Возле водопроводного крана — мусор и битая посуда. В туалете «комфорт» — слов не хватает для описания. Все это дико на фоне горного великолепия. Вот, наверно, по

чему кажется, что горы с презрением сморят вниз на суету людей.

По канатной дороге мы поднялись на Чегет, на высоту 1600 метров, до кафе «Ай». Несколько минут' в подвесном кресле стоят того, чтоб о них рассказать.

Справа, вдали, грандиозные отроги самого Эльбруса, слева, близко — отроги Водораздельного хребта, с которого устремился в Баксан тонкой белопенной струей водопад. Он струится из‑под голубоватой «сосульки» ледника. Под креслом — кругой склон Чегета, поросший редким лесом и густыми травами. Воздух первозданной свежести и пахнет свежескошенным сеном. Хочется спрыгнуть вниз, побегать по склонам. Вспомнилось детство. И запах воздуха, и его свежесть, кажется, прилетели оттуда.

Лес и трава внизу сменились плоскими скалами, покрытыми зеленой плесе гью. Их много, будто они ссунулись с вершины в результате сильного подземного толчка. Возле кафе «Ай» камней кучи — следы стройки.

Здесь, наверху, кажется теплей, чем внизу: нет сквозняков.

Не успели мы собраться все на верхней площадке, как открылся Эльбрус. Тучи исчезли, и перед нами в нереальной близости предстали белоснежные вершины. Это грандиозное зрелище: два офомных белоснежных конуса на фоне голубого неба. Их подпирают расползающиеся в разные стороны ледники. Толщина льда от полуметра до 100. Говорят, если взглянуть на Эльбрус сверху, то он имеет вид огромной многопалой амебы. Такое впечатление создают 22 ледника, сходящих с него. Лед голубого оттенка. Вершины же — чистейшей, сверкающей белизны. Мы стали лицом к Эльбрусу, солнце сияет у нас за спиной. Склоны Эльбруса, отражая солнце, слепят глаза.

Вот и осуществилась моя мечта — я рядом с первозданным творением природы. Я вижу Эльбрус таким, каким он был миллионы и миллионы лет назад, когда люди еще не называли его Эльбрусом. И вдруг я подумал о том, что и здесь наследили фашисты. Какую‑то минуту мне уже не кажется необоримой мощь природы. Кажется легко ранимой, беззащитной перед силами человека.

Склоны, подпирающие ледник «Большой Азау», усыпаны камнями с лиловым оттенком. Это придает всему виду какой‑то космический оттенок: кажется, что это грудь богатыря в латах, выкованных из железа невиданной красоты и прочности. Плечом к плечу рядом с этим чудо — богатырем выпятил грудь второй. У того латы из металла с зеленым оттенком. Как у камней, что у нас под ногами. Горный лишайник облюбовал себе этот вечно холодный, стерильной чистоты приют. Я поднимаю небольшой камешек, рассматриваю зеленую плесень, пытаюсь сковырнугь ее ногтем, чтоб лучше рассмотреть, но мне это не удается — крепко сидит маленькое растение. Как будто одно целое с камнем.

Экскурсовод и фотограф не дают нам покоя. В подвесном кресле, в момент подъезда фотографируют, на тропинке, что ведет на площадку обзора, фотографируют. (В два аппарата). Не дают даже осмотреться: станьте так, потом так, потом эдак. Сначала групповые, потом индивидуальные. Навязчиво, бестактно, с удручающим плосксловием, приправленным пошлятиной.

Эльбрус открылся! Посмотреть на него, для многих это, может быть, первая и последняя возможность в жизни. Нет же, становись сюда, стань вот так. «Ну что вы, как бараны?!»

Тем временем Эльбрус снова заволокло тучами.

Женщины просят экскурсовода свозить нас выше. (От кафе «Ай» есть еще канатная дорога на 300 метров вверх). Ни в какую! Вплоть до оскорблений. Надо фотографироваться, фотографироваться…

Уныло поплелись мы вниз, на станцию спуска. Нам даже не показали ничего толком и не рассказали. Скорей, скорей! Там внизу, нагуляетесь.

А внизу снова фотографироваться: в момент приближения на подвесном кресле, теперь уже парами (на новой канатной дороге парные кресла). Потом опять группой, после индивидуально. Людям надоело, и они пошли, кто в шашлычную, кто в очередь за пивом, кто на рынок. Наши «милые» экскурсовод и фотограф обиделись. Залезли в автобус и развернули свертки с домашними припасами.

