— Босиком надёжнее, — согласился Шакли и начал разуваться.

— Куда собрался, помоги переправить весь багаж, — остановил его Верен.

Вертолов и шакал собрали всё имущество с тележки, подвешивали по одному свертку к веревке. Верен тянул в одну сторону, а вещи по кольцу двигались через реку на другой берег. Так же переправили пустую тележку. Наконец Шакли рискнул перейти сам, вместе с медлисом. Тришка взобрался ему на плечи, но для надежности придерживался одной «ручкой» за веревку. Верен оглянулся на Сильфа.

— Сворачивайся, идём вместе, — улыбнулся их проводник. — Я не свалюсь.

Более осторожно, чем в первый раз, они вдвоём перешли реку, по пути сматывая верёвку. И покатили снова нагруженную тележку на холм. Бабочка взлетела на вершину холма первой.

— Вот он! — она замахала рукой, давая знак, что видит цель. Мерцающий остров преспокойно ждал их в долине посреди реки.

— Далеко, — приставив руку козырьком, Аванта смотрела на ровную высокую башню, слепящую глаза сахарной белизной. — Думаешь, снова сбежит?

— Точно. Но тут я кое-что придумала, — Бабочка оглянулась, ища вертолова. — Отдохнём? Отсюда хороший обзор и мне нужно проверить мою идею. Сильф, объясни, как работает твой компас…

Мерцающий остров заманивал путешественников. Позволял сколько угодно отворачиваться, моргать, но не исчезал. Казалось, он лежит в долине, как на ладони, но Верен с небольшой подзорной трубой и даже Тень своим чутьём мало что могли рассмотреть за стенами города. Чем пристальнее взгляд, тем туманнее становились очертания крыш и белой башни. Даже стражников на стене сосчитать было невозможно. Зато интересно следить за птицами. Стоило маленькому крылатому пятнышку пересечь границу острова, птица либо исчезала для наблюдателя, либо появлялась из ниоткуда.

Махнув кольчатым хвостом, ойра бросила бесполезное занятие и убежала к хозяину. Верен держался дольше, но его отвлёк Шакли. Обе девицы ещё в пещере, с утра, а игрок только сейчас переоделся в обновки и вышел показаться. Шакал с сомнением рассматривал пёструю бежево-коричневую куртку.

— Слушай, а не слишком красиво? Ты считаешь это маскировочной одеждой? Честно, мне всё нравится, не ожидал такой заботы, но… Сомнения гложут насчет легенды, понимаешь? На кого я в этом похож? На пастуха? Точно нет. На охотника? Вряд ли. Для бродяги я одет слишком шикарно!

— На тебя не угодишь, мой привередливый брат, — с усмешкой передразнил Верен, напомнив обращение, которым невольно наградил его вчера Шакли. — Ты похож на странствующего артиста. У тебя зверь на плече, какая ещё может быть легенда? Вопросов не будет.

— Вопрос есть у меня, — не сдался Шакли. — Что мы с Тришкой умеем? Как можем выступать? Он только ест. Хотя делает это бесспорно талантливо, даже гениально… ай! Тришанций, отпусти, порвёшь!

Медлис поглядывал на нарядного приятеля снизу, но услышав оценку его артистических талантов, мгновенно встал на задние лапы, дотянулся и вцепился зубами в рукав новой куртки. Тришанций помнил, что руку кусать нельзя, но куртку…

Шакли долго гладил «его медвежество» по голове и уговаривал разжать зубы, пока Тришка, ворча, согласился за пару глотков гранатомёда.

— То, как ты с ним общаешься, уже смешное представление. Медлис тебе стал явно ближе, чем все мы.

— Потому что я понимаю его лучше, чем вас! — огрызнулся Шакли. — У него свои четкие цели, но ему не плевать на мои чувства. Вы… порой демонстрируете иное, хотя в душе, я понимаю, вы слишком добры ко мне, вы меня спасли, но считаете чужаком и до конца не доверяете. Не обижаюсь, я сам себе не доверял бы. Но сейчас я честно хочу быть в команде! Без задних мыслей. А верит мне, кажется, только Тришка.

— Уверен, что правильно его понимаешь? Может, спросим у Сильфа? — подколол Верен. — Хватит крыситься, мы в одной лодке. Я не считаю тебя совсем чужим… В общем, твой коронный номер как артиста — беседа с Тришкой. С переводчиком или без. Смешно будет в любом случае. Ты хочешь разговора по душам после того, как признался, что служишь в тайной полиции? Пусть для тебя это обман, но тайнецы считают тебя своим агентом.

