«Надо было видеть, с каким самодовольством Одинцов приобретал эту покупку, встречал на себе взгляды продавцов и посетителей. Он отдавал себе отчет, что, возможно, они впервые видели перед собой живого писателя и с радостью и гордостью оттягивал уход из магазина, наслаж

дался почтением к себе…» «Он специально не спрашивал мнение о рассказах у тех, кого особенно уважал, ждал, когда они прочтут и выскажутся сами». «Но каково было его удивление, когда ничего этого не только не произошло, но даже он увидел: никто вовсе ничего не читал и не собирался читать, будто она и не вышла, не существовала вообще. Книгу брали, благодарили, точно за приятный подарок, но не читали. Не читали даже друзья, от кого он этого совершенно не ожидал. Исключение составляли разве что знакомые писатели и родные, отзывами которых он и вынужден был довольствоваться». «Он решил, что книгу читали, но не выражали своего мнения из зависти, но вскоре понял, что ошибся. Никого она просто не интересовала, чтобы напрасно терять время». (Стиль и грамматика Драгомирова). «Он перестал дарить свою книгу». «Ниже своего достоинства, в высшей степени нескромным тем более, считал предпринимать что‑либо, чтобы обратить на себя внимание. Никому не навязывал (ой ли?!) отрецензировать рассказы, не писал на себя отзывы под чужим именем, как делали другие, избегал авторских конференций, встреч с читателями, принятых среди писателей».

Может быть, герой рассказа именно так себя и держал. Но его прототип, который легко угадывается, вел себя с точностью до наоборот: как только получил должность (назовем ее так, как она называлась, когда ее занимал И. Л. Дроздов) директора отдела пропаганды художественной литературы при писательской организации, — первое, что он сделал, это устроил широковещательную презентацию своей книги «Игроки наживы». И не где‑нибудь, а в Кубанском госуниверситете. С привлечением радио и телевидения, участием ученых — филологов и, разумеется, аудитории в лице студентов филфака.

Как же было мне стыдно за Сашу Драгомирова, когда девочки — первокурсницы, задавая вопросы автору, потом в своих выступлениях по сути дела выпороли писателя за непрописанную во многих местах книгу. Скромно! Потому как находились под «гипнозом» профессионализма автора. (Он был уже членом Союза писателей России). Уши вяли от его невнятных ответов. И я готов был провалиться сквозь землю, когда он, перечисляя ряд классиков прошлого и настоящего литературы, как бы походя поставил и себя в небольшом отдалении от них…

Но вернемся к рассказу.

После всех переживаний по поводу невнимания и иг

норирования его первой книги герой решил «написать что‑то действительно по — настоящему значительное, что захотелось бы прочитать всем, несмотря на отсутствие времени».

Что и было сделано. Перед нами книга «Игроки наживы». В которой и этот рассказ «Первая книга». В котором такие перлы: «Голова его лихорадочно работала». «Забери у него итак! — раздались голоса». (Очевидно, «и так»). «Никто на привокзальной площади не обращал внимание на толпу грабителей, в которой оказался он один». «Никакой мести ни к кому не было в его душе».

Ну а теперь о повести «Квартира».

Чувствуется, что всю эту канитель с квартирой автор пережил лично. И в начале повесть выглядит неплохо. Автор еще не устал и старался. Довольно точно обозначил (не описал, а обозначил) душевные переживания, чувство безысходности от безнаказанности чиновников, от душевной черствости людей. И великолепно, не благодаря, а скорее вопреки воле автора изобразил героя таким занудой, что прохиндеи, с которыми он борется за квартиру, кажутся ангелами небесными.

На этом и кончаются достоинства повести.

