Почувствуй. Его дитя, дэв, его первенец – у него на руках, необычайно теплый и подвижный. Еще десятки после него, и любовь, которой одаривал его первенец, сменяется благоговейным страхом. Его любимый наследник, тот, кто мог принести долгожданное избавление, падает перед ним на колени.

«Прости меня, дедушка, – взмолился наследник. – Я не мог их предать».

Горе неожиданного изгнания. Одинокое наблюдение за тем, как рушатся его храмы, а смертные забывают о нем и выстилают полы кирпичами с его изображением. Молчаливые столетия, без общения с другими маридами, без поклонений, без пактов, пока он не ослаб настолько, что больше не мог сбрасывать с себя крокодилий облик, и не уполз в кусты, умирая от голода.

Девочка из человеческого племени, что нашла его, совершенно бесстрашно юркнув в сахарный тростник, растущий вокруг ее прибрежной деревни, и бросила у его пасти голубя – первое его подношение за тысячу лет.

– Бабушка говорит, что с крокодилами нужно дружить, – заявила она, присаживаясь напротив.

Ее слова удивили его так же, как и ее глаза. Огромные, яркие и карие… с налетом золота, которым были подернуты глаза его давно погибших сородичей-дэвов.

С налетом магии.

Али немного опомнился, желая вцепиться в это воспоминание, но вместо этого заметил, что вода теперь поднялась ему до шеи и уже плескалась о его сомкнутые губы. Несмотря на данное обещание, он попытался вывернуться из хватки своего предка, преисполнившись ужасным предчувствием, что независимо от того, что марид уже успел с ним сделать, эта последняя часть станет самой страшной, и оградить его от своего народа стеной, которую он никогда уже не сможет разрушить.

Ты обещал, что вернешься к ней. Ты поклялся всегда ставить Дэвабад на первое место. Плача и моля Бога, чтобы после этого от него хоть что-то осталось, Али разомкнул губы. Соленая вода полилась ему в горло, заполняя все уголки его тела.

Вливая вместе с собой жизни и воспоминания сотен окружавших его маридов.

Духи дождя, витающие в облаках, чтобы потом разбиться о землю, просочиться в почву и воссоединиться с союзом маридов. Застенчивые стражи ручьев, шныряющие по тихим прудам и подземным родникам, с перепончатыми руками и черепашьими клювами. Тритоны с рябой кожей и водорослевыми волосами, попавшие в сети людей, загнанные и убитые. На каждого опасного марида – такого, как Себек, или других, кто повелевал акулами, питался кровью утопленников и воевал с дэвами – приходилось двадцать маридов кротких, не охотников, но защитников своих водоемов, довольствовавшихся заботой о мелких водных существах, называвших водоем домом, заставляя его живительные воды насыщать окружающую землю и помогая ей плодоносить.

Али вдруг отчетливо понял, что имел в виду Себек, когда говорил об узах между маридами. Они были не просто семьей – они плавали в умах и воспоминаниях друг друга, тесно связанные со своими родичами и своими водами, одной ногой в физическом мире, а другой в единстве бурлящих потоков. Не все потоки были одинаковы. Среди них встречались определенные узловые, обширные водоемы, где мариды встречались и делились воспоминаниями, плескались и производили на свет потомство. Холодное северное море, окруженное кольцом льда, и теплая, соленая тьма на мировом дне, где сейчас находился Али. Жаркий тропический водопад посреди джунглей, и речная пещера, освещенная мерцанием кварца.

Тихое, окутанное туманом озеро. Глубокое и безмятежное, возможно, наиболее священное из всех их мест. Али видел, как его похищают, чувствовал, как воздух прогорает удушливым чужеродным дымом и полнится криками его сородичей, которые оказались в ловушке здесь, корпя над строительством города из сухого камня, в награду за что их топтали ногами. Он видел всю многовековую жестокость дэвов, прежде чем они начали слабеть и забывать, а мариды бежали, один за другим.

Он видел воина, дэва, который на холодном берегу разбил голову вопящему человеку – служителю марида. Видел, как горит его труп, видел, как горит озеро, а мужчина с огненными глазами грозил разорениями и смертью. Али испытал глубокий, первозданный ужас, какого не испытывал никогда прежде, ужас за свой народ, который пытался избежать судьбы, казавшейся неизбежной.

