Пришел шофер. Выразительно глянул на часы.

— Да, — сказала Лена. — Здесь хорошо. Но работать надо…

Я повернулся к Жене.

— Ну что, старик, своим ходом пойдем или на машине поедем.

Женя вздохнул.

— Наверно поедем.

Нас привезли в Кабардинку прямо на берег моря. В небольшой лесок, обжитый «дикарями». Мы показали Леночке, где поставим палатки, поблагодарили лесничего и шофера, и они уехали.

Женя помрачнел: у него было все‑таки неважное самочувствие. Я усадил его на пенек, а сам принялся ставить палатки. Потом приготовил ужин. Мы поели и расползлись по палаткам.

Всю ночь я не спал, прислушивался к дыханию Жени. Думал — что же делать дальше? Отправить его домой? Летом в дороге не просто — опасно отправлять одного. Повезти к моей маме в Новороссийск?.. И так и эдак прикидывал, но вот уже утро, а я ничего не придумал.

Погода выдалась отличная. Вставало над горами солнце, тихо плескалось море в пятидесяти шагах, в кустах ютилась прохлада.

Жену вылез из палатки заспанный и веселенький. Пошел в ручей умываться. На голову надел свою легкомысленную панамку — значит ему лучше! Через плечо полотенце, в целлофановом кулечке — душистое мыло, зубная паста и щетка.

Потом мы брились моей механической бритвой и пользовались после бритья огуречным лосьоном. Приготовили завтрак, поели.

Солнышко выжгло прохладу в кустах и в кронах ясеней.

Женя сказал:

— Витя, я хочу искупаться.

— Ни в коем случае! — категорически воспротивился я. — Вот придет Лена, послушает сердце, уколет, и мы спросим у нее — можно ли тебе купаться в море?

— Ты, Витя, невозможный, заботливый, античеловеческий старик, — сказал Женя, достал одеяло, расстелил в тени, лег на живот и стал читать книгу. Он любил читать книгу, лежа на животе.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хорошо, — буркнул он в ответ, недовольный тем, что я не разрешил ему искупаться.

И тогда я угешчл его, ложась рядом с ним:

— Я вот тоже хочу купаться. Но я не стану купаться, чтоб тебе не было завидно.

Женя благодарно обнял меня.

— Ты хоть и злобный и старый, но верный и хороший ДРУГ.

Лена пришла часов в десять. Достала из сумочки железную коробочку, в которой на марле лежал прокипяченный шприц и несколько иголок.

Женя обрадовался.

— Это нам на завтрак — отварной шприц?

— Ну да, — отвечала Лена, принимая шугку, и отломила у ампулы носик.

Она сделала ему укол, посидела с нами мину г пять и засобиралась.

— У меня работа. — Грустно посмотрела на море. Конечно, ей очень хотелось бы остаться с нами, посидеть в тени, поболтать. Но. Нельзя расслабляться. Встала. Энергичным тоном дала Жене наставления: — Купаться пока нельзя. Дня три надо потерпеть. Я буду приходить, делать уколы утром и вечером.

— А посидите с нами вечером?

— С удовольствием бы, но… — Лена развела руками. — Гришка у меня… Ревнивый как все мужики.

И она ушла.

Поднялась жара. Женя пошел и искупался в море, несмотря на мои протесты. Пока он купался, я с берега не

сводил с него глаз. Он вылез из воды, лег на горячие камни и сказал:

— Гришка! — Швырнул в сердцах камешек. — Знал бы ты, Витя, какие у нее нежные руки! Я как почувствую ее нежные руки — мне сразу становится лучше. А теперь этот Гришка! Он отнял у меня ее нежные руки…

Второй раз Лена пришла часов в пять вечера. Сделала укол и сразу ушла. Даже и пяти минут с нами не посидела. Помахала рукой уже издали и вдруг крикнула:

— Мы придем сегодня с Гришкой!..

Женя проворчал:

— Еще Гришки здесь не хватало…

Перед заходом солнца Лена действительно пришла с Гришкой. Это был маленький, лет трех, курносый, конопатый пацан. Женя уставился на него недоуменно: это и есть Гришка? Лена, глядя на Женю, прыскала в ладошку.

— Это мой Гришка.

— А ты кто? — смело спросил Гришка у Жени.

— Я — дядя Женя, — сказал он. — А это дядя Витя. Он хорошо играет на балалайке.