— Я… — Шакли отвёл взгляд. Верен взял его за плечо, заставляя снова обернуться:

— Мне нужна твоя помощь, только не виляй, лучше молчи. Ты только надел маску сына дороги, но у нас и так много общего. Думаю, у нас с тобой большой опыт разных бесед со множеством людей, которые нам не друзья. И с угрозами, и с шантажом, и с убеждением силой, верно?

Игрок молча кивнул, выжидая. Под сердцем Шакли кольнул холодок, он уже видел, к чему клонит Верен. И вопрос прозвучал:

— Поделись, что такого сделал Фанбран, чтобы задеть тебя за живое? Мне кажется, тебя нелегко сломать и влезть в душу. К чему мне готовиться? Я не шучу, что мы теперь собратья по несчастью. Не можешь — не говори, но сам понимаешь, мне это жутко интересно.

— Насколько хорошо ты его знал? — с усилием спросил Шакли.

— Совсем не знал. Столкнулись раз, случайно. Я знаю, что он холодный мерзавец, способный на любые ставки. Он угрожал убить едва совершеннолетнего ребенка. Я различаю, мог бы шантажист это сделать или нет. Он — может.

— Может, — эхом подтвердил Шакли. — Если ему это выгодно. Фанбран, которого я видел, пойдёт на всё, но очень тонко чувствует границы других. Он убивает волю бессмысленностью сопротивления. Своим чудовищным холодным жестоким равнодушием. Оно в его глазах. Скучающего, пресыщенного удовольствиями молодчика, ни в чем никогда не знавшего отказа. Кое-что он мне говорил, но теперь кажется, я больше слышал его мысли. Читал в глазах. Он мёртвый изнутри, но если чужая боль эхом хоть на секунду пробудит в нем искру интереса… Тогда в его зрачках зажигается огонёк. Это страшно.

Он словно сам подсказывал мне ход:

'Согласись только для вида. Мне не нужна твоя преданность, я ни на грош тебе не верю, мне нужна только подпись. Признай, что согласился служить мне, и выйдешь отсюда. Иначе тебя могут просто забыть в тюрьме на годы, без суда. Мне не нужны твои страдания, не нужен приговор преступнику, не нужен твой труд на каторге. Мне безразлично, что с тобой будет дальше. Главное, ты — попался.

Ты можешь согласиться и радоваться, что дёшево отделался, что обманул отдел тайнецов, гордись собой! А можешь мучиться всю жизнь пятном на совести, что предал свою честь вора, подписал это треклятое согласие… Мне всё равно. Ты можешь возражать, проявить твёрдость, и тебе очень долго будет очень больно. В пальцах так много косточек, даже удивительно!

Ты можешь пожалеть о своём упрямстве через минуту, но я не дам приказ остановиться. Просто потому, что я люблю мучить, и хочу знать, сколько ты продержишься, пока не сдохнешь? Или, если я начну с левой руки и соглашусь оставить тебе правую, приняв твои мольбы о преданности и сотрудничестве, левую кисть тебе всё равно сломают на мелкие кусочки. Чтобы преподать урок бессмысленности и опасности упрямства.

Ты сам решай, что будет, как агент ты не имеешь для меня никакой ценности. Ты, сотни других — не важно. Мне только самую капельку интересно, что ты выберешь?..'

Шакли замолчал, закрыв глаза.

— Ты сейчас слышишь его голос, верно? Постой, огонёк интереса в глазах это буквально? В обоих зрачках или только в одном?

— Что? — игрок очнулся от воспоминаний. Изумлённо глянул на Верена: — В одном. Левый зрачок сверкал. Я думал, это огонь лампы, но свет была справа, довольно далеко. Что это значит?

— Значит, и мне не показалось, — Верен поднял лицо к небу, усмехнулся, сильно закашлялся. — Огонь дракона… Фанбран наполовину дракон! Возможно, более дальнее родство, но огонёк в одном глазу — примета верная. То, как ты точно описал его телепатическое красноречие, убивает всякие сомнения. Вот почему огонь полностью не убил его… Всё сходится.

— Ты будто рад, — кисло проворчал Шакли. — Давно мечтал сразиться с драконом?