Они сделают из нас рабов. Они сожгут наши воды.

Али видел глазами старца, замурованного в расплавленном котловане озера со времен самой Анахид, молодого дэва, брошенного в воду. Тот уже умирал, стрелы торчали у него из шеи и груди. Воин, сероглазый юноша, чья кровь не имела такого едкого вкуса, как у остальных дэвов, но старец об этом не задумался. Им представился шанс сбросить с себя ярмо, которое казалось неотвратимым, избавиться от фаворита Нахид, который, по словам пери, уничтожит их всех.

Они им воспользовались.

Себек ослабил хватку, и карусель воспоминаний остановилась. Али продолжало нести по волнам. «Теперь ты понимаешь?» – спросил владыка Нила.

«Да, – ответил Али. – Я понимаю».

– Просыпайся.

Глаза Дары распахнулись.

Первую секунду он не понимал, где находится и почему чернота, из которой его выдернули, казалась такой пустой и всеобъемлющей, как будто само его существование на время прекратилось. Послышалось какое-то движение, пол под ним трясся, словно его везли на колесах по неровной дороге. Над головой виднелся узкий потолок с шелковыми драпировками, какие встречаются в дворцовых экипажах. Пульсирующая боль пронзила запястье, обхваченное реликтом…

Реликт. Кольцо. Дара вскочил и потянулся к ножу.

– Ляг.

Он упал навзничь, ударившись затылком о пол кареты.

Раздался одобрительный присвист – он узнал Аэшму, – а затем все трое склонились над его распростертым телом, Манижа и ее ифриты. Дара напрягся, пытаясь воспротивиться ее контролю, стиснул кулаки, но не смог оторваться от пола.

– У тебя получилось, – прошептал Аэшма. В сверкающих желтых глазах ифрита, обращенных на Дару, читалось искреннее восхищение. – Как спалось, Афшин?

Даре никогда так отчаянно не хотелось кого-то убить. Он поскреб пальцами доски.

– Я убью тебя. Я вырву тебе глотку и…

– Хватит.

По команде Манижи слова застыли у него на языке, и Дара зашипел, снова извиваясь в невидимых оковах, обездвиживших его.

Визареш осмотрел манжету Дары, постучал по реликту и прижал палец к пульсу на запястье. Даре хотелось кричать. Ему хотелось плакать. Хотелось сжечь весь мир и себя заодно. Он думал, что уже отдал все ради служения Нахидам, но они сумели отнять даже больше. Последние крохи его свободы. Его волю. Само его достоинство, пока эти мерзкие твари тыкали и щупали его тело.

– Он до сих пор жив, – заметил Визареш. – Мы вроде бы договаривались, что ты убьешь его. Проклятие закрепилось бы лучше.

Но его слова звучали скорее заинтригованно, чем разочарованно, и Дара проклинал себя за то, что не уделил больше внимания одержимости Визареша новыми формами магии. Кольцам рабов, которые ифрит носил на шее. Ничего удивительного, что они с Манижей экспериментировали вместе.

– Он все еще мой Афшин. Я не буду его убивать. – Манижа смотрела на Дару с неприкрытой теплотой. – Более того, я надеюсь, что, когда все это останется позади, враг будет повержен и мы наконец обретем мир… – Она мягко улыбнулась. – Когда ты поймешь, почему я так поступила, я верну тебе свободу.

Дару охватило такое отчаяние, что он был готов молить о пощаде.

– Бану Нахида, прошу тебя…

– Молчи и слушай.

Его рот захлопнулся. Морщинка на ее лбу разгладилась.

– Так-то лучше. Так вот… Ты поставил меня в трудное положение, встретившись с дочерью Гасана. Мало того что мы упустили возможность взять ее под стражу, так еще и Создатель знает, какие слухи она распространяет о твоей неверности. Я не могу этого допустить, Афшин. Джинны не должны сплетничать о том, что мой генерал плетет интриги за моей спиной. Пусть весь Дэвабад узнает, что твоя преданность принадлежит только мне. Пусть все узнают, что произойдет, если кто-то посмеет бросить мне вызов.