ВК. По прибытии в Краснодар передо мной встал вопрос, на кого опереться в своей вражеской работе. В числе других я решил привлечь в организацию и Биросту и стал обхаживать его.
— Что ж это за организация, если по прибытии в Краснодар вы не знали, на кого опереться? Значит организации не было? Какой вы бред несете! — протестовал Бироста.
— Когда мне показалось, что он созрел для Вербовки, — продолжал Шалавин как ни в чем не бывало, — я рассказал ему о существовании слаженной и глубоко законспирированной антисоветской заговорщической организации, состоящей из работников УНКВД, и предложил Биросте вступить в нее. Такой откровенный разговор для Биросты оказался неожиданным, он смутился и, ничего не сказав в ответ, потупил голову. Тогда я предупредил его, что вербую не как агента, отказ которого можно оформить подпиской о неразглашении, а как участника антисоветской организации, последствия отказа от участия в которой могут иметь тяжелые последствия. Он спросил, как понимать мои слова. Я разъяснил по возможности популярно, что ответственные работники Управления, которых я назвал ему как участников организации, не станут рисковать, а в таких случаях конец бывает один.
— Вы предупредили его о возможной физической расправе? — уточнил следователь.
— Да. Я думаю, что именно так он меня и понял. Поэтому не без колебаний дал формальное согласие на участие во вражеской работе.
— Что вы теперь скажете, Бироста?
— Скажу, что показания Шалавина клеветнические и я их начисто отрицаю.
— Продолжайте, Шалавин! — следователь с интересом наблюдал за дуэлью обреченных. — Продолжайте, продолжайте! Это у Биросты болезнь роста, как только созреет, так и начнет проявлять мудрость.
— Бироста был в курсе всех вражеских установок, которые я получал от Малкина и Сербинова и которые передавал ему как директивы.