— Вы сомневались в ее правильности?

— Сомневался.

— Но применяли?

— По всему Советскому Союзу применяли.

— Были люди, которые протестовали. Почему вы не протестовали?

— Я считал, что это установка наркома.

— Вы ж ее не видели и не читали!

— Зачем читать, если живые люди приезжали и внедряли. Московская бригада была!

— Не ссылайтесь вы на бригаду! Применение мер физического воздействия ведет к фальсификации, или нет?

— Может привести.

— В осиповском деле привело?

— Не знаю.

— Так знайте: в осиповском деле нет ни слова правды. Это доказано. Сплошной вымысел и ничего более. Сейчас все они освобождены, восстановлены в партии…

— Это еще ни о чем не говорит. Бывает, что и назад возвращаются.

— Вам предъявить материалы?

— Я помню живых участников.

— Вернемся к Ильину, — попытался Захожай направить допрос в нужное русло. — Из ваших показаний следует, что по сфабрикованному делу вы арестовали Ильина, бывшего чекиста, ушедшего в отставку по состоянию здоровья, и жестоким обращением довели его до самоубийства.

— Я не доводил.

— Его били?

— Били.

— И что?

— Он напал на сотрудника, разбил ему графином голову, отобрал у него наган и застрелился.

— Даже не пытался уйти?

— Из той комнаты выхода не было.

— Он давал показания?

— Начал давать.

— О чем?

— О том, что признает себя участником контрреволюционной организации и что вместе с другими готовился к террористическому акту.

— Против кого?

— Лично Ильин готовился убить Малкина.

— Это правда, что против Малкина и Сербинова готовился теракт?

— Им никто не подсказывал.

— Как же случилось, что они дали одинаковые показания? Ведь между ними даже очных ставок не было!

— Зачем мы будем разбирать этот вопрос здесь?

— Это не ваше дело.

— Люди на свободе — спросите их, почему они дали одинаковые показания.

— Я спрашиваю у вас. Потому что протокол с местным террором подписали вы.

— Если арестованные настаивают на своих показаниях, как я могу не подписать?

— Мерзавец вы, Безруков, — не выдержал прокурор издевательского тона Безрукова. — Отвечайте на вопрос: кто арестовал Ильина?

— Если я не запутался, то я… по указанию Сербинова.

— Вы запутались и основательно. Утверждали, что арест произведен секретариатом, теперь говорите, что вами по указанию Сербинова. Скажите четко: кто истребовал санкцию на арест Ильина?

— Я. По указанию Сербинова.

— Вы утверждаете, что Ильин застрелился. Чем вы докажете, что все было так, как вы говорите?

— Есть живые люди: Скирко — участник происшествия, тот самый, кому Ильин размозжил голову, оперуполномоченные Трубицын и Макеев, которые видели умирающего Ильина и Скирко, лежащего на полу без сознания.

— Видели умирающего Ильина, а не стреляющего в себя. Это не свидетели. Я прихожу к мысли, что Скирко застрелил Ильина, а затем с помощью корешков инсценировал нападение.

— Предположить можно что угодно. Особенно, если человек с фантазией. Ваша версия красива, но бездоказательна.

— Так же, как и ваша о самоубийстве. Осипов рассказывал, что в ту ночь он находился в соседней камере, слышал крики, матерщину, глухие удары, а потом все стихло. Среди кричавших он хорошо слышал голос Ильина. Осипов вообще считает, что Ильина забили до смерти, а самоубийство инсценировали.

— Нет. Здесь все точно. Я не заинтересован скрывать. Били его, это не противопоказано. Били как следует. Это разрешено.

— При наличии оснований…

— Не стройте вы из себя… И нам, и вам известно разъяснение ЦК по этому поводу. Неужели вы не знаете, что физмеры Как исключительная мера — это разговор для широкой публики? Били сплошь и рядом и будут бить, никуда от этого не деться. Я и другие, кто сегодня уже арестован и находится в работе, валим все на Малкина и Сербинова. Это правильно. Потому, что все происходило с их ведома или по прямому указанию. В свою очередь, они тоже исполнители, так как слишком трусливы, чтобы брать на себя ответственность за других.

