— Часов восемь.

— Тем более. Тогда быстренько подпиши вот это и на покой, — Макеев положил перед ним несколько страниц машинописного текста.

— Что это? — насторожился Осипов.

— Протокол допроса.

— Чей?

— Твой, разумеется. Чей же еще?

— Мой?. Но меня никто не допрашивал и я никаких показаний еще не давал.

— Не давал, так дашь. Потом. А пока это необязательно. Допросили свидетелей и на основании их показаний составили твой протокол. Ты ж не будешь отрицать очевидное?

— Что очевидное? Что здесь вообще происходит? Почему кто-то дает за меня показания, кто-то составляет протоколы, а я должен их подписывать?

— Ты не выпендривайся! — прикрикнул молчавший до сих пор Щербаков. — Здесь мы решаем, кто и что подписывает. Пока ты в Сочи нагуливал жир, другие тут пыхтели за тебя.

— Я никого не уполномочивал давать за меня показания. Кто составил протокол? — спросил Осипов у Макеева, который казался ему более сдержанным и порядочным.

— Малкин и Сербинов. С помощью Безрукова и нашей, разумеется.

— Коллективный труд, значит? А как награды будете делить?

— Поровну, — улыбнулся Макеев. — Читай. Потом поговорим.

Осипов повиновался, решил не обострять отношений. Вдумчиво, насколько это было возможно, прочел протокол и, сдерживая возмущение, вернул его Макееву.

— Ты забыл подписать, — Макеев с той же мягкой улыбкой подвинул протокол обратно. — Вот тут, тут, в общем, на каждой странице.

— Не забыл, — Осипов ребром ладони отодвинул протокол от себя. — Я пока еще в здравом уме.

— Подписывай!

— Нет!

— Хорошо! С чем ты не согласен?

— Со всем.

— Конкретно!

— Конкретно — со всем.

— Осипов! Ты забыл, где находишься! — в голосе Макеева зазвучал металл. — Ты забыл, что ты уже не первый секретарь Краснодарского гека векапебе, а я не твой подчиненный. Сейчас ты в моей власти и власть эта над тобой ничем не ограничена. Застрелю — Малкин арестует на десять суток и спасибо скажет. И Ершов тоже. И Сербинов. Так что не вынуждай. Итак, с чем ты конкретно не согласен?

Осипов подвинул к себе протокол допроса, взял первую страницу и повернул ее текстом к Макееву.

— Во-первых, я начисто отвергаю свою принадлежность к троцкистской террористической организации. Я большевик и навсегда им останусь. Во-вторых, в контрреволюционных связях с врагом партии и народа Рыбкиным я никогда не состоял, всегда упорно и последовательно проводил линию партии. На городской партконференции Малкин поднимал этот вопрос и получил от делегатов достаточно вразумительный ответ.

— Да-а? — с издевкой произнес Щербаков. — Что ж это за ответ?

— Читайте резолюцию конференции. Там черным по белому записано: политическую линию гэка считать правильной. Кстати, Малкин с Сербиновым тоже голосовали за эту резолюцию. И потом, посудите сами: если бы я был связан с Рыбкиным — меня бы арестовали еще тогда, в тридцать шестом, и вам в тридцать восьмом не пришлось бы потеть, высасывая компру из пальца. В-третьих, в контрреволюционном заговоре со Жлобой я не состоял и никаких покушений ни на кого не готовил. В-четвертых, ни право-, ни левотроцкистской организации в горкоме партии не было и быть не могло. Поименованные здесь коммунисты Литвинов, Ильин, Галанов, Матюта, Войнова, Гусев и Борисов — честные, принципиальные, преданные делу Ленина-Сталина люди.

— Ну надо же! — с едкой ухмылочкой просипел Щербаков. — Каких людей подозрением осквернили!

Чем же тогда объяснить, что эти честные, принципиальные люди пытались организованно сорвать избрание в городские и краевые руководящие органы партии сотрудников НКВД, тоже, между прочим, ничем не запятнанных?

— Именно тем, что они принципиальные люди. Выступление против кандидатур, которые, с их точки зрения, не достойны быть избранными в руководящие партийные органы — их уставное право, и мне непонятно, почему следственные органы вмешиваются в Сугубо партийную сферу деятельности? По мнению подавляющего большинства, Сербинов и Шашкин, а я понял так, что вы о них печетесь, — чуждые партии люди, неизвестно как получившие из ее рук неограниченную власть.

