Веки Мунтадира дрогнули. Он посмотрел на Джамшида мутными глазами, но горизонтальное положение вроде бы пошло ему на пользу, в выражение его лица вернулась некоторая настороженность.

– Вернись назад во времени и скажи мне, чтобы я ничего не ел вечером.

– Меня в Цитадели не обучили этому конкретному навыку. – Осторожная, изможденная улыбка осветила лицо Мунтадира, и новая тревога поселилась в сердце Джамшида. – Вы уверены, что мне не надо позвать кого-нибудь? Может быть, Низрин? Она может заварить вам какой-нибудь тоник…

– Я в порядке. Правда. Я говорю… сейчас я вижу трех тебя, и вы танцуете со звездами, но я в точке, в которой только одного могу признать реальностью. Мне нужно поспать. – Вид у него все еще был немного ошарашенный. – Ты прекрасно смотришься в звездном свете.

В серых глазах Джамшида застыло недоумение. Если бы это был кто-то другой, если бы обстоятельства были другими, Джамшид бы так не переживал. Но Мунтадир не был простым джинном. Он был принцем. Эмиром. И не только эмиром; он явно пребывал в состоянии опьянения и потому Джамшид заставил себя замереть.

– Мы не лучшая компания для тебя, – тихо проговорил Мунтадир.

Джамшид вздохнул:

– Ч-что?

Мунтадир сжал его плечо, и Джамшид теперь был готов поклясться, что по-настоящему видел звезды.

– ТЫ БЫЛ БЫ В БОЛЬШЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ В ХРАМЕ. Это место, этот дворец – он пожирает людей изнутри. Он забирает все доброе и незлобивое, что есть в твоем сердце, и превращает его в камень. – Мунтадир уронил руку. – А ты… ты хороший, ты идеалист, и дворец тебя уничтожит.

В остекленевших глазах Мунтадира появился искренний испуг. И хотя предупреждение такого рода из уст одной из самых коварных и влиятельных персон Дэвабада должно было бы напугать Джамшида, он не почувствовал ни малейшего страха.

Не почувствовал, пока не присел на корточки и не взглянул на противоположную стену. Комната Мунтадира утопала в роскоши и поражала запредельной расточительностью, своими ткаными коврами такой толщины и мягкости, что ноги в них утопали, рисованными пейзажами на шелке, закрывавшем стены, перегородками розового дерева такой удивительно тонкой резьбы, что возникало впечатление, будто ты в саду. Комната эта занимала центральное положение в древнем дворце, а с ее балкона открывался вид как на город, так и на глубокое озеро, окружавшее его. Все здесь явно всегда принадлежало одной из самых высоких персон в дворцовой иерархии.

И Джамшид знал это, потому что на стене напротив него он видел выцветшие остатки фрески, изображавшей круг ревущих шеду. Шеду были знаком блаженных Нахид, давно уже мертвых. Крылатые львы, до сих пор символически охранявшие Дэвский квартал у тяжелых ворот, которые содержались его соплеменниками в чистоте и регулярно смазывались на тот случай, если понадобится закрыть их от остального города.

«Ты для них всегда будешь в первую очередь дэвом». Его отец выкрикивал эти слова до посинения, когда, вернувшись из Зариаспы, узнал, что его сын поменял священнические одеяния на место в армии Кахтани. «Ты это понимаешь? Все, что ты сделаешь, служа им, будет переноситься на нас, каждая твоя ошибка будет нести угрозу нам».

Джамшид опустил глаза.

– Я принял к сведению вашу озабоченность, мой эмир, – сказал он, пытаясь говорить с холодным профессионализмом в голосе. – Что-нибудь еще?

Он услышал, как Мунтадир сглотнул. Джамшид не хотел поднимать глаз. Он не хотел видеть погасшей надежды на лице эмира – это могло ослабить его решимость, это могло выставить эмира живым и настоящим, тогда как на самом деле он был неприкосновенным, владел той убийственной эмирской харизмой, которая могла уничтожить тебя (и непременно уничтожила бы) или возвысить одним движением рук.

– Ты останешься? – слабым голосом спросил Мунтадир. – Ты меня толкай время от времени, чтобы убедиться, что я все еще дышу. И говори со мной, – добавил он. И голос эмира звучал так, будто сон снова начал его одолевать. – Когда ты говоришь, мое ощущение, будто я галлюцинирую, становится слабее.

