— Парализатор! Скорее! У кого есть? — панически крикнул начальник ночного обхода. Все лихорадочно шарили по карманам и отступали к двери. Наконец тот же молодой, трясущимися руками зарядил ампулу и выстрелил в упор в разъярённое чудовище. Зарычав так, что у привычных ко многому стражей подземелья кровь застыла в жилах, безумец швырнул в них покорёженной железякой, покачнулся и рухнул рядом со своей жертвой.

— Ничего себе, — пробормотали стражники. — Бедный старик этого не заслужил. Ему неделя до суда осталась. Думаете, он выживет?

— Бегом в лечебное крыло! — прервал их сетования старший. — Зовите магистров и подмогу с носилками! Пусть забирают их, пока этот не очнулся! Живо!

— Так точно, господин капрал!

Выбравшись из подземной библиотеки к солнцу, компания наскоро перекусила в парковой беседке. Ранним утром по-прежнему вокруг никого не было. Тришка отправился гулять. Он влез на дерево и медленно перелезал с ветки на ветку, гулял по воздуху. И постепенно отдалялся от друзей. Чтобы занять руки, Шакли репетировал внутри беседки шулерские карточные фокусы, которые можно включить в представление, если оно состоится. Снаружи Бабочка и Аванта разучивали новую песенку, Сильф подыгрывал им на гармошке.

— Проклятье, — в очередной раз ругнулся шакал, когда карты снова выпали из рук и не слушались. — Как это делается? На публике подмены и замены выглядят глупо, и… я умею делать фокусы незаметно, а не так! Где Тришка? Он не слишком далеко сбежал?

— Не волнуйся, он где-то на краю парка, — в беседку проскользнула Бабочка и села за столик напротив шакала. — Всё у тебя получится. Покажи мне.

— Да можно обойтись и без фокусов, — Шакли небрежно тасовал карты, не глядя на блондинку. Бабочка остановила его, положив свою руку сверху на колоду.

— Теперь ты знаешь всё. Что между нами изменилось?

— Лично между нами?

— Посмотри на меня, пожалуйста, — голос Бабочки дрогнул. Шакли упорно смотрел в сторону:

— Не хочу. Сейчас ты заплачешь, мне станет тебя жаль.

— А ты боишься пожалеть меня? Почему?

— Да так, — Шакли перестал юлить и смотрел ей прямо в глаза. Бабочка не могла удержать слёзы, они катились сами собой, но игрок делал вид, что его это не волнует. — Ты хочешь знать, что изменилось? Я теперь знаю, что влипнув в крупные неприятности, ты не позвала нас на помощь. Хотя, кажется, помогать друг другу в нашей компании естественно. По дороге сюда многое изменилось, а ты… вернула нас обратно, в мир одиночек.

— Почему только тебя? — шепотом спросила Бабочка.

— Не только. Себя тоже. Другие в нём и не жили. Аванта совсем не удивилась твоей тайне. Для женщин так привычно хранить секреты даже от близких? Или надеется, что твоя встреча со связным поможет ее отцу. Наш вертолов вообще ничему не удивляется. Ему, как Тришке — всё равно, о чём люди думают, важно, что они делают для него. А что бы сказал Верен?

— Ничего, — Бабочка слабо улыбнулась. — Для него все, кто вне братства, слегка нелогичные ненадёжные дикари, которым невозможно доверять до конца. Он этого не признает, но это так. Потому Верен очень снисходителен к нашим слабостям. А ты? Ты же хотел проверки в деле, чтобы узнать нас настоящих. Разве твоё желание не исполнилось? Но ты не рад.

— Я уже говорил, не мне тебя судить. Я — не святой и не герой. Но я держал одну мечту где-то в глубине сердца, что если всё закончится благополучно, мы найдём остров, поможем Аванте, а потом выберемся отсюда живыми, то мы с тобой могли быть вместе, сестрёнка. Хоть попробовать. Но сейчас… я что-то перестал в это верить.

— А я наоборот, — Бабочка перегнулась через стол, ближе в нему. — Я знала, что на мне метка, и мне нельзя быть рядом с тобой. Сегодня утром я была несчастнее всех, когда ты прочитал про Бавваона и сразу понял, кто это. Но теперь у меня есть надежда. Если я снова вырвусь на свободу, то не хочу больше быть одна! Скажи, что ты простишь меня. Пусть не сегодня, но потом…

— Я злюсь не на тебя, а на себя, — Шакли продолжал тасовать карты, раскладывая их веерами, перебрасывая из руки в руку, переворачивал колоду одним пальцем. — Почему для них всех твоё предательство не важно? И моё тоже. И почему я не могу так?

