Люди столько всего говорили, и она часто думала – а сколько из них и в самом деле встречали кого-нибудь из Нахид?

Храбрость вернулась к ней.

– Я слышала, что ваш народ не любит таких, как я, – без экивоков сказала она. – И вы хотите, чтобы кто-то с человеческой кровью работал у вас в саду? А это позволяется?

– Решать, кто работает в моем саду, – одна из немногих свобод, что у меня еще остались. – Его рот на мгновение исказила гримаса горечи, а сам он словно занервничал. Он взял свою вуаль, принялся возиться с бечевками. – Но только если вас интересует такая работа. Правда. Я не поставлю вам в вину, если вы откажетесь.

Отказ, видимо, был мудрым выбором. Дарийя не была ни молода, ни глупа, и, хотя он надел свою вуаль, она успела отметить румянец на его щеках. Стирать тряпки для злобного джинна было занятием отвратительным, но встречаться взглядом с Багой Нахидом казалось делом опасным на совершенно другом уровне.

«И ты собираешься вот так провести свои оставшиеся десятилетия? Века». Почувствовав себя немного смелее, Дарийя посмотрела на его руки, его длинные пальцы, испачканные землей, в которой он возродил млухию, а потом заглянула в черноту его мягких глаз.

Она глубоко вздохнула:

– Хотите супа, Бага Рустам?

Он моргнул:

– Что?

Дарийя провела рукой по кустам млухии.

– Вы довели их до стадии зрелости. Может быть, я смогу приготовить суп, из-за которого я и набросилась на вас, и мы сможем обсудить справедливое жалованье?

В уголках глаз Рустама появились морщинки – он улыбался.

– Это будет восхитительно.

Хацет

Сеиф Шефали, казалось, исполнился решимости покончить с браком дочери еще до того, как он начнется.

– Выглядит он старовато, – сказал ее отец довольно громко, чтобы все слышали. – Старее, чем они говорили.

– Баба, да его и не видать совсем, – возразила Хацет. Их корабль еще не пришвартовался у призрачной набережной за пределами стен Дэвабада, и ее будущий муж был всего лишь крохотной фигуркой в черных одеяниях. – О его внешности отсюда невозможно судить.

– У меня превосходное зрение. Благодать, никому не нужная в этом несчастном логове туманов. – Сеиф шмыгнул носом. – Они хотя бы могли привести в порядок пристань к твоему прибытию.

Хацет и хотелось бы что-нибудь возразить, но город, с которым она связала свою судьбу, не встречал ее с приветливым лицом этим утром. Прежде она лишь один раз была в Дэвабаде, еще маленькой девочкой, и до сих пор с трепетом вспоминала туман, скрывавший остров. Его латунные стены сверкали на ярком солнце, зеленеющие горы служили задником для этого поразительного города с его тысячью башен и храмов. В тот раз Дэвабад показался ей самой сущностью магии.

Теперь Дэвабад был окутан таким саваном тумана, что Хацет даже не видела города, только слабый намек на его стены. Пустые пристани выступали из мглы, разломанные сваи торчали из воды или лежали, переломанные, на берегу, как брошенные мертвые тела. Не очень гостеприимный вид. Их песчаный корабль беззвучно прошел по неподвижной воде озера, и Хацет могла только представлять себе, насколько чуждым это цветастое судно должно было выглядеть на фоне невыразительной серости. Перед отплытием его разукрасили для торжества, для гордого провозглашения богатства и силы Аяанле. Поверхности корабля были позолочены, эта краска могла бы сверкать, будь на небе солнце, но теперь обрела желтый цвет опавших листьев. До нелепости дорогие шелковые паруса безвольно висели в безветрии, и герб ее народа и Аяанле не был виден.

Все казалось не таким, каким должно было выглядеть. Хацет крепче ухватилась за корабельные поручни.

– Ты ничего не хочешь сделать, чтобы мне стало полегче.

– Я и не пытаюсь сделать тебе полегче. Я пытаюсь сделать так, чтобы ты отказалась от этой нелепой схемы. – Ее отец повернулся к ней лицом, озорство в его глазах сменилось озабоченностью. – Ты чужая в этом месте, дочка, и меня убивает мысль о том, что я должен оставить тебя здесь. Ты должна править Шефалой, а не этой голой дэвской скалой.