Я пошел пить пиво.

Возле шашлычной я попытал счастья. И мне повезло: у меня в руках шампур горячего румяного мяса.

Очереди не было, и я обрадовался — сейчас попью и пива. Но парень, отпускавший пиво, беспомощно скучал за прилавком: нет кружек. Пошел искать пустую кружку. Подошел к одним: нет, будем повторять. Подошел к девушкам, существам, по моему мнению, более отзывчивым. Они сидят, перед ними кружки, в кружках на донышке. С важным видом дымят сигаретами, балдеют. Говорю, — вы

уже выпили, девушки? Молчат. Я повторяю вопрос. Они дружно ошпарили меня презрительными взглядами и снова молчат. Милые такие, важные девушки, отдыхающие у подножия Эльбруса.

Я нашел какой‑то порожний стакан, и парень напоил меня из стакана. Приличный шашлык за рубль, холодное пивко, и я забыл про «милых» девушек. Но они снова напомнили о себе.

По долине метался какой‑то грузин с десятком шампуров в одной руке и авоськой, набитой бутылками и снедью — в другой. Он искал «дэвушек». Оказалось, тех самых «милых» девушек, которых уже кто‑то угостил пивом, пока грузин торчал в очереди за шашлыками. Но вот они увидели «вооруженного» до зубов ухажера и как бы случайно попались ему на глаза. Они пошли за ним, словно загипнотизированные, как бы по принуждению. Миленькие, молоденькие, разодетые, разукрашенные, с деланной неохотой и с аппетитом матерых волчиц. Они пошли за «вооруженным» шашлыками грузином, который годился им в отцы.

Я решил взглянуть на рынок, чтоб уйти подальше от этой спорящей, пьющей, жующей на фоне прекрасных видов Эльбруса публики.

Рынок — большая огороженная площадка, устланная и увешанная выделанными козьими и овечьими шкурами, вязаными кофтами, джемперами, шапочками, платками, шарфами. И народу уйма. Одни продают, другие покупают. И тут же надевают — в долине Чегет свежо в сентябре.

Потолкавшись на рынке, снова выхожу на середину оживленной долины.

Какой‑то господин (из иностранцев), разгоряченный не в меру впечатлениями, в шортах, фугболке и в кепи с длинным козырьком носится по долине с фотоаппаратом и фотографирует, фотографирует. У неге, видно, с? обилия впечатлений глаза разбежались. Он спешит — ему хочется все увидеть и все запечатлеть.

Какая‑то подвыпившая девица жестом обращает его внимание на себя, позирует. Он быстро настраивает камеру, но она вдруг показывает ему язык. Он делает крутой вираж мимо нее, бежит к очереди за пивом.

— Вот куда машину апельсинов завезти! — услышал я рядом с собой знакомый голос. Это подошел ко мне мужчина с усами. Видно приехал присмотреться.

Наш экскурсовод вышел из автобуса и стал утесом возле. Это значит — пора собираться, пора в обратный путь.

Повеселевшие, подобревшие, немного пристыженные сознанием неизбежных мелочей жизни перед лицом величия природы, люди сходятся, занимают места, делятся впечатлениями: кто‑то восхищается, кто‑то сожалеет, что мало времени.

Сестры, вижу, довольны.

Мужу с квадратными глазами достался жесткий шашлык, и теперь «бедолага» никак не может успокоиться. Жена терпеливо слушает его, кивает согласно. (Есть такие жены, которые почему‑то поощряют в мужьях низменное). От этих ее кивков он распаляется еще пуще, шея у него багровеет, голос подрагивает, в нем даже пробиваются слезы благородного возмущения. Он упивается собственным красноречием. От жесткого шашлыка перебрасывает логический мосток к общим недостаткам в стране и обрушивается на порядки вообще, на нравственный уровень народа, на всеобщее хамство и крохоборство. Жена кивает согласно. Негромко дополняет его: «Ни облепихи не нарвали, ни платок не купили!..»

Мы вырулизаем со стоянки к автомобильной трассе. И вдруг — стоп! Как всегда кто‑то опаздывает, кто‑то потерялся, кого‑то ждем, кого‑то ищем.

Наконец все на местах, поехали.

По предложению неутомимого нашего экскурсовода сбрасываемся по 30 копеек для шофера, и он завозит нас сверх программы в какое‑то ущелье, где страшно бурлит вода в одном из притоков Баксана. Там снова фотографирование, фотографирование, фотографирование…