Галина Лебедь — новоиспеченный агент Малкина.
Неделю назад она без колебаний приняла его предложение о сотрудничестве. Условие, правда, выставила кабальное: работать будет только с ним и ни к кому другому на связь не пойдет.
— В жизни агентов масса неожиданностей, — возразил Малкин. — Нужна будет помощь — к кому обратишься?
— К вам.
— Меня на месте нет. Я в командировке. А дело срочное.
— Выкручусь.
— Можешь выкручиваться сколько твоей душе угодно, если вопрос будет касаться лично тебя. А если завладеешь информацией, касающейся других людей, а то и государства?
— Тогда пойду «на Вы» как любая добропорядочная гражданка. Обращусь к одному из ваших замов или начальников отделений.
— Это, конечно, не выход, но… ладно! Тебе видней, — согласился Малкин, а про себя подумал: «Дура набитая! Замараешься пару раз — заставлю бегать по струночке и делать то, что тебе прикажут».
Приметил он Галину давно. Красивая, общительная, для женщины — очень даже не глупая. Решил приспособить к чекистской работе. Вербовка состоялась раньше, чем намечал, и прежде, чем сделал необходимую в таких случаях установку. Так сложились обстоятельства. Псевдоним Галина выбрала сама, снова проявив своеволие: «Виржиния!» — выпалила сразу, как только зашел об этом разговор.
— «Виржиния»? — удивился Малкин. — Почему именно «Виржиния?» Не лучше ли попроще — «Мария, скажем, или… «Ябеда»?
— «Виржиния», — уперлась Галина.
— У тебя что, родственники за границей?
— Откуда, Иван Павлович! От сырости, что ли? — рассмеялась Галина. — Ну, просто, понимаете… Звучит красиво, романтично…
— Ах вот оно что! Романтично! Ну, ладно. Будь по-твоему, — уступил Малкин. — Довольна?
Галина была довольна. Игриво бросила вниз кисть правой руки с выпяченным указательным пальцем и ткнула им в крышку стола, словно поставила точку. Условились о дате и Месте контрольной встречи, о способах связи в экстренных случаях, и вот она, наплевав на уговор, рисуется в приемной: ей, видите ли, приспичило по личному вопросу. А может, пришла не как агент, может, действительно личное зажало? Позвонил в приемную, сказал строго:
— Пусть войдет гражданка Лебедь!
«Виржиния» появилась в дверях сразу, как только он закончил фразу. Вошла, плотно закрыла за собой дверь и стремительно пошла к столу. На ходу вынула из ридикюля конверт и, распрямив его на ладони, припечатала к столу перед Малкиным.
— Вот! — лицо ее светилось лукавством.
— Что это? — Малкин сердито уставился на «Виржинию». — Объяснение в любви?
— Нужен вы мне, такой старый! — хихикнула Галина. — Да не сердитесь вы, Иван Павлович! Ну, нарушила я эту, как ее там… конспирацию. Нарушила, да? Нарушила, конечно, нарушила! Ну, подперло, стало невтерпеж…
— Тебе невтерпеж, а я разыгрывай тут спектакль: «гражданка Лебедь», «приемные дни». Да еще дам секретарю нагоняй за то, что не прогнала тебя.
Говоря так, Малкин вскрыл конверт, вынул вчетверо сложенный листок.
— Что ты тут намудрила?
— Донесение, — прошептала «Виржиния» многозначительно и нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
— Присядь, — кивнул Малкин на стул и стал читать.
«Настоящим доношу, — писала «Виржиния», — что сегодня утром плотник дачи № 1 «Бочаров ручей» Георгий Заратиди вел среди меня злобную контрреволюционную пропаганду, пытаясь совратить меня на путь предательства интересов рабочего класса и реставрации капитализма. Он яростно клеветал на наше родное советское правительство и на нашу родную коммунистическую партию, заявив при этом, что Совнарком и ЦК ВКП(б), объявив на весь мир о реконструкции города-курорта Сочи, не строит санатории, доступные всему народу, а транжирит миллионные средства на обустройство правительственных дач и дорог к местам развлечений партийных вождей, превращая, таким образом, наш прекрасный город не во всесоюзную здравницу, а в южную окраину Москвы. Он грубо и не по-советски отзывался о товарище Сталине, дорогом и любимом, и сказал, что патриоты Сочи не намерены терпеть власть Москвы и готовятся объявить город независимой Черноморской республикой. Всякий порядочный человек, сказал мне Заратиди, должен помогать им в этом, а я в том числе. Я, конечно, воспротивилась и назвала людей, на которых он намекал, придурками и заявила, что никто в Сочи эту их дурацкую затею не потерпит и не поддержит. Заратиди в ответ наорал на меня матом, а потом заявил, что раз я теперь в курсе его коварных дел, то я остаюсь без выбора: либо я с ними, либо меня уничтожат. Вот и все. Жду ваших дальнейших указаний и готова выполнить любое задание. К сему «Виржиния».
