‹1921› К НАМ!.. Идите к нам в ряды все, кто живет борьбою, кто солнце полюбил и на вершины гор спешит — встречать его, душою молодою провидя сквозь века зари багряный взор! Гремят осколки скал под нашими шагами… В былое горе бей нещадно, коммунар! На смену мы идем, вступаем в бой рядами, — урочный близок час… решающий удар… Трепещет черный враг, на сполох бьет трусливо, — но замолкает звон… редеет ночи муть… Мы — дети звездных снов, мы — новых сил приливы нам златотканый май устлал цветами путь… Серп революции… Знамена Первомая… Лишь власть Советов нас к вершинам приведет. Прочь отступает боль докучная, былая. Настал урочный час… Бойцы идут вперед! ‹1921› О, НЕ НАПРАСНО!.. О, не напрасно, нет, гремели пушки в поле, и наша кровь лилась, и шли мы умирать. О, не напрасно, нет, сама, по доброй воле, иконки и кресты с детей снимала мать!.. Гул на шоссе шагов… машины перебои… С трибун приветствуют задымленных бойцов… Все — как чудесный сон, возникший предо мною в забое, в полутьме, под песню обушков… И девушки идут, и жены выступают, и детвора бежит, — восторг в глазах горит… И ночь скрипит, скрипит, промозглая, слепая, и поднят мрак ее на лезвиях зари… О, не напрасно, нет, гремели пушки в поле, и наша кровь лилась, и шли мы умирать. О, не напрасно, нет, сама, по доброй воле, иконки и кресты с детей снимала мать!.. ‹1921› * * * Не возле стенки я, и кровь моя не льется, и ветер грозовой не рвет мою шинель, — под громом и дождем бригада не сдается, и бьют броневики, и падает шрапнель. Гремят броневики!.. И рвет сердца железо… Горячим звоном бьет… и пыль и кровь в упор… С разбитым боком смерть по рельсам тяжко лезет. И кровью алою исходит семафор… И мнится вновь: далекий полустанок, и от снаряда дым над спелой рожью лег… Так кто ж сказал, что мы в бою устанем и не настал еще свободы нашей срок?! Где пыль легла в бурьян, под небом Перекопа от крови, как зарей, зарделся небосклон… Я слышу, как гудит в дыму земли утроба, где падали бойцы под орудийный стон… Куда я ни пойду — далекий полустанок, и от снаряда дым над спелой рожью лег… Так кто ж сказал, что мы в бою устанем и не настал еще свободы нашей срок?! ‹1922›
* * * Такой я нежный, такой тревожный, моя осенняя земля! Взмывает ветер над бездорожьем, летит в поля… И волны моря бьют неумолчно в земную грудь… Там стелет солнце свой путь урочный, кровавый путь… Кровавясь, пальцы дрожат… О вечер, остановись! Но море грозно шумит далече, затмилась высь… Такой я нежный, такой тревожный, моя осенняя земля! Взмывает ветер над бездорожьем, летит в поля… ‹1923› ИЗ ОКНА В глазах лошадиных кровавые слезы, — трамваем хребет перебило с налету. Трамвай на минуту… и вновь за работу — он дальше бежит, он звенит на морозе. Кто слышал, как стонут и плачут колеса, когда переедут хребет или ногу?… Так конь одинокий хрипел безголосо, тянулся неистово к конскому богу. И в луже вишневой, густой от мороза, кружились, метались снежинки устало. Конь плакал… И мерзли тяжелые слезы… И рядом нежданная женщина встала. Стройна и тревожна, в буденновском шлеме, она подошла и в упор из нагана… И очи погасли, и звякнуло стремя — а в небе снежинки, летящие пьяно… А в небе заря разлепила плакаты, и двинулись в песнях колонны с вокзала. Коня повезли. Лишь на камне щербатом горячую лужу собака лизала. ‹1923› * * * Помню: вишни рдели и качались, солнцем опаленные в саду. Ты сказала мне, когда прощались: — Где б ты ни был, я тебя найду. И во тьме, от мук и от истомы выпив злобу и любовь до дна, часто вижу облик твой знакомый в пройме светло-желтого окна. Только снится, что давно минуло… Замирая в песне боевой, мнится, слитый с орудийным гулом, голос твой, навеки дорогой… И теперь, как прежде, вишни будут розоветь от солнца и тепла. Как всегда, ищу тебя повсюду и хочу, чтоб ты меня нашла! ‹1923› * * * Подымается месяц мой чистый, подымается, смотрит в окно. Выплывает сквозь ветви, сквозь листья все, что было забыто давно… Поцелуи и крики: «К оружью!» — расцветая, неслись с вышины, где село над болотистой лужей под зарей золотило тыны. На мою на чумазую музу что могу я теперь променять! Возле речки пекли кукурузу и мечтали в боях побывать. Дальше: полные стужи вагоны, только с песней нам было тепло. Дальше: море и ветер соленый, где томленье мое расцвело. Гей, ты, ветер, туман спозаранку, вам мой голос, мой взгляд и привет! И на мне уж синеет познанка, да в кармане лежит партбилет. А теперь я один. И так чисто светит месяц, несущийся в синь и дрожат и качаются листья от его золотистой слезы. |