— Ну давай, думай, почему я не рассказала сразу? Когда в шифре вылезло имя «Бавваон», молчать, кажется, было дальше некуда. Но я молчала. И дальше бы молчала. Если бы с нами не было мальчишки, который умеет читать знаки! Скажи, почему.

— Боялась? Вот этого отчуждения? Пока мы никто друг дружке, безымянные попутчики, то всё легко и просто. Чем больше тайн открыто, тем больше обязательств, верно? Чёрт… Я угадал, сестрёнка?

— Почти. Вся горечь оттого, что мы с тобой боимся доверять людям. И если уж готовы поверить, они должны быть безупречны. Потому что любая мелочь ломает нашу веру. Я угадала, братец?

Шакли бросил карты на стол, утвердительно улыбнулся, прикрыв глаза. Бабочка потянулась к нему и поцеловала. Он ответил. Рывком перетащил её через стол и усадил к себе на колени. Она крепко прижалась к нему и ревела, уткнувшись в его плечо. Он гладил её по волосам и успокаивал:

— Ну, ну, не плачь, малышка. Мы научимся. Смотри, Тришка бежит. Что это с ним?

Медлис нёсся по траве, задрав хвост трубой, словно за ним гналась свора собак. Влетел прямо в беседку, запрыгнул на стол, чесал лапой ошейник с брелком, вертелся, словно звал за собой и что-то ворчал.

— Голос? — первым понял Сильф. — За ним, скорей! Он нашёл место, где ловит связь!

Первое, что Верен почувствовал, придя в себя, касание чистой простыни. И то, что скованные руки больше не давят на грудь. Не открывая глаз сразу и не двигаясь, он обнаружил, что сквозь ресницы просачивается белый свет. Далеко не так холодно, как в подземелье. Пахнет лекарственным маслом, успокаивающим, но прочищающим мозги. Не лимон, не мята, не лаванда, а что-то хвойное, вроде кипариса. Пленник ничего не видел, но чувствовал, что он здесь не один.

Верен попробовал двинуть рукой. Сразу выяснилось, что-то удерживает его на койке. Но на запястье не железо.

— Вам лучше? Вы очнулись? — услышал он тревожный голос, в котором сразу узнал отца Аванты. Скрипнула соседняя койка. — Ну и напугали вы меня!

Верен, щурясь на яркий свет, с трудом приоткрыл глаза. В трепещущих движениях век только его сообщник разглядел подмигивание.

— Что случилось? Я ничего не помню. Как мы сюда попали?

— Сбылись мои худшие предчувствия. А я предупреждал, я же вас умолял не спать! У вас начался бред и…

— Я ранил вас? — забеспокоился «безумец», пытаясь сесть на койке. Оба запястья удерживались короткими цепочками и плотными кожаными браслетами.

— Не так сильно, как могли. Думаю, рана не опасна, только большая потеря крови. Вы напали на стражей, которые пытались нам помочь. Тоже не помните?

Верен отрицательно качнул головой и перевел взгляд вверх.

— Тут есть окно.

— Это лечебный корпус, я говорил вам. За нами наблюдают. Сейчас дежурные заметят, что вы очнулись, сообщат тому лекарю, который займётся вами.

— Со мной всё в порядке! Только рёбра болят, но в остальном…

— О наших ранах позаботились ещё ночью. Если обещаете вести себя спокойно, я дам вам воды и горькую настойку. После парализатора нужно восстановить силы.

— Парализатор? — хмурился Верен, стараясь «вспомнить». — Зачем? А где моя одежда?

— То, что от нее осталось? — иронично уточнил старый учёный, налив кружку воды, и накапав в ложку горькой настойки. Они оба были одеты в белые сорочки без воротников, слишком длинные для обычных мужских, со слишком широкими рукавами — нижние мантии. Верен проглотил лекарство и запивал водой из рук соседа. Сам он не мог поднести кружку ко рту, разве что если сильно потянуться к прикованной руке. А это больно.

— Сапоги были очень хорошие, — не заметил насмешку Верен. — Настоящие, для странников! Им сносу нет, где теперь такие достану… А, вот и гости! Не знаю, кто вы и что произошло, но я не должен быть здесь! Это ошибка.