— Вы знаете, во сколько жизней обошлось Девятой армии это ваше незнание?

— В районе Приморско-Ахтарской на момент высадки десанта находилось всего лишь две роты красноармейцев, которые не приняли боя и отошли. Не знаю, может быть, нашему командованию удалось разгадать замысел и отход был умышленным, чтобы завлечь Улагая вглубь. Увлекшись наступлением, генерал оставил Приморско-Ахтарскую — главную базу десанта, ринулся на Тимашевскую с прицелом на Екатеринодар — и потерял половину десанта. Нашим удалось провести у него в тылу ряд важных операций и вынудить оперчасть бежать в Ачуево. Конец вы знаете: Улагаю пришлось бежать, а Врангель не смог выделить ему резерв для оказания помощи.

— У него его просто не было, — заметил следователь.

— Да. Для этого ему пришлось бы сорвать операцию в Северной Таврии.

— Складно вы, Малкин, врете. Или все-таки вы рассказали правду?

— Мне нет смысла что-нибудь скрывать или преувеличивать, тем более что этот эпизод не ухудшит и не улучшит моего положения. Я ведь понимаю, что моя песенка спета.

— Не надо так мрачно, Малкин. Кто знает, куда кривая выведет? Какими были ваши отношения с Кабаевым до вашего разоблачения?

— Сугубо служебными.

— А он утверждает — дружескими.

— Значит, он воспринимал их такими. Я же утверждаю, что отношения с ним были чисто служебными. Но среди других я его выделял особо, потому что он отличался от прочих живостью ума и большим трудолюбием.

— Пьянство с подчиненными входило в круг ваших служебных обязанностей?

— Разумеется, нет.

— С Кабаевым вы пили систематически. Значит, налицо неслужебные отношения.

— Кроме служебных существуют еще чисто человеческие отношения. С Кабаевым мы давно работали вместе, я знал его как порядочного человека, доверял ему, а когда стал начальником Управления — взял к себе на ответственную должность. Или вы полагаете, что, возвысившись, я должен был порвать со своими прежними привязанностями?

— Вот видите, как вы противоречивы. Говорите о привязанностях. Значит, ваши отношения были достаточно близкими?

— Я уважал его, доверял и ценил как специалиста высочайшего класса.

— И он использовал вашу привязанность к нему в корыстных целях?

— Нет. Этого не было.

— Однако именно к вам он обратился с просьбой вернуть его с ДВК в Сочи?

— Когда я работал начальником Сочинского горотдела НКВД, он ежегодно приезжал в Сочи в особый курортный период для оказания практической помощи. Уже тогда я решил взять его к себе заместителем, так как чувствовал в нем массу творческой энергии. Более того, я уже обговорил с ним этот вопрос, получил принципиальное согласие и собирался обратиться с рапортом в УНКВД к Люшкову. Перед отъездом в ДВК, о чем я не знал, Люшков вызвал меня к себе с докладом о состоянии дел. Я, воспользовавшись случаем, заговорил с ним о Кабаеве. Люшков, выслушав меня, пообещал решить вопрос положительно, но сподличал и увез его с собой.

— И вы бросились на выручку?

— А почему я должен был отдавать кому-то толкового работника? Я обратился с рапортом к Фриновскому, и он помог.

— Почему он пошел вам навстречу? Разве ДВК не нужны толковые кадры?

— Разумеется, нужны. Но обеспечение безопасности руководителей государства в Сочи я все-таки ставил на передний план.

— Вы лицемерите, Малкин. Кабаев нужен был вам как участник заговора, как один из исполнителей ваших террористических замыслов.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. По-моему, в самом начале мы определились, что ни о каких терактах речи быть не может, поскольку их просто не существовало…

— Я говорю о террористических актах, которые вы по заданию Дагина намеревались осуществить в отношении товарищей Сталина, Калинина, Жданова, Ворошилова и других видных партийных и государственных деятелей.

— Это неправда. Я это категорически отвергаю.

— Естественная реакция врага народа, поэтому я на вас не обижаюсь. Кабаев, Абакумов, Шашкин — все близкие вам люди, которыми вы укрепляли кадры Управления, без всякого нажима со стороны следствия дали показания о подготовленных вами терактах, исполнителями которых они должны были явиться.