— Вот сейчас в вас заговорил бывший секретарь парткома УНКВД, — заметил Захожай. — И коль скоро вы затронули эту тему — расскажите, какую вражескую работу вы проводили по линии парткома.

— Это не ваше дело. В своих делах партия разберется без… сама.

— НКВД — вооруженный отряд партии и его главная задача: уничтожать всех, кто ее компрометирует, или прямо вредит.

— А что, следствие располагает сведениями, что в УНКВД такая работа проводилась?

— Следствию известно, что партработа в УНКВД была вообще завалена.

— Согласен. И на то есть объективные причины. Лично я старался проводить партработу на самом высоком уровне.

— Что же вам мешало?

— Один в поле не воин.

— Вы не были один. Был партком. Кто входил в его состав?

— Я, Малкин, Сербинов, Захарченко, Шарынин, Шашкин, Шалавин и, если память не изменяет — Феофилов и Ямпольский. Возможно, двое последних из предыдущего состава.

— Сильный состав, ничего не скажешь. Как раз те, кто по роду своей деятельности обязан заниматься политико-воспитательной работой.

— Вы ошибаетесь. Пользы с них было, как с козла молока. Малкин постоянно в разъездах, Сербинов в его отсутствие тянул два воза и партработа ему была до одного места, Захарченко часто выезжал в длительные командировки, Шалавин через каждые полмесяца заболевал, Шашкин… Это вообще бездельник. Кто остается? Я — один.

— Значит, партком изначально был обречен на бездеятельность?

— Выходит так.

— Зачем же на собраниях вы расхваливали членов парткома как и лучших, и преданнейших коммунистов?

— Я никогда никого не хвалил. Был случай, когда на седьмой горпартконференции в Краснодаре я выступил в защиту Сербинова: там Осипов и компания раздраконили его так, что шерсть клочьями летела. Но то было помимо моей воли. Сидевшие рядом наши сотрудники потребовали, чтобы я выступил.

— А по-нашему — вы сознательно скрывали от коммунистов Управления бездеятельность членов парткома.

— Это неправда.

— Почему вы не вынесли вопрос на собрание?

— Для этого я как минимум должен был располагать сведениями, что члены парткома сознательно уклоняются от работы.

— Разве факт бездеятельности сам по себе недостаточен для того, чтобы его обсудить на собрании? Могли вы, посоветовавшись с членами парткома, предложить коммунистам усилить состав теми, кто мог бы плодотворно работать?

— А кто в краевом аппарате имеет такую возможность? Основная работа сотрудников крайаппарата на периферии. Вот там они и проводили нашу линию.

— Как они ее там проводили — мы теперь знаем, — заметил прокурор. — Вместо воспитания подчиненных в духе ревзаконности — насаждали вражеские методы ведения следствия, компрометируя партию, органы НКВД и советскую, власть. Фальсификация и пытки — вот ваша линия. Во имя чего?

— Во имя вашего благополучия! — крикнул Безруков. — Я устал, — заявил он неожиданно, вяло снимая тыльной стороной ладони густую испарину, покрывшую лоб. Болит голова. Если можно — отложим до завтра.

— Я не против, — сразу откликнулся Захожай. Ему давно уже надоела эта пустопорожняя болтовня. — Если участники допроса не возражают…

— Давайте кончать, — согласился прокурор. Особоуполномоченный выразительным кивком тоже подтвердил свое согласие.

Увели Безрукова. Попрощался и ушел особоуполномоченный УНКВД Егоров. Кондратьев встал, прошелся по кабинету, направился к двери, остановился. Что-то его беспокоило, он морщил лоб, чесал затылок, наконец вернулся, подошел к столу.

— Скажи-ка мне, дружище Захожай, какого мнения о Шулишове в аппарате НКВД? Общее, так сказать, мнение?

— Общего мнения не знаю, — поскромничал Захожай. — Правда-правда! Я общаюсь с узким кругом лиц, в основном с теми, что заняты расследованием нашего дела. Мнение отдельных лиц — противоречивое: от обожания до полного неприятия.