При чтении повести (да и всей книги), я то и дело вспоминал тех девочек — первокурсниц, которые, стесняясь профессионала, намекали, однако, ему во время презентации книги, что она местами, мягко говоря, не прописана. Наверно, имея в виду и эти места: «Эту истину, не имея своей квартиры, я понял, можно сказать, на собственной шкуре и не стыжусь писать, хотя она, довольно банальная, как одинаково понял и другую, что если истина банальная, не значит, что легко разрешимая». (Стр. 21). Или:

«— Ты имеешь! — нахально вдруг усмехнулся он, покраснев, отчего стал совершенно рыжий даже лицом и добавил: — Эту квартиру заберу я как председатель своей дочери». (Стр. 22). А через пять страниц снова: «Эту квартиру заберу я как председатель кооператива своей дочери». «…стучали стрелки часов». «… внутри тем более протекала крыша…» «Собака юркнула назад, показав преданность насквозь, как я знал, лживую…»

И совершенно потрясающая характеристика самоуверенности дочери Щукиных, которой «не везло с замужеством», которая «была актрисой и певицей» «в массовых сценах»; «а пела только дома, но зато с большим упорством и очень громко, так что досаждала даже соседям».

«Но что они понимали в искусстве?» «Она вполне имела основания относиться к подобным отзывам с презрением, достойным ее высокого призвания, и так и относилась».

Прочитав это место, я почему‑то почувствовал, что здесь автор видит себя, как в зеркале. Грешен! Но именно так и подумал. Ибо всеми фибрами своей души чувствую и по глазам вижу, что Саша именно так и относится ко всем тем, кто не читал его или, прочитав, не смотрит на него с почтением, с каким смотрели на его героя Одинцова и в магазине, когда он покупал свою собственную книгу.

«Наш дом жил квартирой». (Стр. 61). «В пользу взятки, однако, говорило кое‑что и другое, что усиливало, опять-таки, подозрения». «…Степанида оказалась не лыком шита, хотя и выглядела гораздо ниже». «Он скрылся назад в подъезде…» (стр. 63) «… притворно — скорбный его взгляд, потупленный в пол…» «…гневно сверкая новым синяком под глазом…» И т. д. и т. п.

Стилистические огрехи, неточности, описки, а порой и простая безграмотность производят ужасающее впечатление. Такое литературное безобразие в прежние времена, когда был институт государственных издательств, не выпустил бы самый заштатный редактор.

Заглавным произведением книги является роман «Игроки наживы». Сильно напоминающий повесть «Квартира» Только там описана внешняя сторона дела, а в романе внутрисемейные и житейские передряги.

Молодая чета живет в общежитии, в подсобном помещении, приспособленном иод жилье. Обшарпанные стены, прогнившие полы, тараканы и прочий ужас жалкого быта. Мечтают о том времени, когда у них будет своя квартира с удобствами. Когда он добьется успеха на литературном порище и заживут они не хуже друга юности Бабурина. Который преуспевает в мебельном бизнесе, благодаря своим способностям и ухаживанию за племянницей Ильина — начальника мебельного объединения. Но вот беда — молодой муж, Сергей Клюев, прообразом которого опять же выступает сам автор, явный неудачник и вообще тюфяк. Который не умеет жить в современных условиях. Бабурин же, наоборот, приспособился. У него даже с бабами ажур. Он добрался уже и до жены Клюева. Пристроил ее к себе на фирму и наладился ухаживать. Клюев, естественно, ревнует, мучается подозрениями и хроническими неудачами в творчестве. А молодой жене хочется шубу, шапку и сапоги. И, естественно, квартиру с

удобствами. Но все это витает в голубых мечтах. Но вот и у Бабурина к нескрываемой радости Клюева занеладилось: влез в сумасшедшие долги, обанкротился, пустился в бега, находится в розыске.

Роман изобилует экскурсами в глубь психологии героев. Но Боже! Как это неуклюже в художественном смысле и неумело стилистически сделано!

Мне стыдно приводить примеры этого литературного убожества, но придется. «В отличие от Бабурина, товарищеские отношения в его представлении имели большее значение, несравнимые ни с каким другим. Не потому, что были выше, к примеру, любовных, а просто потому, что шли по другой шкале, как единице измерений», «…припертый к стене, сел на диван». «Шум ветра, крик грачей и деревянная скамейка в глубине парка, казалось, окончательно сблизили обоих». «Не долго думая, он занял деньги, но даже не подумал сделать свадьбу меньше, чтобы не входить в большие расходы». «Несмотря, что была замужем и он собирался жениться, как к женщине, необыкновенной, редкой красоты, к которой чувствовал интерес, Бабурин всегда проявлял к Клюевой особое внимание»… И т. д. и т. п. Чуть ли не в каждом абзаце подобные «глубокомудрые» пассажи.