Эрнст Иванович выслушал меня и сказал сочувственно:

— Л вы перешлите его мне, этот рассказ. Только на конверте напишите «лично», чтобы он не «утонул» там в нашей почте

Хорошо!

Я отослал рассказ. Через некоторое время получил ответ лично от Эрнста Ивановича. Мол, все в рассказе правильно и хорошо, но…

Потом мне попалась его книга. Потом этот фил! м по

телевизору, Фильм мне понравился, и я решил написать ему несколько хороших слов. Потом в «Лиг. России» я прочитал отрывок из нового романа о Набатникове. Понравилось. И я снова написал ему. Мол, хорошо, становлюсь в очередь за будущей книгой, желательно с автографом.

Так незаметно и вошел в мою жизнь этот писатель. И творчеством и чуточку лично. Теперь его книги, его «Лит. Россия» — в кругу моих литературных интересов. Некий кусочек моего «Я» живет теперь и под сенью его духа, духа его творчества.

А нынче в этом «кусочке» моего «Я» прибавилось света — у меня в руках «Избранное». Читаю, и созвучно мне каждое слово. Потому что я живу на той же орбите Души и совести. Читаю, удивляюсь и радуюсь. Удивляюсь тому, как зорок «глаз», как глубоко автор видит жизнь и человека в ней. Радуюсь оттого, что все в нашей жизни замечается — и хорошее и плохое. Что есть люди, которые не проходят ни мимо счастливого человека, ни мимо несчастного, ни мимо доброго, ни мимо злого. Что над автором не тяготеют условности, воздвигнутые идеологиями; что единственным критерием его «суда» является человечность; радуюсь и оттого, что мне просторно душой в его рассказах. В них много сказано, но еще больше несказанного, чего‑то между строк. Чего‑то такого, что читается не глазами, а душой; чего‑то такого, что читается глазами подсознания. Рассказы его для меня имеют совершенно удивительное свойство — они входят в душу и там располагаются свойски и запросто. Как желанные гости, как друзья — единомышленники, как братья единокровные. А есть такие, которые я возвожу мысленно на мой духовный олимп, вставляю в иконостас рядом с Лермонтовым, Куприным, Буниным, Короленко, Распутиным, Беловым, Солоухиным.

Отныне на этом духовном Олимпе в иконостасе рассказ «Лестница в небо» Эрнста Ивановича Сафонова.

Иван Панкеев обращается даже к космическим категориям, анализируя этот рассказ. «Судьба всегда больше человека. Она начинается задолго до рождения каждого из нас. Немыслимым образом изгибается пространство, спрессовывается или растягивается время, — и все для того, чтобы именно в этом месте и в этот час встретились двое, которым уже суждено дать жизнь, наделить судьбою третьего».

Я бы добавил к этим словам, что все сущее во Вселенной и на Земле есть цепь событий и превращений. Ничего нет случайного, все предопределено с момента сотворения мира.

И появление этого рассказа не случайно. Его звучание так же естественно, как молчание и крик Вселенной. И все в нем очень просто. И никаких натяжек. Как бы в капле обыкновенной воды отразился свет души автора. Вот и все. Это есть суть рассказа. Светом души, отраженным от реальной жизни и смерти людей продолжить Вселенную. Но не только жизнью и смертью, а и духовным борением под знаком Вселенной. Ибо Вселенная есть сплав материального мира и мира духовного. Теперь, когда мы сняли идеологические шоры, нам открылся истинный мир. Глупо нынче спорить, что первично, а что вторично — материя или дух. И то и другое первично, потому что оно нераздельно. Одно вытекает из другого — «ничто» перетекает в «нечто» и обратно.

В рассказе, как и во Вселенной, процессы идут неторопливо и точно. Обыкновенная житейская история, где встречаются Он и Она. Только что отгремела война, повергшая людей в кошмарное унижение. Их свела судьба. И то самое «ничто» устремилось в «нечто». В результате появляется третий, а затем и четвертый — дочь, а потом и внук. На смену старому поколению идет новое. Какое оно, новое поколение? Очевидно, в этот вечный храм и поведет нас автор исповедоваться. Ибо перед этим происходит событие, которое, подобно черному солнцу, бросило свой «свет» на судьбу главного героя — Здислава Яновского. Мальчишка, привеченный демобилизованным солдатом, едущим домой в родную Варшаву, крадет у него заветный сидор и новые кожаные сапоги, «заботливо выделенные капралу Яновскому родной ротой в знак уважения воинского товарищества к нему».