— Это неправда. Такие показания они не Могли дать без нажима.

— Вот их протоколы. Читайте! — следователь подвинул Малкину дело, открытое на одной из закладок. — Вот отсюда: «Установку по террористической работе я получал непосредственно от Малкина…» и до сих.

Малкин прочел.

— Не верю! Такого не может быть. Он не мог показать такое.

— Вы не верите своим глазам?

— Я не верю, что эти показания даны добровольно.

— Я разрешаю вам прочесть весь протокол. Показания Абакумова и Шашкина тоже. Читайте! И обратите внимание на детали. Фантазия следователя не может дойти до таких подробностей. И под нажимом такие детали не дашь. Читайте, читайте! — следователь отошел к окну, оставив Малкина наедине с делом. Он медленно вчитывался в показания Кабаева, обдумывая каждую фразу, и чем далее читал, тем более убеждался: Кабаев предал. Нет, не предал — оговорил. Оговорил себя и его, Малкина. Все установки на повышение бдительности, которые он дал Кабаеву в преддверии особого курортного периода: рациональная расстановка трассовой агентуры, выявление и устранение всех неблагонадежных в сфере обслуживания, устранение помех для движения транспорта на маршрутах передвижения специальных кортежей и даже меры по обеспечению безопасности в Красной Поляне — все было дано с обратным смыслом. Вероятно, авторы протокола умело использовали материалы оперативных совещаний, чтобы придать достоверность выдвигаемому обвинению. «Бедный, бедный Кабаев! Представляю, как ты мучился, подписывая эту стряпню, и как терзаешь себя сейчас, если еще жив!»

— Все, что здесь написано, лопнет, как мыльный пузырь, если вы внимательно ознакомитесь с протоколами оперативных совещаний в Сочи. Я как раз давал противоположные по смыслу указания. Соответствующие пометки есть в моих записных книжках, которые наверняка изъяты при обыске. Я убедительно прошу вас ознакомиться с этими материалами, приобщить их к делу и учесть при оценке моей деятельности.

— Все ваши протоколы и записные книжки — камуфляж на случай разоблачения. Вы заметили, я все время отношусь к вам как к опытному, умному врагу. Именно таким я вас считаю. И потому уверен, что на совещаниях вы говорили правильные вещи, а наедине давали Кабаеву указания, соответствующие вашим истинным намерениям.

— Но между указанием и его исполнением пропасть, которую надо преодолеть. Допустим, я начинил Кабаева отрицательным зарядом. Как его реализовать? Оперативный состав слышал мои установки, как же он будет выполнять распоряжения Кабаева, прямо противоречащие моей позиции?

— Показания Кабаева перекрыты признаниями Абакумова и Шашкина, которых вы тоже вовлекли в террористическую деятельность.

— Никакой террористической деятельности не предполагалось.

— Не лгите, Малкин. И перестаньте упорствовать. Ваша борьба со следствием ни к чему путному не приведет. Подписывайте протокол…

— Не могу. Подпишу что угодно, только не это. Террор, убейте, на себя не возьму.

— Хватит истерики, Малкин! — следователь раздраженно подвинул протокол. — Ну!

— Не могу. Фальсификация была — я признал. Необоснованные аресты были — не отрицаю. Меры физического воздействия к арестованным применяли. Всему этому есть объяснения. Но террор! Против руководства страны! Как его объяснить? Это же безумие — покушаться на тех, за кого отвечаешь головой!

— Безумие отрицать очевидное, — следователь жестко хлопнул ладонью по делу. — Факты подготовки покушений у меня лично не вызывают никаких сомнений. Почему же вы упорствуете? Даже Дагин сознался в том, что давал вам установки на террор, что намеревался прибыть в Сочи со своей группой, не очень, видимо, доверяя вам.

— Дагин? Он сказал, что давал мне установки? Он что… называет меня? Но это же бред! Это же противоречит здравому смыслу!

— Ничего не противоречит. Отравили же вы Аллилуева. Тоже, казалось бы, зачем?