Остановлюсь только на ней и на рассказе «Повеселись, приятель…»

В Калужской области в начале века было 1 миллион 355 тысяч населения, в наше время — миллион сорок тысяч. Мора вроде не было, а край на четверть обезлюдел. Это же надо умудриться так обескровить один из сердцевинных районов Руси. Что это? Геноцид тихой сапой? Именно так. Мужичок из Авчурино не лукавит, когда говорит: «Сдается мне, что есть там, в Москве, такие, которые хотят, чтоб русский народ совсем исчез со свету. Изжить хотят русский народ!..»

Это не пустые слова из желания поплакаться по случаю. Через несколько страниц мы убедимся в этом.

Вот женщина, накосившая в неудобьях травы для коровы. «Худая, жилистая, в клетчатом платке, повязанном узлом на затылке; с костистыми, коричневыми от солнца руками, в выгоревшем, потерявшем цвет вольном платье, что еще резче подчеркивало и худобу, и жилистость; с крепкими, мускулистыми ногами, будто у заправской бегуньи, и с совсем незаметной грудью, как у той замотанной рекордами спортсменки».

«— Эх ты, бляха! — грубовато воскликнула она. — Да не верьте вы этим призывам! По радио говорят одно, а в жизни совсем другое. Не давали жить и сейчас не дают…»

И далее спокойно, вроде бы бесстрастно передает автор горькие слова женщины о том, как обманывают и мордуют их власти. Разрешили сначала накосить сена для коровы, а когда они с мужем — инвалидом войны — накосили, у них бессовестно отобрали его. «Дирехтор с парторгом».

Вот ведь как можно унизить целый народ. И что самое интересное — сотворили этот настоящий геноцид тихой сапой никто иной, как так называемые нацменьшинства. Вернее, нацменьшинство, которое плачется на всех перекрестках мира, что его притесняют. То самое нацменшинство, которое когда‑то приютили сердобольные россияне, как сирых и гонимых во всем мире. Пришли они, несчастные, из своих палестин, всунули, как говорится, палец погреться — пустите хоть в черту оседлости, а потом и с ногами влезли. Да не просто с ногами, а с притязаниями на всю землю, на власть.

Читая страницы повести, иной раз напрягаешься психологически так, что дух захватывает. Думаешь в сердцах: ну как у тебя, автор, хватает сил говорить об этом спокойно? Хотя и понимаешь, что это «спокойствие» дается ему кровью.

Но вот не выдерживает и автор. Не выдерживает при виде разоренного Шемардина. Крохотного, но яркого светилища отечественной духовной культуры. При виде оскверненной могилы Марии Николаевны Толстой — любимой сестры Льва Николаевича. Женщины, которую любил Иван Сергеевич Тургенев. «Так и хочется, чтоб наконец‑то были они прокляты, все эти новые, «взращенные Октябрем», джедеятели».

А вот и гербовый столб, на границе Калужской и Тульской губерний. Настоящий гербовый столб! Поставлен

ный еще в «проклятые» царские времена и сохранившийся несмотря ни на что. Переживший революции/ гражданскую войну, годы диких репрессий и нашествие фашистов. И, что самое удивительное, — не тронутый поселянами. «… Перед нами, чуть в стороне от дороги, величественно возвышался каменный столб с гербами губерний — Калужской и Тульской, увенчанными двуглавыми орлами Российской Империи». И далее следует незаметное, но знаменательное замечание автора: «Удивительно, конечно, что этот каменный знак до сих пор сохранился, но объяснимо именно тем, что редкий человек ныне посещает сии Палестины».

Тонкая ирония, прозрачный намек «гражданам мира». Они‑то все в Москве заседают, в разных Министерствах и ведомствах. Оттуда тянутся их удушающие щупальца. И удивительно, хотя и понятно, как это они не дотянулись до этого каменного столба?! А «…кто‑то незаметно заботился об этом губернском знаке…»

Кто же этот «кто‑то»? Подумаешь и вздохнешь…

Нет! Триста лет татаро — монгольского ига не принизили так русского человека, как эти семьдесят четыре года «интернационализма». Невозможно без содрогания читать такие слова: «…когда при Брежневе провозгласили «нечерноземную зону» и политику уничтожения «неперспективных деревень», к 1986 году, то есть за 15 лет, численность сельских жителей Нечерноземья уменьшилась на 4,9 миллиона человек — на 28,4 процента. Что это означает? Ясно, что — обезлюдевание».

И далее:

«По — моему, это уже почти демографическая катастрофа. По — видимому, зная это, так витийствуют ныне, в эпоху перестройки и гласности, левые радикалы, готовые за иудин сребреник продать опустевшую Россию алчному Западу».