– О чем вы хотите поговорить?

– О чем угодно, – ответил Мунтадир. – Я просто хочу слышать твой голос.

Дара

Этот негодяй с человеческой кровью станет его погибелью. Дара снова глянул на дельцов, ссорящихся на улице, сапожник сердито обвинял торговца фруктами в том, что тот намеренно перевернул его тележку; потом Дара перевел взгляд на Нари.

– Пожалуйста, давай скорее, – взмолился он. – Он может вернуться в любую минуту.

Нари среди горы обуви и кожаных тапочек, требующих разной степени починки, лениво вытянула ногу и пошевелила пальцами в туфле, которую примеряла.

– Они все еще спорят. Успокойся. – Она скорчила гримасу и сняла туфлю. – Жмет.

Дара зашипел вполголоса:

– Да бога ради, выбери уже что-нибудь. Одни или другие – особой разницы нет!

– Если бы мои ноги были из огня, тогда не было бы. Но, увы… О! – Ее глаза загорелись, когда она взяла пару кожаных туфель. – Вот эти, кажется, удобные. И смотри, какие миленькие, – заметила она, восхищаясь рисунком вихрящихся листьев, оттиснутых по бокам. – И наверняка потом удастся продать.

Дара молча досчитал до десяти, напоминая себе, что эта женщина – максимальное приближение к целителям-Нахидам, еще оставшимся в этом мире, сам он был Афшином, а ее преследовала целая стая ифритов. И такого варианта, как потерять терпение и придать огню гору туфель вокруг нее, у него не существовало.

Вернее, такой вариант существовал, но вряд ли мог называться хорошим.

– Нари, – сказал он, напирая на ее имя. Странно было произносить его, но она некоторое время назад демонстративно перестала откликаться на «тать», «девочка» и «эй». Он воздел к небесам руки отчасти в молитве, отчасти для убедительности. – У нашего народа есть правила. Если сюда придет этот человек и застукает тебя, я ничего не смогу ему противопоставить.

– Почему? Ты что – растаешь? Превратишься в прах? – Она закатила глаза. – Какая польза быть всемогущим джинном, если тебе приходится бегать и прятаться от людей?

Кровь в его в жилах, возможно, и застыла, но Дара был уверен, что какая-то его часть кипит.

– Я тебе сто раз говорил, что я не джинн.

– Я знаю. – Нари очаровательно улыбнулась ему. – Просто я получаю исключительное удовольствие, когда злю тебя.

С учетом ее издевательской ухмылки и его бушующих эмоций, Дара был не вполне готов услышать слова «исключительное удовольствие», которые Нари произнесла издевательским голосом.

– Пожалуйста, давай уже укради что-нибудь и покончим с этим, – мрачно сказал он.

– Отлично. – Она поднялась на ноги, обутые в прежние ее сапоги. – Я думаю, эти мне подойдут. – Она подхватила свою сумку, наполненную другими ворованными вещами, и сунула ее ему в руки. – Идем. – Она повернулась к двери крохотной лавочки.

Дара вытянул руку, останавливая ее.

– Ты что – и вправду хочешь выйти так вот. Он же тебя увидит!

– Увидит, – согласилась Нари, протискиваясь мимо него. Дара в ужасе смотрел, как она аккуратно обходит груды кожаной обуви и рассыпавшихся фруктов, направляясь прямо к спорящим торговцам.

«Я не собираюсь ее спасать. Не собираюсь». Дара поспешил следом за ней.

Как он и предполагал, отход прошел не гладко. Нари, уперев одну руку в бок, вела словесную баталию с продавцом фруктов. Дара едва понимал тот человеческий язык, на котором она кричала что-то, но, судя по праведному гневу на лице продавца фруктов и неубедительным оправданиям сапожника, она встала на сторону первого. Несколько секунд – и сапожник, всплеснув руками и, видимо, прокричав проклятия в адрес обоих, спешно покинул поле боя. Дара смотрел на Нари, которая присела, чтобы помочь продавцу фруктов собрать рассыпанные плоды. Он вроде бы многословно благодарил ее, явно не догадываясь, что именно Нари сунула один из сапожных инструментов в колесо тачки. Заметив у нее кастрюлю, он принялся наполнять ее фруктами, отмахиваясь от ее притворных протестов.