Чем она и занималась всю жизнь.

И намерена заниматься впредь.

И храни Боже любого, кто ей помешает.

Например, Фредерика Клоусона, или просто Прыща.

Она поднялась на площадку второго этажа. В квартире Шульманов гремела музыка. «Ганз энд Роузез».

– НУ-КА БЫСТРО ВЫКЛЮЧИЛИ МУЗОН! – заорала она во весь голос… а когда Доуди Эберхарт врубала голос на полную мощность, от ее децибелов трескались оконные стекла, у детей лопались барабанные перепонки, а собаки падали замертво.

Музыку приглушили мгновенно. Доуди прямо чувствовала, как Шульманы испуганно жмутся друг к другу, словно пара дрожащих в грозу щенков, и молятся, чтобы эта Злая Ведьма с Эл-стрит пришла не к ним. Они боялись ее. И правильно делали. Шульман работал юрисконсультом в очень солидной фирме, но ему предстояло нажить себе еще пару язв, прежде чем его влиятельность укрепится настолько, что он сможет без всяких последствий огрызаться на Доуди. Если он что-то вякнет сейчас, на данном этапе своей молодой жизни, она сожрет его с потрохами, и он это знал, что не могло не радовать.

Когда твой счет в банке стремительно тает, а портфель инвестиций худеет, приходится радоваться хоть чему-то.

Не сбавляя шаг, Доуди повернула за угол и начала подниматься на третий этаж, где в одиноком роскошестве жил Фредерик Клоусон, он же Прыщ. Она шла все с той же неотвратимой неспешностью носорога, бредущего по травянистой равнине: подбородок приподнят, дыхание нисколько не сбилось, несмотря на столь мощный вес. Прочная лестница мелко подрагивала.

Доуди уже предвкушала, что сейчас будет.

Клоусон даже не стоял у подножия корпоративно-юридической пирамиды. Он к этой пирамиде вообще еще не приблизился. Как у всех студентов-юристов, которых знала Доуди (исключительно как жильцов; она никогда не трахалась с кем-то из студентов в своей «другой жизни», как она это теперь называла), у него были слишком большие запросы при слишком малой платежеспособности. Все эти студенты-юристы считали себя шибко умными и пытались компостировать ей мозг. С ней этот номер обычно не проходил. Потому что давать им отсрочку по платежам – это почти то же самое, что давать даром. Один раз уступишь, и тебя будут иметь во все дыры.

Образно выражаясь, конечно.

Однако Прыщу Клоусону удалось частично прорвать ее оборону. Четыре раза подряд он задерживал оплату, и Доуди это терпела, потому что он убедил ее в том, что в его случае старая скучная сказочка – это не сказка, а быль (или может стать былью): у него будут деньги.

Вряд ли бы у него что-то вышло, если бы он принялся утверждать, что Сидни Шелдон – это на самом деле Роберт Ладлэм, а Виктория Хольт – это Розмари Роджерс, потому что Доуди было наплевать на всех этих писателей и на миллиарды их двойников. Она предпочитала криминальные романы, и чем больше в них «мяса», тем лучше. Она вполне допускала, что многим нравится романтическая размазня и шпионская хрень, если список бестселлеров в «Пост» может служить показателем, но сама Доуди читала Элмора Леонарда за много лет до того, как он сам попал в списки бестселлеров, и всерьез увлеклась Джимом Томпсоном, Дэвидом Гудисом, Хорасом Маккоем, Чарлзом Уиллфордом и прочими в том же духе. Если коротко и по сути, Доуди Эберхарт обожала романы, в которых мужики грабили банки, стреляли друг в друга и проявляли любовь к своим женщинам, избивая их до полусмерти.

Джордж Старк был – то есть теперь уже точно был – самым лучшим. Она была его преданной и убежденной поклонницей от «Пути Машины» и «Оксфордского блюза» вплоть до «Дороги в Вавилон», похоже, последней из его книг.

Прыщ, проживавший в квартире на третьем, сидел, обложившись конспектами и книгами Старка, когда Доуди пришла к нему в первый раз – напомнить, что надо бы заплатить за квартиру (в тот раз он задержал плату всего на три дня, но им только дай палец – откусят всю руку). Разобравшись со своим вопросом – Клоусон пообещал передать ей чек завтра еще до полудня, – она поинтересовалась, для чего будущему юристу изучать произведения Джорджа Старка? Это теперь обязательно для успешной карьеры в юриспруденции?

