Вечером, когда дети ушли спать, мы с Надей, сидя в гостиной, вспомнили визит без предупреждения мадам Е. Я попытался поговорить об этом народе т. с. в глобальном масштабе. Надя в глобальном масштабе эти вещи не воспринимает. И разговор, не успев возникнуть, иссяк. Я стараюсь на эту тему не думать и не рассуждать. Здесь все ясно. Но вчера мне подвернулся материал, из которого я узнаю, что Сталин примерно как Черчилль хотел «помочь» евреям обрести свою землю на территории СССР. И подготовил их переселение из Москвы в Биробиджан. И на последнем этапе его выдал Берия. Операция сорвалась, Иосиф Виссарионович сыграл в ящик, а евреи процветают в. Москве. И так, что превратили столицу в общероссийскую гнилушку. В средоточие предательства, лжи и безнравственности. Вот почему посыпались союзные республики из состава СССР. А не потому, что им захотелось суверенитета. Вот почему отложилась Чечня, навострили лыжи Татарстан, Башкирия; тлеет идея отложения Сибири, Дальнего Востока… Будущее России нетрудно предсказать: либо придут Минины и Пожарские и вычистят Москву, либо Москва станет самостийной и канет в зло — войной микве. Она сейчас уже подобие Касриловки, где было больше парикмахеров, чем желающих подстричься, больше торговцев, чем покупателей; а теперь больше порченых, чем нормальных людей, больше политиков, чем здравомыслящих. Туда ей и дорога. Ведь она сотворена внове грязными руками и канет в грязь. Несмотря на блестящее воссоздание Храма Христа Спасителя.
Каждый раз, бывая в Москве, я хожу в Храм Христа Спасителя. И каждый раз недоумеваю, с чего это еврейская Москва так озаботилась русской духовностью? Оказывается, все очень просто, как все гениальное: под шумок Москва застраивается синагогами. И, что еще более гениально, самая просторная часть храма, нижняя, отделанная с невероятным блеском, отведена под… якобы музей, а на самом деле под картинную галерею, где выставлены отнюдь не русские мастера кисти, а все те же… Прославляется не русское искусство, а все то же, не русская история показана, а Бог весть чья. И опять же авангард, импрессионизм и прочая дребедень. То есть в самом сердце православной духовности царит сатана, Люцифер. А чтоб прошла эта липа, выставлена картина, на которой изображен во всем великолепии патриарх Всея Руси Алексий II. Вот как ловко наш лапошат!
И еще одно странное чувство я испытываю каждый раз в Храме Христа Спасителя: как, будучи в Англии, я мысленно тянулся в российские пределы к разрушенным церквам, так в Храме Христа Спасителя с его фальшивым сиянием и преднамеренными бесконечными ремонтами и перестройками, чтоб не очень толпился там православный люд, я тянусь мысленно к тем, в которых довелось побывать в Англии. Я чувствовал, но не мог понять разницы. Пока не вдумался в суть блеска и сияния нашего Храма от простоты и в существо простоты и скромности английской церкви: здесь все фальшиво, там искренне, душевно. Там церкви для народа, здесь — для зевак и новоиспеченной российской знати.
Первый раз я был в церкви с Надей. В Литтлпорте. Уже на подходе я почувствовал веяние древности. Фундамент церкви изрядно подсел. Камни порожка потерты подошвами прихожан. Изрядно поблекли скамейки, подколенные подушечки. Они здесь для прихожан на случай, если вам захочется помолиться коленопреклоненно. Древность, но не убогость во всем: своды, стены, колонны, огромные подсвечники, алтарь, клирос; и даже орган — все
свидетельствует о старине глубокой. Даже музыка под сводами, мне кажется, отдает древностью. Величавая, спокойная, вечная.
Я сел на потертую скамейку, отодвинув за ненадобностью подколенную подушечку. Осмотрелся. Кроме меня — в церкви служитель в своих одеждах и женщина за органом. Служитель этак мягко посматривает на. меня, мол, зачем пожаловал, человече? Но тут же, очевидно, понял, что я зашел просто так, поглазеть. И, похоже, он не против. Кивнул головой, мол, пожалуйста. И перестал меня замечать.