От кражи сидора и пошла трещина, положившая начало бездне между старшим и молодым поколением. Страшная перспектива! И некого в этом винить. Старшее поколение возвращается с поля битвы, в которой оно спасло полмира от порабощения. А молодое поколение, «озверевшее» без родительского присмотра и внимания, озадачено одним — как набить брюхо. И неважно, что от этого кто-то пострадает, кому‑то будет плохо. Пожрать, и как можно слаще, — это их идея. Их идол. Пока маленькие — тянут с родителей, выросли — с общества. И даже когда

Юрек, уже взрослый парнишка, кричит деду в лицо: «Ты строил — они жирели! Много они тебе дали?», даже в этот момент в нем кричит не обида за других, а боль за себя, за свое полуголодное существование. Озлобленные, они ведут борьбу с «жирными», а на самом деле со всеми, чтобы урвать у жизни свое. Именно эта «идеология» стала для многих молодых религией. Не трудиться, чтобы много всего было для всех, а урвать для себя.

Автор не произносит по этому поводу деклараций, он прибегает к нехитрому, но сильному приему: его герой Здислав подставляет в прихожей свои новые запасные ботинки другу Юрека, напоминавшего ему Ендрека, стащившего у него сидор и сапоги. И Студент (так звали этого друга. — В. Р.), уходя, молча обул их, ничего не спросив и не сказав, словно так и должно было быть».

Вот такое оно, молодое поколение, идущее на смену старшему. Ну лад, но, если б только это. А то ведь и «лестницу в небо» обрушили. Вот такая плата деду за самоотверженность. В общем, извечная проблема детей и отцов.

В рассказе не целиком показан мир, в котором живут дочь Здислава и внук. Мы видим только край этой жизни: у дочери это длинная цепь мужей, роковых неудачников — бродячий «голубой» саксофонист, затем авиационный техник — мотоциклист, потом штурман гражданской авиации, затем следует длительная неизвестность, которая, конечно же, была заполнена до отказа любовными похождениями, и, наконец, мулат генерал на автомобиле с иностранным флажком на радиаторе. Традиционный извилистый путь современной искательницы «счастья». Сколько их сейчас, сердешных?!

У Юрека — дружки по «борьбе» — Студент и Кусок, Ими безраздельно управляет злоба и ненависть. К кому? Ко всем, кто имеет. Им тоже хочется иметь. Но не заработать — отнять, украсть, выморочить у родителей.

Этот мир разрушения личности проходит в рассказе краем. Он надвигается на старшее поколение, словно черная грозовая туча. Вот — вот ударит молния, и на них обрушатся потоки неумолимой силы, разрушающей, сметающей все и вся на своем пуги.

Эта предгрозовая жуть заставляет душу старшего поколения сжиматься. Но странно — нет чувства безысходности! Что это? Это искусство правды. И автор, и читатель отлично понимают, что не вся молодежь такая, как Веронка и Юрек со своими дружками. Что страхи стар

шего поколения перед молодым одинаковы есть и были во все века. А жизнь не исчезает, продолжается. Понимание этого и вселяет надежду на будущее. Где‑то за краем черной грозовой тучи мы видим, мы знаем — есть бескрайнее безоблачное небо, где светит солнце и струится жизнь.

В этом, мне кажется, и заключена глубинная логика рассказа. Лично я так его воспринимаю.

Ну а как автор добивается такого воздействия? Какими такими средствами, которые то «сражают» меня, то «воскрешают», словно мертвая и живая вода. Первое и главное средство — это доскональное знание того, о чем пишет. Это обязательное свойство всех выдающихся писателей. Именно знание материала вкладывает им в руки виртуозное владение деталью.

Когда я читаю, что герой рассказа идет железнодорожной насыпью, «порой задремывая» на ходу, как это бывало на марше на войне, я верю, что действительно идет солдат — фронтовик. Потому что во время наступления наших были такие длинные марш — броски без привалов, что у солдата другого выхода не было, как подремать на ходу. И когда он думает о том, что остался один (все родные погибли. — В. Р.), как «веточка с погубленного дерева», то дает как бы себе приказ: «Живи, коли погибал на фронте, да не погиб». И ничего, что пацан стащил у него заветный сидор и новые сапоги. Был бы жив! Заживет — наживет. Я верю всей душой, что этот человек и есть «соль земли». Когда Мария в порыве страсти обнимает его, и ласкает, и думает, что вогнала его в пот, а это сукровица на спине от гноящихся, незаживших еще ран, я верю, что это по — настоящему счастливые люди. И только о настоящих счастливчиках можно сказать, что они жили в этой башне, «ближе к небу, чем к земле».