Закончив читать, Малкин перевернул лист, окинул быстрым взглядом оборотную его сторону, и, убедившись, что она чиста, вернул лист в исходное положение, потряс им, словно пробуя на прочность корявые буковки, и, бегло прочитав донесение еще раз, насупил брови, изображая напряженную работу ума.
— За сообщение спасибо, — сказал он жестко, чтобы скрыть распиравшую его радость, — а вот за нарушение конспирации объявляю тебе выговор. Ты когда писала это донесение?
— Вчера.
— А получается так, будто сегодня. Хотя бы дату поставила. Я уж, было, подумал, что треп. День только начался, а ты успела и с Заратиди переговорить, и донесение сочинить, и в приемной начальника горотдела энкавэдэ покрасоваться. Н-ну ладно. Давай по существу. Ты все написала, что тебе было сказано? Ничего не забыла?
— Все. А как же! Конечно, все!
— Фамилий, адресов названо не было?
— Не-эт, не было. Он же не дурак до такой степени раскрываться.
— Он-то, может, и не дурак. А вот ты… Жаль, что не решилась с ходу начать его разработку. Никогда ничего не отвергай не подумавши, не посоветовавшись. Оставлять надо вопрос открытым. Мы ж с тобой об этом целый час толковали.
— Все случилось так неожиданно. Я растерялась. Потом, конечно, пожалела, что обрубила концы.
— Ладно, не отчаивайся, еще не все потеряно. Он же предупредил, что у тебя выбора нет! Теперь уверен, что запугал, что ты со страху пойдешь с ними. На этом и сыграй: прикинься овечкой, скажи, что погорячилась… Он женат?
— Кто? — вздрогнула «Виржиния».
— Ну, этот плотник, как его…
— Заратиди?
— Во-во! Заратиди!
— Нет, — «Виржиния» нахмурилась и опустила глаза. — А что, это имеет значение?
— Конечно! Теперь все имеет значение. Или ты думаешь, что он не мужик?
— Вы хотите сказать…
— Да! Да-да! Именно это хочу сказать! Задури ему голову, подай надежду и держи на расстоянии. Пофлиртуй. Ну а… потребуется… Потребуется — так уступи!
— Да?! — вспыхнула «Виржиния». — Вы мне разрешаете? — в глазах ее появились осколки льда. Она резко встала.
— Дело не в этом, Галя! — Малкин взял собеседницу под локоть и мягко, но настойчиво понудил присесть. — Ты ввязалась в серьезную драку. Честь и хвала тебе, что не испугалась, что в условиях смертельной опасности проявила большевистскую смелость. Надо продолжить начатое и довести дело разоблачения врагов до конца. И тут любая жертва оправдана. За независимость родины, за счастье трудового народа, за наше с тобой счастье, Галя, миллионы прекрасных людей отдали свои жизни. От тебя требуется самая малость, и то — как крайний случай. Понимаешь?
— Понимать, то я, Иван Павлович, понимаю. Все понимаю, только… Вы ж сами потом надо мной смеяться будете… Ладно! — сказала вдруг решительно и распрямилась, словно сбросила с плеч надоевшую тяжесть. — Где наша не пропадала! Обещаю не дрейфить, пройти через все муки ада, и, если потребуется, — через это, — она сделала ударение на последнем слове.
— Ну, вот и ладненько, вот и хорошо, — заворковал Малкин. — Рад, очень рад, что не ошибся в тебе. Мо-ло-дец! Скажу честно: ты больше чекист, чем все мои профессионалы вместе взятые!
Как бы между прочим, но так, чтобы заметила «Виржиния», он взглянул на часы:
— Ого! — воскликнул с притворным сожалением и щелкнул пальцем по циферблату. — Время, черт, на месте не стоит!