– Нет, – ответил Клоусон с лучезарной улыбкой, радостной и откровенно хищной. – Но может поддержать такую карьеру финансово.

Именно эта улыбка ее и зацепила, заставила дать ему послабление в сроках оплаты, хотя в любом другом случае она бы сразу взяла должника за горло. Такую улыбку она не раз видела прежде – глядя на себя в зеркало. Тогда она была твердо уверена, что такую улыбку подделать нельзя, и, между прочим, считала так до сих пор. Клоусон и вправду нарыл компромат на Тадеуса Бомонта; его ошибка была только в несокрушимой уверенности, что Бомонт поведется на его удочку. Тут Фредерик Клоусон, он же Прыщ, здорово просчитался. И она просчиталась тоже.

Она прочитала один из двух романов Бомонта – «Пурпурный туман» – после того, как Клоусон ей рассказал о своем открытии, и решила, что это на редкость дурацкая книга. Несмотря на все письма и ксерокопии, которые показал Клоусон, ей все равно было трудно, практически невозможно поверить, что два этих автора – один и тот же человек. Разве что… примерно на третьей четверти книги, когда Доуди уже собиралась зашвырнуть эту дерьмовую тягомотину через всю комнату и благополучно о ней забыть, она дочитала до места, где фермер пристреливал лошадь. Коняга сломала две ноги, и ее надо было пристрелить, но весь смак в том, что старому фермеру Джону это вставляло. Приставив ствол ружья к голове лошади, он принялся гонять лысого и выстрелил точно в момент оргазма.

Впечатление было такое, что, добравшись до этой сцены, Бомонт отошел выпить чашечку кофе… а весь кусок написал Джордж Старк, этакий литературный Румпельштильцхен. Ну да. Это была единственная иголка в стоге сена.

Но теперь это уже не важно. Каждый в жизни хоть раз, да проколется. Прыщ Клоусон все-таки заморочил ей голову, и хорошо, что ненадолго. А теперь все закончилось.

Доуди Эберхарт добралась до площадки третьего этажа. Она заранее сжала руку в кулак, потому что сейчас был тот случай, когда надо не вежливо стучаться, а колотить в дверь со всей силы. Но тут обнаружилось, что колотить не придется. Дверь в квартиру Прыща была приоткрыта.

– Ну что такое! – пробормотала Доуди, кривя губы. У них, конечно, приличный район, не наркоманский, но если есть шанс забраться в квартиру к какому-нибудь идиоту, наркоманы охотно это сделают. Парень оказался еще глупей, чем она думала.

Она легонько постучала в дверь костяшками пальцев, и дверь распахнулась.

– Клоусон! – позвала она голосом, обещавшим погибель и вечные муки.

Ответа не последовало. Из коридора Доуди было видно, что в гостиной задернуты шторы и горит верхний свет. Негромко играло радио.

– Клоусон, нам надо поговорить!

Она пошла по короткому коридору… и остановилась.

Одна из диванных подушек валялась на полу.

Вот и все. Ничто не указывало на то, что здесь побывали какие-нибудь невменяемые наркоманы, но ее интуиция, все еще острая, сработала сразу. Она что-то почуяла. Запах был очень слабый, но был. Немного похоже на запах еды, которая уже испортилась, но еще не протухла. На самом деле тут было что-то другое, просто Доуди не знала, как еще это определить. Доводилось ли ей чуять что-то такое раньше? Кажется, да.

И был еще один запах, хотя она сомневалась, что чуяла его носом. Этот запах она распознала сразу. Будь здесь патрульный Гамильтон из Коннектикута, он бы тоже мгновенно его узнал: запах чего-то плохого. Запах беды.

Она стояла на пороге гостиной, глядя на сброшенную подушку и слушая радио. То, чего не смог сделать подъем на три лестничных пролета, сделала обыкновенная подушка – сердце учащенно забилось под необъятной левой грудью, дыхание вырывалось изо рта мелкими судорожными порциями. Что-то здесь было не так. Очень сильно не так. Вопрос только в том, коснется это ее или нет, если она здесь застрянет.

Здравый смысл подсказывал, что надо бежать. Бежать, пока еще есть возможность. И здравый смысл был силен. Но любопытство велело остаться и посмотреть… и оно оказалось сильнее.