«Порченой породе», дебилам. И эта проблема уже не «торчит», как пишет автор, «где бы в России ни оказался», а кричит, вопит уже!

Пора! Пора и собственное достоинство иметь. Элементарное собственное достоинство хозяев страны, земли, столицы своей. Поезжайте вы на хваленый Запад и в те же Нью — Йорк, Лондон, Париж или Рим — там не очень‑то разгуляются инородцы.

Там быстро их поставят на место. А у нас? Почему

\

инородцам жигь хорошо на Руси, лучше, чем самим русичам? Потому что мы утратили чувство собственного достоинства. И не замечаем, как ловко нам в этом помогают. Русскому человеку пора сказать твердо: «Тот, кто хулит Русь, Россию, русского человека, — вон отсюда!» А то ведь дои! ли до того, что им Россия — сука. И мы ничего. Проглотили. Пора нам уважать себя, свою страну. «Плохо или хорошо, но это моя страна!» Как это исповедуют англичане. Да и те же американцы.

«Пора, земляки, пора возвращаться в свое русское Отечество. Пора объединяться в своем Отечестве и вставать на его защиту…»

Представляю себе, что творится в душе автора, решившего бросить в) массы такие слова пятидесятитысячным тиражом.

А теперь о самом страшном явлении, которое, как чума, поразило многострадальную нашу Родину. О перерожденцах. Мугантах. О русских людях, которые не чувствуют себя русскими и даже не знают, что это такое.

Автор приводит диалог со своим дальним родственником:

«— А ты чувствуешь, Тимур, себя русским?

— А что это такое? — язвительно усмехнулся он. — Любить речку, где ловишь рыбу? Или рощицу, где собираешь грибы?»

Невольно логика подсказывает продолжение этого дремучего цинизма: или свой дом за то, что ты в нем живешь? Или детей за то, что они твои дети? Или любимую женщину за то, что ты ее любишь?..

Страшный цинизм!

Горе России, если и дальше будут так черстветь ее сыны. Но еще большее горе тем, кто забудет в сердце Россию. Внушение русофобии и русским — это одно из стратегических направлений воинствующего сионизма. Ибо грядет большая беда. И не только тем, кто «отлучен» сионистскими агитаторами от родной земли, но и самим агитаторам.

Я увидел в лесу дуб, весь в зелени. Среди зимы. Очень удивился. А когда присмотрелся — оказывается, это плющ жирует на теле гиганта. Он крепко обвил его от комля до вершины. И ствол, и каждую веточку. Толщина паразита у комля уже с четверть метра. «Обнял», гад, мертвой хваткой. Аж впился в тело дуба. И усыпал огромное дерево

жирными ярко — зелеными листочками. Даже схожими с дубовыми. Имитируя, видно, таким образом, благополучное сожительство. Только от такого сожительства рядом уже лежит поверженный дуб. А на нем, разумеется, и омертвевший плющ. Дожировался!..

Тут возникает законный вопрос: положим, удушите, господа хорошие, добродушную Россию, на ком потом паразитировать будете? Где еще приложите ваш «гений»? Каких еще захочется вам «прелестей» жизни?

Ответ на этот вопрос находим в книге. В рассказе «Повеселись, приятель…»

Встречаются два друга — недруга. Бывшие однокурсники. Диаметрально противоположные люди по убеждениям: один прозападного толка — известный шахматист, гроссмейстер. По фамилии Кнып. Другой, извините, патриот своей Родины, журналист по фамилии Ветлугин. Они вечно спорят. А точнее — соревнуются в интеллекте. А потом подстраивают друг другу замысловатые «ловушки» И не только в философских лабиринтах, но и просто в жизни. Вот и устроил Кнып своему другу — недругу очередную «загадку — ловушку», пригласив того в злачное заведение в известном западном городе. Пощекотать ему нелояльные к Западу нервы и заодно подсунуть продажную девку. Ну', в общем, лишний раз показать, как все‑таки свободно и красиво живут на Западе. Тот довольно легко разрушил воздвигнутую западню и, в свою очередь, «удружил» — повез показать ему некую другую примечательность западной жизни. И оказались они глубокой ночью на мясном рынке, где висят нескончаемыми рядами освежеванные туши животных. И там, в укромном уголочке, мясник — шотландец на глазах у страждущей публики демонстрирует зрелище, достойное свободного мира, — снимает шкуру с… живого барашка. И весь этот живодерский ужас с комментариями мясника — палача смакуется интеллигентными людьми Запада.