Он вытер об одежду пальцы, скользкие от масла.

– Ты, неумеха!

– Простите меня, губернатор, – сказала Чжу. – Наверное, лампа потекла. – Бодхисатвы сверлили взглядом дыру в ее затылке, но, возможно, это была только головная боль от удара госпожи Жуй. Толочу вытаращил глаза, потрясенный ее тоном, лишенным угодливости, а Чжу шагнула вперед и одним движением смахнула свечи с полки, так что они упали на пол, рассыпав огненный дождь.

Можно было ожидать какого-то звука, но в тот первый момент еще было тихо. Бесшумная волна огня пробежала по залитому маслом полу и подожгла подол халата Толочу. В следующее мгновение он превратился в живую свечу. Поток огня разлился до стен комнаты и запустил свои пальцы в книги на полках. А затем появился звук. Это был шепот, который разрастался и превращался в глухой рев, похожий на шум ветра в соснах, но только это был вертикальный ветер. Пока он дул, темный дым все быстрее взлетал вверх, потом повернул вниз, встретив потолок, и наверху не осталось ничего, кроме опускающейся тьмы.

Чжу смотрела, застыв на месте. На мгновение она совершенно забыла о Толочу и о своей нарушенной клятве, о величии и о страдании, ожидающих ее впереди. Она видела только стремительность и разрушительную мощь огня. Их монастырь сгорел, но не в таком огне – внушающем ужас и почти живом. И только когда жар стал невыносимым, она осознала, что слишком надолго задержалась. Она повернулась, чтобы уйти.

Краем глаза Чжу заметила какое-то движение. Она слишком поздно попыталась увернуться: пылающая фигура врезалась в нее и упала вместе с ней на пол. Чжу вырывалась, а губернатор Толочу навис над ней, его лицо превратилось в растрескавшуюся маску, сквозь которую вытекала и пузырилась красная кровь. Его волосы превратились в столб огня, жир вытапливался из кожи на голове и тек по щекам, подобно слезам. Казалось, его зубы стали ярко-белыми и удлинились, они торчали изо рта, лишенного губ, открытого в беззвучном крике. Но у него в руках еще остались силы, и он вцепился ей в горло.

Чжу боролась, как кошка, но не могла разжать его хватку. Задыхаясь, она металась из стороны в сторону, и вдруг нащупала на полу предмет, который обжег ее пальцы, как только она его схватила, но отчаяние придало ей сил, и она воткнула его прямо в глаз Толочу.

Он откинулся назад, из его глаза торчала кисть для письма. Потом он опять бросился на нее, и они покатились по полу. Когда они снова перевернулись, Чжу оказалась наверху. Толочу продолжал испускать беззвучные вопли. Каким-то звериным чутьем Чжу поняла, что надо делать. Она наклонилась вперед и прижала предплечье к его горлу, скользкому от крови. Толочу дергался под ней. Она продолжала нажимать, кашляя и давясь от дыма. Толочу под ней открывал и закрывал рот, как рыба. Потом наконец это закончилось.

Чжу, спотыкаясь, бросилась прочь от трупа к двери. Каждый вдох, казалось, жег ее изнутри, и она с ужасом подумала, что поджаривается и скручивается внутри подобно куску жареного мяса. Комната превратилась в печь, в которой ярко пылал огонь, и потолок из дыма опускался все ниже. Она упала на колени и поползла, потом выпала наружу.

Она лежала, хватая ртом воздух, на холодном камне, глядя вверх, на черное небо. «Будда сказал: проживай жизнь так, словно твоя голова горит в огне». Если бы у нее хватило сил, она бы рассмеялась и содрогнулась одновременно. Они с Толочу горели в огне, они ощутили хрупкость жизни, но вместо того, чтобы подняться к нирване, рухнули вниз. Осознание своей смертности лишило их всех человеческих мыслей, осталась только решимость выжить. И Чжу, которая лелеяла это страстное желание с детства, оказалась сильнее и отняла жизнь у Толочу. Она чувствовала, как его жизнь уходит под ее руками, и ощутила момент, когда она прекратилась. Она уже убила десять тысяч юаньских солдат, но это было другое. Она этого хотела. Она вспомнила горе Сюй Да из-за его собственных поступков. «Для убийства нет искупления».

