Новые знамена, разворачивающиеся во вспышках света и под тихое шуршание золотистого дыма, не были простыми. Они поражали своей красотой, привлекали к себе взгляд. Ярко-голубой шелк, на котором крылатый лев медного цвета рычал на восходящее солнце.

Флаг Нахид.

Акиса, вероятно, тоже узнала это знамя.

– Я ее убью, – поклялась она. – Я всажу ханджар Любайда в ее лживое сердце, вырежу его и подарю на блюде ее Афшину.

Ни малейших сомнений в том, кого она имеет в виду, не возникало. Но, приглядевшись к нахидским знаменам, Зейнаб приметила в них что-то необычное:

– Я вовсе не уверена, что за этим стоит Нари.

Акиса резко повернулась к ней:

– Да бога ради, что происходит с твоим семейством, стоит только завести разговор об этой девке? Конечно, она стоит за этим! Это ее флаг висит над дворцом! Это ее Афшин убивает людей в твоем доме!

В голове Зейнаб в одно мгновение промелькнуло все, что она знала о своей сестре поневоле, о своей невестке. Нари умела выживать, умела преодолевать трудности и делала это блестяще. Она пересилила Гассана и защищала своих соплеменников с яростным прагматизмом, которым Зейнаб всегда безмолвно восхищалась. Она была коварной и способной.

Но Зейнаб никак не видела в ней убийцу.

– Я не думаю, что это была Нари, – сказала она теперь с бо́льшим пристрастием. – Не думаю, что она спланировала этот бунт.

Судя по выражению на лице Акисы, она теперь взвешивала, не пронзить ли ей ханджаром сердце Зейнаб, а не Нари.

– И кто же тогда?

– Не знаю. – Зейнаб снова принялась разглядывать нахидские знамена, полоскавшиеся на ветру под бледно-голубым небом над дворцом. А внизу, под дворцом распростерся город: дома с закрытыми ставнями, магазины, школы и храмы, десятки тысяч людей, которые называли этот туманный волшебный город с его историей насилия своим домом. Сколько народу из них видело, как исчез флаг Кахтани. И вселило ли это зрелище страх в их сердца, чувство неопределенности – ведь они теперь не знали, кто ими правит?

«Им все равно, кто ими правит». Да и что означало теперь слово «правит»? Их волшебство исчезло, тысячи были убиты, а их город превратился в кровавые руины. Ее соплеменников вряд ли волновало, какой флаг висит сегодня над городом. Они, наверное, прятались со своими детьми или рыскали по городу в поисках еды и припасов, прежде чем начнется настоящий хаос, неизбежный, когда ты оказываешься на завоеванном острове без надежды его покинуть. Они, скорее всего, оплакивали своих убитых и планировали возмездие.

«Дэвабад прежде всего». Такой была постоянная мантра ее отца, его предупреждение, и теперь Зейнаб впервые в жизни поняла, что же значат эти слова. Прежде всего народ Дэвабада. У Зейнаб не было времени оплакивать братьев. Горевать об отце или молиться о том, чтобы ее мать и Ваджед вернулись и спасли их.

Никто не собирался их спасать.

– Хорошо, – сказала она, обращаясь скорее к себе, чем к кому-то другому. – Хорошо. – Зейнаб отошла от окна, ее движения стали выверенными, точными. – Я хочу поговорить с солдатами, какие у нас остались, и убедиться, что эта предполагаемая стена надежно защищает нас от остального города. Все гезири, жаждущие отмщения, могут направить свою энергию на поиски выживших в том, что осталось от цитадели, и в зданиях, рухнувших при землетрясении. Возможно, они ранены, и у нас мало времени спасти их. Все, у кого проблемы, могут обращаться к нам.

– К нам? – повторила Субха.

– К нам, – твердо ответила Зейнаб. – Идем, доктор, я хочу поговорить с твоими пациентами-дэвами.

Мунтадир

– Господи боже, какое прекрасное зрелище, – восторженно сказал Мунтадир, увидев, как горит его брачный контракт.

Нари чокнулась своей чайной чашкой с его:

– За конец худшего в мире политического брака.

– Ты не считаешь, что огонь – это уже нечто избыточное? Ведь и Картир, и этот твой пациент-имам уже законным образом расторгли брак?

– Я думаю, что огонь точнее всего отражает мое отношение к нашему браку.