— Мнение подавляющего большинства делегатов конференции не есть мнение большинства членов партии, — возразил Щербаков.

— Это голословное заявление, — парировал Осипов. — Мнение большинства членов партии не известно даже вам.

— Известно! И если мы дадим тебе дожить до выборов в Верхсовет республики, до их результатов, ты убедишься, что я прав. Впрочем, ты и так это знаешь, потому и решился на их физическое уничтожение!

— Чушь! — голос Осипова взвизгнул от чрезмерного напряжения. — Несусветная чушь!

— Не чушь, — вклинился в перепалку Макеев. — Перед отъездом в Сочи ты успел смотаться в Темрюк к Барсельянцу. С какой целью?

— Если вам известно о поездке, то известна и цель!

— Отвечай по существу вопроса! Коротко и без визга!

— Хорошо. Коротко и без визга. Я отвез Барсельянцу свое личное оружие — девятимиллиметровый браунинг образца тысяча девятьсот третьего года. И сделал это по согласованию с нашей городской комендатурой.

— Мы изъяли этот браунинг образца тысяча девятьсот третьего года потому что, по достоверным данным, Барсельянц — участник возглавляемой тобой троцкистской террористической организации и в твое отсутствие по твоему заданию должен был совершить теракты против Газова, Ершова, Малкина и Сербинова.

— Какая чушь, — уже спокойно произнес Осипов. — Вы сами-то верите в то, что плетете?

— Ты, охальная рожа, выбирай выражения! — крикнул Щербаков, багровея. — Еще слово и я разряжу в тебя пистолет, мразь!

— Дурное дело не хитрое, — усмехнулся Осипов.

— Так ты будешь подписывать? — с угрозой спросил Макеев и многозначительно взглянул на Щербакова.

— Этот протокол — нет.

— Ты что из себя корчишь, сука, — брызнул слюной Щербаков. — Что корчишь? Ты что, не понимаешь, о чем речь? Не понимаешь? Так я тебе сейчас на родном советском языке разъясню! — он выхватил из кобуры пистолет и резким движением руки дослал патрон в патронник. — Не подпишешь — застрелю! Итак…

— Нет!

Сокрушительный удар в челюсть оторвал Осипова от стула. Он отлетел в угол, грохнулся головой о стену и потерял сознание.

— Это ты зря, — недовольно заметил Макеев, безуспешно пытаясь нащупать пульс на безжизненно распластанной руке поверженного. — Следствие только началось, а ты… Моли бога, чтоб выжил.

Около двух часов ночи в кабинет к Безрукову зашел Сербинов.

— Как Осипов?

— Уперся.

— Я говорил Малкину, что эту компанию шапками не забросать. Били?

— Щербаков перестарался. Боюсь не выдюжит.

— Зря. Надо было предупредить, чтобы обходились пока без физмер. Он в одиночке?

— Да. Рядом с «косой». Врач наблюдает.

— Пусть отлежится. Не торопи события. Кого взяли кроме него и Матюты с Фетисенко?

— Литвинова, Ильина и Галанова.

— Пока хватит. Работайте с этими. Раскручивайте. Еще не известно во что нам обойдется эта малкинская затея: они, мерзавцы, успели отправить письмо в ЦК еще до отъезда Осипова в Сочи. Вероятно, даже до конференции, официально, от имени горкома.

— Оно получено?

— Да. Мне сообщили, что Берия вцепился в него руками и ногами.

— Кроме Берия есть Ежов.

— Не будь дураком. Считай, что песенка Ежова уже спета. Таково, по крайней мере, мнение товарищей из аппарата НКВД. Как ведут себя Алексеев и Гужный? От показаний не отказываются?

— Пока нет.

— Завтра же оформи их показания протоколом. Предупреди о возможном приезде комиссии ЦК, отработай с ними линию их поведения. Акцент на местный террор, как договорились. Понял? Пока на местный. Начнут кочевряжиться — выбей подписи, и в расход, через «тройку». Живыми нам такие свидетели не нужны. Та-ак. Хорошенько поработайте с Фетисенко и Матютой, заставьте их пофантазировать. Сообща. Пообещай свободу, она, я думаю, стоит того, чтобы заняться сочинительством. Я с Малкиным в этот процесс вмешиваться не будем. Нам нельзя — поскольку заинтересованы в исходе, как потенциально потерпевшие.