Мир вращался, и она чувствовала, как постепенно смещается в его центр. Она падала, но вместо пустоты она падала в дым, под которым, где-то очень глубоко, вздымались языки пламени.

Чжу проснулась от собственного кашля. Вдобавок к пульсирующей головной боли, к телу, состоящему исключительно из боли, и к легким, полным черной мокроты, она находилась в тюрьме. В холодной, сырой, мрачной подземной тюрьме с призраками в каждом углу. Но хотя тюрьму и сложно было назвать ее любимым местом, важнее было то, что она все еще была жива. С ясностью ночного кошмара она внезапно вспомнила оптущение горячей, распадающейся плоти Толочу, когда она давила на его горло. «Я убила его для того, чтобы остаться в живых». Когда она представляла себе этот поступок раньше, она думала, что испытает мрачное удовлетворение, что он, по крайней мере, докажет – она способна сделать то, что необходимо.

Теперь она знала, что способна. Но это не принесло удовлетворения, только вызвало стойкую тошноту.

Прошло время, в течение которого можно было выпить пять-шесть чайников чая[31], и верхняя дверь загремела. Послышались легкие шаги, спускающиеся в подвал. Вскоре перед камерой Чжу появилась госпожа Жуй и окинула ее взглядом из-за решетки. Чжу, надрываясь от кашля, с тревогой увидела в ней сильную внутреннюю сосредоточенность: нечто новое и неуловимое. Госпожа Жуй холодно произнесла:

– Вы чуть не сожгли все поместье. Это наверняка заставило бы людей подумать, будто пожар начался случайно. А так было бы лучше, если бы вы погибли вместе с ним.

– Монах. Не убийца, – прохрипела Чжу. Она гадала, к чему приведет этот разговор. – Вы получили то, что хотели, правда?

– Действительно, – ответила госпожа Жуй. Ее лицо выглядело гладким, как яйцо.

– Итак, мы заключили соглашение.

– Что я стану губернатором и заявлю о верности этого города Красным повязкам.

– Да, именно такое, – подтвердила Чжу. Каждое слово из пострадавшего горла причиняло ей боль. Несомненно, дух губернатора Толочу был бы доволен при мысли о том, что его убийца получил клеймо в виде ожерелья из отпечатков его пальцев.

Госпожа Жуй подошла ближе, взялась одной белой рукой за замок. Ее летящая вуаль делала ее бестелесной, подобно призракам, что оставались в пустых камерах.

– Все произошло точно так, как вы говорили. Я отдавала приказы тем, кто остался верен моему мужу, и люди подчинялись мне. Теперь я могу назвать этот город за стенами моим. У меня есть собственная полиция. И это наводит меня на мысль: возможно, я даже не нуждаюсь ни в поддержке Великой Юань, ни в Красных повязках. – Ее самообладание казалось олицетворением подземного холода. – Вы открыли мне глаза, уважаемый монах. У меня намного больше возможностей, чем я раньше думала.

При других обстоятельствах Чжу восхитило бы то, как она расцвела.

– И вы подумали, что, если оставите меня здесь, у вас появится еще больше возможностей, – сказала Чжу.

– Это правда, – ответила та. – С одной стороны, мне жаль. Признаюсь, вы пробудили во мне любопытство. Вы увидели во мне нечто такое, чего я и сама не знала. Я считаю это странным. Какой мужчина потрудился бы увидеть силу в женщине и поощрять ее вопреки собственным сомнениям? Сначала я подумала, что это потому, что вы монах. Но такой странный монах, пришедший ко мне в женской одежде. Это навело меня на мысль… – Она помолчала, потом продолжила: – Поэтому вы мне помогли? Потому что вы тоже женщина?

Сердце Чжу сильно стукнуло один раз, потом остановилось.

– Это не так! – гневно ответила она. Этот ответ вырвался из ее сгоревшего горла прежде, чем она успела понять, что сказала, подобно крови, хлынувшей из раны. С внезапной ясностью она увидела то, что ждет ее впереди в наказание за ее грех, за то, что она поняла боль женщины, она предстанет перед Небесами и у нее могут отнять ее имя и великую судьбу.

Нет, подумала она, и в ней разгорелась ярость. Госпожа Жуй не имеет над ней такой власти. Она всего лишь гадает, она не знает. И хотя у госпожи Жуй есть свои возможности, Чжу тоже еще не исчерпала своих. Ее сердце опять забилось, убийственно живое.