Пацан ошеломленно воззрился на меня.

— А где же твоя балалайка?

— В лесу на дереве осталась, — сказал я первое, что пришло на ум.

— А зачем ты ее туда?..

— Это не я. Это дядя Женя. Он, когда умирал, повесил ее на дерево.

— Ты умирал? — придвинулся к Жене пацан.

— Дядя Витя шутит. Он старый, злобный, античеловеческий шутник.

— А зачем ты античивале… античилива? — не мог выговорить Гришка.

Лена расхохоталась.

— Они тебя разыгрывают, Гриша. Раздевайся, пойдем купаться…

Она расстегнула на себе василькового цвета халатик с ярко — голубой окантовкой и предстала перед нами в оранжевом с черным купальнике. Даже Гришка залюбовался ею. Он мигом сбросил с себя штанишки на помочах крест-накрест и схватил меня за руку.

— Пойдем с нами!

Он потащил меня к воде, а Лена с Женей остались возле палаток. У них был какой‑то разговор.

Гришка оказался неимоверно подвижным. Пока мы шли

к воде, он успел ущипнуть девочку, выдернугь колышек у чьей‑то палатки и, словно шпагой, вертел им перед собой, на ходу подцепил надутого резинового крокодила, подфутболил чью‑то панамку, на берегу мгновенно разрушил замок из песка, который соорудили пятеро мелких пацанов у самой кромки воды… „

— Слушай, — сказал я Гришке, — с тобой страшно купаться.

— Почему? — задиристо спросил он.

— Ты можешь, все море выплескать на берег.

— Зато ты античивалеческий шутник, — парировал он.

Он плескался на мелководье, нырял и плавал и вокруг него вились словно саранча мальчишки и девчонки.

Я поглядывал на Женю с Леной. Вот он встал и напра-' вился в поселок. Лена пришла купаться.

— Куда это он? — спросил я у Лены.

— В магазин…

— Это сейчас накупит вина и конфет.

— Я ему говорила — не надо.

— У него на самом деле неважно с сердцем?

— Да. Вы ему не давайте пить вино.

Она заплыла далеко, а я стал тащить Гришку из воды, потому что у него посинели губы и тряслась борода. Он лег со мной рядом на теплые еще камни и сказал:

— Ты сюсело.

Я сначала не разобрал, что за слово он вымолвил, а когда до меня дошло — я чучело — я заметил, как он зол на меня. Он поглядывал непримиримо, трясся весь и покрылся пупырышками.

— А ты посинел весь как пупок.

— Сам ты пупок! Античивалеческий пупок…

На дорожке из поселка показался Женя. Так и есть: у него полная авоська вина и коробок с конфетами.

Мы с Леной пили вино и закусывали конфетами. Женя сидел в сторонке на пенечке, меж колен к нему жался Гришка, пытаясь все‑таки выговорить слово античеловеческий. Они шептались с Женей словно заговорщики. Наконец Женя выдал:

— Ив самом деле, Витя, ты старый, синий, античивалеческий пупок. Гришка прав.

Это он мне за то, что я пью, а ему не даю.

А потом мы провожали Лену с Гришкой. Возле автовокзала она сказала:

— Дальше мы сами. — И ушла, чем‑то расстроенная.

Я спросил у Жени:

— Почему Лена расстроилась? И о чем вы говорили, когда мы с Гришкой купались?

— Я ей сказал, что у нее нежные руки. А почему она расстроилась — не знаю. С мужем у нее не ладится. Домой, говорит, не хочется идти.

— А ты хорош. Зачем смущать женщину? «Руки нежные». Ты знаешь, что женщины серьезно воспринимают такие комплименты?

— А я вполне серьезно.

— Ты женатый человек. У тебя сын.

— Ты, Витя, старый, злобный, античеловеческий моралист. Ну а если у женщины нежные руки, я, что, не имею права ей сказать об этом?

— Но ты наверно сказал так, что она подумала бог знает что.

— Я сказал так, как есть на самом деле. И знаешь, что она ответила?.. Нет, не скажу. Ты меня будешь пилить.

—, Не будут пилить. Говори.

— Она сказала, что ко мне нельзя прикасаться без нежности.

— Ну вот! Уже объяснились! Я так и знал!

— Ты сказал, что не будешь пилить.

— Хорошо. Не буду пилить. Но…

— Успокойся, успокойся. Насколько я понимаю, она больше не придет к нам.

— Почему?