К больным он обращается так: «Родненькие мои!..» Это обращение он не изменил даже после того, как один из больных напал на него во время обхода. Я ужасаюсь и возмущаюсь по этому поводу. Он останавливает меня: «Это не больной напал — болезнь…» И поднимает указательный палец, мол, есть разница. А другому больному «голос» внушал перекусить главному врачу сонную артерию, чтоб выздороветь. Вот такие они, «родненькие»! И тем не менее.

Я все пытался понять, откуда у него такая преданность этим несчастным? Ведь были, и сейчас имеются, другие возможности приложения своих незаурядных способностей. Однако!.. Что‑то намертво держит его здесь. Может, в детстве следует искать?

Работать здесь могут только те, кто способен, более других, на жалость, сострадание. У кого природная доброта и особое понимание этой всечеловеческой скорби. У кого душа болит при виде этих несчастных. Об этом слышишь от санитарочек, врачей и специалистов. Правда, здесь и льготы солидные. Доплаты за вредность, почти двойной отпуск, сокращенный возраст для выхода на пенсию. Все это весомо в нашей жизни. Но… Еще что‑то! Это «еще что‑то» долго не давалось мне, пока мы не съездили с Виктором Григорьевичем на его «малую» родину, в поселок Заречный Выселковского района, что в десяти километрах от Березанской. По имени которой… Да, да! Той самой знаменитой «Березанки», которую знает всякий, кто водит слишком тесную дружбу с «зеленым змием».

Была дождливая погода, на улицах грязь, и Виктор Григорьевич сожалел, что мы не сможем пройтись по улицам поселка, где прошло его босоногое детство. Смотрели из машины. Я заметил, как Виктор Григорьевич весь подтянулся, засветился глазами. «Это главная улица. В хорошую погоду, особенно летом, она чистенькая, зеленая!.. Вот в этом доме жила девочка Наташа, одноклассница. Мы

с ней ходили в школу за два километра от поселка. Вот по этой улочке спускались с ребятами к речке, на рыбалку…»

Я понимаю его — нет ничего милее и отраднее, чем посетить родные «пенаты». Особенно уже в возрасте, когда поднакопилась жизненная усталость.

«Вот здесь, — продолжает он, — мы однажды залезли в чужой сад. И нас крепко погоняли. А там был клуб. Тьм вон, на той площадке, мы играли. С нами ребятки из лечебницы. Мы их не прогоняли от себя. Мы знали, когда кому из них и как бывает плохо. И держали «ушки на макушке»: как чуть, бежим к лечебнице, кричим сестричкам: «Коле сейчас плохо станет!» Мы уже знали признаки начала припадка, — Виктор Григорьевич помолчал грустно, потом улыбнулся светло. — Больные дети были стрижены под ноль. И мы стриглись наголо, чтоб походить на больных и бесплатно попасть в кинушку. Раз по двадцать смотрели одно и то же кино. Но, бывало, видим — сейчас Сашу или Машу накроет падучая, кричим сестренкам, которые тут же: «Сестренка! Сестренка!..» Тут и выдаем себя. Нас за ушко да на солнышко из клуба…»

Вспомнил, как вечерами, после работы, мама Лидия Гавриловна рассказывала отцу, что и как было на работе. Работала она, и сейчас работает, старшей медсестрой отделения. А папа, Григорий Никитович, тут же кассиром. Она рассказывает, а дети слушают. Потом и сами рассказывают, как Саше или Маше стало плохо в клубе во время сеанса.

Так вот и происходил «обмен опытом».

Я представляю себе, в каких сострадательных тонах проходили эти семейные разговоры. Может, за ужином это было, может, в сумерки на крылечке. У простых добрых людей — простые добрые разговоры.

Лидия Гавриловна небольшого роста, кругленькая. Седые волосы собраны на затылке, лицо доброе, и вся она воплощение участия. Но в серых глазах просматривается волевой характер.

Виктор Григорьевич шутит: «Вся в меня!» Они с матерью и в самом деле сильно похожи Впрочем, он и на отца здорово походит. Мне даже кажется, что и сами родители — Лидия Гавриловна и Григорий Никитович похожи друг на друга. Говорят же, что супруги, прожившие долго в согласии, с годами становятся похожими друг на друга.