– Я рад, что мы хоть в чем-то пришли к согласию. – Мунтадир пошевелился на подушках, чтобы облегчить боль в спине. Хотя чувствовал он себя лучше, чем прежде, когда его только освободили из подземной темницы – тогда его брату и Джамшиду в буквальном смысле пришлось нести его на руках, – его тело все еще было безобразно хрупким, и после малейшего движения ему приходилось переводить дух.

Нари обратила на это внимание.

– Поешь, – сказала она, подталкивая к нему чашу с манной кашей, которую она пыталась скормить ему все утро, словно он был капризным ребенком. – Ты настоящий скелет.

– Очень недобрая характеристика. К настоящему времени я уже похож на гуля, не совсем лишенного привлекательности. – Мунтадир помотал истонченным запястьем. – Насколько я понимаю, это было условием моего освобождения отсюда.

– Я бы хотела, чтобы ты провел в лазарете еще несколько дней. Тебе нужен отдых.

– И это говорит женщина, которая менее двух дней назад, двигая горы, упала в обморок от напряжения, но уже вернулась на работу. – Нари недовольным взглядом посмотрела на Мунтадира, а тот поднял руки в примирительном жесте – его бывшая всегда немного пугала его. – Тут у меня Зейнаб совсем рядом за углом. Она будет ухаживать за мной и засовывать мне в рот еду еще нахальнее, чем ты, клянусь тебе.

– Хорошо. – Пристальный взгляд Нари (если только это можно было назвать пристальным взглядом, потому что Мунтадир привык видеть в нем только различные уровни агрессии: от желания сжечь весь мир до желания сжечь персонально его) теперь пронзал его с большего расстояния – она отодвинулась от него и взяла в руку свою чашку чая. – Али остается с вами двумя?

– Зейди не давал о себе знать с того дня, как оставил лазарет, но я и не ждал от него иного. Я думаю, гражданский хаос, в котором он может изматывать себя до изнеможения, переписывая налоговый кодекс и превращая тронный зал в благотворительную столовую, это настоящий рай для моего брата.

– М-м-м. – Нари издала звук, который был тщательно выверен таким образом, чтобы в нем не слышалось ни удовольствия, ни неудовлетворенности.

Губы Мунтадира искривились в то, что можно было бы назвать улыбкой, если бы он чувствовал, что снова может улыбаться.

– Зейнаб говорит, что вы двое держались за руки у тебя в кабинете.

Ага, вот оно. Он снова ощутил на себе ее убийственный взгляд. Однако дразнить самую опасную персону из тех, с которыми он спал, было предпочтительнее, чем обсуждать куда как более опасные темы вроде его подорванного здоровья, психического состояния и будущего, которого он не мог увидеть.

– Она говорит, это было так хорошо. Говорит, это было первое, что ты сделала, когда проснулась.

– Мунтадир. – Теперь в голосе Нари слышался лед. – Ты сам сказал… я теперь двигаю горы. Не попадайся мне под горячую руку.

– Нари, не говори глупостей, у тебя руки всегда горячие.

Она улыбнулась, и эта ее реакция была тревожнее, чем ярость, когда она подняла взгляд выше его плеча и сказала с ноткой холодного торжества в голосе:

– Джамшид… Замечательно. Я так рада, что ты смог встретиться с нами до выписки Мунтадира. Он как раз говорил, что ему тревожно, ему будет не хватать тебя.

Сердце Мунтадира упало. Вообще-то он надеялся, что не встретится с Джамшидом. Он понятия не имел, что сказать человеку, который дорог ему и чьего отца убили. Трусливо ускользнуть от него казалось меньшим злом.

Нари уже поднималась на ноги.

– Не лезь в мою личную жизнь, – прошипела она ему в ухо. – А если что сделаешь с моим братом, я уроню на тебя гору.

– Хорошо, Бану Нахида, – смиренно ответил Мунтадир, а Джамшид тем временем занял ее место.

Стоя во весь рост в саду лазарета, этот дэв был удивительно похож на Багу Нахида, настолько похож, что Мунтадир даже подумал: как же он раньше не замечал этого. У Джамшида были глаза и длинный нос Манижи, изящный профиль – жутковатый призрак женщины, которая руководила пытками Мунтадира. Они так быстро поменялись местами, что Мунтадиру казалось, будто мир перевернулся. Облаченный в одеяния целителя, с кучей инструментов в карманах, облитый микстурами и покрытый пеплом, Джамшид казался здесь воистину королевской особой: Нахид в городе своих предков. Он мог теперь исцелять простым прикосновением пальцев, останавливать боль, душевные страдания. Он мог воссоединять семьи, друзей и любовников, которые, если бы не он, так никогда больше и не встретились бы.