Убранство англиканской церкви отличается от убранства нашей: оно строже, лаконичнее и… вертикальнее, я бы сказал. Как бы устремленное к небу и в прошлое. Здесь царит дух веков. Даже в запахах мне чудятся признаки прошлого. Каким оно было здесь? Какие люди сюда приходили? Как они жили, о чем мечтали — думали? Поколения их канули в вечность, а скамейки, хоть и потертые, эти деревяшки «живут» до сих пор.
Вышел я из церкви как бы другим человеком, как бы окрещенный этой одухотворенной вечностью. На всем чувствуется росчерк прошедших времен. И вдруг на островерхой, неказистой такой башенке, венчающей церковь, вижу часы, и на них настоящее текущее время. Я даже глазам своим не поверил: десять часов семнадцать минут по утру. В голове моей как бы все перекувыркнулось — прошлое как бы обернулось настоящим, материализованным часами с текущим временем, настоящее как бы подернулось прошлым.
В кафедральном соборе Или, где мы на самом деле побывали; не просто побывали, а отстояли, вернее отсидели службу. Здесь впечатление каменной летописи веков еще сильнее. Просто ошеломляющее. Это поистине грандиозное творение: величественные, глубокие своды, разрисованные ликами святых и знатных людей прошлого. Великолепная кафедра, с которой служитель читает проповеди. Далее алтарь, по обе стороны которого амфитеатром расположены ряды стульев, на которых с одной стороны хористы — взрослые мужчины, с другой мальчики.
После каждой главы службы они поочередно или все вместе исполняют духовные песни, от которых то сжимается, то распрямляется душа.
Влево и вправо от главного кафедрального зала ведут коридоры, со стен которых свисают королевские и воин — ские знамена, означающие победы английского оружия сто, двести и тысячу лет назад. В том числе знамя легендарного короля Ричарда — Львиное Сердце. И даже знамена мятежного Уота Тайлера. Ветхие, вылинявшие от времени, — они поражают воображение. Невольно думается — может, вон то знамя с изображением льва в прыжке носил знаменосец легендарного короля. А вон то, может, реяло на авангардном корабле адмирала Нельсона, памятник которому вознесен на центральной Трафальгарской площади. А рядом с ним, может, знамя великого Оливера Кромвеля, казнившего королей. Как‑то уживается здесь разнообразное прошлое. А я думаю о каменном «кладбище» в Москве на Крымском валу. Что‑то вроде свалки, устроенной демократическим режимом за высоким выставочным залом. Там лежит на боку поверженный Сталин из красного мрамора, Дзержинский, Киров. Почти все вожди. С обезображенными ликами, отколотыми носами, руками, ногами. Там свалка памятников революционерам, сталеварам, спортсменам. Прямо на проходной дорожке скульптура рабочего в штанах гармошкой. Надо понимать, выставлен поближе для обозрения этакий неказистый представитель диктатуры пролетариата. Все это устроено с намеренной издевкой, нескрываемым пренебрежением и ненавистью. Дорвались пигмеи до власти, измываются теперь над теми, кто созидал великую державу. Растлевают современников, руша и растаскивая с жадностью гиен поверженную Отчизну; выставив на показ и посмешище все то, перед чем раньше трепетали подлой своей продажной душонкой.
Да, лежащий на боку мраморный Сталин не встанет и не пригвоздит своим испепеляющим взглядом рыжих глаз демократическую свору подонков. Но их ждет кара Господа Бога. Ибо грех незамолимый — глумиться над усопшими. Над памятниками творцов истории Человечества.
В храме Или я как бы душой прочел несколько страниц каменной летописи далеких времен. А вот в Вестминстерском аббатстве, называемом в народе собором Святого Петра, я весь погрузился в прошлое. Я кожей, каждой клеточкой своего существа прочувствовал дух целых тысячелетий. Именно здесь, под сводами этого чуда архитектуры и доброй человеческой памяти я и понял, что вижу воочию чудесное творение людей и читаю каменную летопись веков. Я испытывал состояние, подобное тому, когда читаешь книгу и не можешь оторваться. Когда ты во власти сопереживания и необоримого нетерпения узнать, а что же дальше? Когда ты не глазами скользишь по строчкам, а как бы душой считываешь, сглатываешь быстротекущие благозвучные мысли, касаясь трепетным сердцем чьей‑то далекой жизни незнакомых тебе людей.