Мы стояли с Виктором Григорьевичем под окнами его

родительского дома, выкрашенного в сине — голубое, когда он мне как бы повторил рассказ о том, как они стриглись под ребят из лечебницы, чтобы бесплатно пробраться в кинушку. Он даже показал, как они гуськом под этим «камуфляжем», состроив невинные мордашки, продвигались к заветной двери клуба. И вдруг я понял глубинную суть приверженности Виктора Григорьевича своей профессии — уже тогда в играх и похождениях с этими ребятами он как‑то по — своему, по — детски осознавал их несчастье, как-то сочувствовал и жалел их, впитав навсегда детской своей непорочной и чистой душой несправедливость судьбы к этим детям. На этой почве, очевидно, и дало всходы его неистребимое желание бороться с душевным недугом. Ибо детские годы и детские впечатления, равно как и спутники детских лет, остаются в памяти навсегда и часто формируют в нас душу и наши устремления. После родителей самыми родными людьми на всю жизнь остаются дети, с которыми водился. И если они вызвали в тебе чувство сострадания, то это сострадание останется в тебе на всю жизнь. Равно как и вынесенные из детства нелюбовь и неприязнь к кому‑либо. В данном случае Виктор Григорьевич вынес из детства сострадание. И в этом весь он. И это более всего ценит у своих сотрудников — сострадание, готовность помочь человеку и, конечно же, компетентность в деле. Халявщик у него не пройдет. Халявщики посыпались из клиники с его приходом. Остались только те, кто действительно предан делу и знает свое дело. О каждом из таких он без натяжки, ничуть не кривя душой, говорит — «умничка».

— Вот. Знакомьтесь. Клара Ивановна — профессор, зав. кафедрой психиатрии Кубанской медицинской академии. Умничка… А это зав. четвертым отделением, Валентина Михайловна…

И это действительно умные люди. Личности! О них речь в следующих главах. А пока о Викторе Григорьевиче. Чем полнее мне удастся рассказать о нем, тем понятнее будет, почему люди работают в психиатрии, несмотря на невероятные трудности и даже опасность; не смотря на неважные условия. Ибо не поняв этого, не почувствовав благородства души этих людей, трудно будет избавиться от недоумения — почему люди «зациклились» на этой работе? Неужели нечем больше заняться? Многие из них работают здесь десятки лет. Даже у сравнительно молодых работников стаж переваливает за десять лет. Или бли

зок к десяти. Например, Елена Альбертовна Павленко — врач — психиатр. Работает здесь уже более тринадцати лет. А до этого работала с тяжелобольными — с убийцами и наркоманами.

Что человек находит в этой работе? Тем более женщина! Оказывается, через больных она лучше познает психологию человека вообще. А это интересно. Она каждый день видит людей всяких и разных; в трамвае, магазине, на рынке, в гостях. И ей интересно профессионально наблюдать и судить о каждом из них. А через них судить и о себе.

Старшая сестра четвертого отделения Таисия Ивановна Литвинова по — своему обосновывает постоянство в работе и неадекватное, как теперь модно говорить, вознаграждение за свой этот труд: «Им, бедным, хуже, чем мне!..»

Хуже! Даже очень хуже!

При обходе в первом отделении один больной, приятной внешности и совершенно здорового вида, вдруг пожаловался главному врачу, — жена его редко навещает.

Потом в ординаторской у нас зашел об этом разговор. Мол, как же человеку облегчить его переживания? Ведь кроме того, что он, очевидно, скучает по жене, он, наверно, и беспокоится о том, что она в его такое отсутствие может повести себя неправильно? Подозрение в неверности жены может свести с ума и здорового, не то что больного. Спрашивается, какой смысл лечить его, если его душа беспрестанно травмируется мыслью о неверности жены? Плюс к этому, он знает, что по закону жена может подать на развод с душевнобольным мужем, и суд обязан развести их. Из этого следует, что жизнь как бы выбрасывает человека за борт. Полностью и целиком отдает его в руки психиатрии. В этом случае что делать? Ничего особенного. Брать его к себе и лечить. Стараться помочь человеку перенести этот страшный удар судьбы: беседы, убеждения с применением специальных методик и подбором лекарственных средств. И бывает, что удается укрепить человека душой. Многие из них возвращаются в семьи. Многое зависит от семьи.