«Мне нужно нечто большее, чем Шефала». Но вслух Хацет этого не сказала.

– Повернуть назад невозможно, и ты это знаешь. Если я переменю свое решение сейчас, это станет таким ужасным оскорблением для гезири, что три века пройдет, прежде чем наш народ снова обретет здесь какое-либо влияние. – Хацет сжала его руку, пытаясь придать своему лицу выражение уверенности. – И ты, вероятно, помнишь, что этот выбор сделала я сама.

– Детям нельзя позволять делать выбор.

– Баба, мне уже сто лет.

Они оба замолчали, а сахрейнский экипаж уже приближался к берегу и начал готовиться к причаливанию. В животе у Хацет забурлило, когда корабль стукнулся о берег, и ей пришлось приложить усилие, чтобы не подпрыгнуть. Новый город и новый муж. Новое будущее на совершенно иной политической шахматной доске. С того мгновения, когда ноги Хацет коснутся этой земли, она перестанет представлять только себя. Она станет самой Та-Нтри, первой женщиной не гезири за тысячу лет, которая выходит замуж за короля Кахтани, и теперь судьба ее народа будет зависеть от ее возвышений и падений.

И теперь этот король был достаточно близко, чтобы его разглядеть. В месяцы перед отъездом из дома она потратила немало сил, чтобы как можно больше узнать о Гассане аль-Кахтани, и обнаружила, что его жизнь полна противоречий. Юность он провел в суровых горах Ам-Гезиры в качестве воина-кочевника, а потом участвовал генералом в кровавой войне его отца Кадера, подавлявшего восстания в Карт-Сахаре, после чего волею судьбы стал дэвабадским королем, чья жизнь проходила в несказанном великолепии, в роскошном дворце, который он покидал крайне редко. От жестокой войны к жестокой политике: сектантство Кадера было притчей во языцех, он возвышал только представителей племени гезири и запрещал религиозные праздники дэвов.

Насколько удалось узнать Хацет, Гассан прежде безропотно соглашался с отцовской политикой, но, став королем, многое изменил. Он говорил о необходимости соединения двух племен и подкрепил эту мысль действием, когда принял решение жениться на иностранке. О нем и в самом деле говорили, что он сближался с дэвами в большей степени, чем это устраивало большинство джиннов. Он сидел на троне с изображениями шеду, как сидели уже несколько поколений королей Кахтани, но при этом запретил шафитам вступать в гильдии и запретил им ремесленнический труд, он по традиции нахидских королей держал своих женщин и семью в затворничестве. Ходили даже слухи, что Гассан собирается назначить своего следующего главного визиря из дэвов, пост которого с начала войны занимали аяанле, правда, сначала должна была состояться отставка нынешнего визиря.

«Это мы еще посмотрим». Но Хацет отложила планирование будущего на потом, чтобы получше разобраться с королем, который стоял перед нею. Хотя седина уже посеребрила его бороду, Гассан вовсе не выглядел старым или, по меньшей мере, гораздо старше ее. Он был широкоплеч, производил впечатление человека, который хоть сейчас запрыгнет в седло и поскачет разгонять бунтовщиков, невзирая на свою изящную черную накидку и богатые одеяния. Выглядел он… уверенно, настолько уверенно, что, как подозревала Хацет, эта уверенность могла легко перерасти в ярость. Она обратила внимание, что большинство придворных, окружающих его – исключая его улыбающегося каида в малиновом тюрбане, – держались в нескольких шагах от него и опускали глаза в землю.

Но когда Гассан встретился с ней глазами, поймав ее на том, что она разглядывает его, хотя Хацет и принимала меры, чтобы он не заметил ее пристального взгляда, улыбка, появившаяся на его лице, удивила ее. Улыбка эта была доброй, хотя и слегка озорной, словно они были не чужими людьми, а сообщниками, и от этого ее сердце екнуло, что было до смущения неподобающе для женщины ее опыта и положения. Хацет чуть не одолело искушение натянуть на лицо шейлу.